И вдруг их глаза, которые, между прочим, были примерно одного сине-зеленого колорита, заметили нечто, что могло бы их в другое время отвлечь от уныния. Вдали от очереди и общих мест, на террасе, повисшей над обрывом к морю, скопилась группа отчасти плечистых, отчасти задасгых, отчасти атлетных, отчасти брюхатых парней в ярких теннисках и жилетках.
Те их тоже заметили и подняли свои граненые:
- Пьем за свободу!
Массовая публика сделала вид, что ничего не слышала, ничего не видела, ну и, конечно, ничего не говорила. Ваксон крепко взял за руку Ралиссу и пошел с ней к тем парням. Их уже ждали два граненых с определенным, в образе чая, напитком и целое блюдо хачапури, да не таких, что выдавали в окне, не сморщенных, не холодных, а с пылу с жару из отдельной дверцы.
- За свободу Чехословакии! - сказал он.
- И России! - добавил кто-то.
- Гип-гип ура! - воскликнули все и осушили.
Что-то качественное все-таки пьем, ощутил Ваксон. Не то, что с Робкой полночи глотали, не мерзость ту, которая так и завершилась мерзостной, зловонной на весь мир новостью.
Все смотрели на него, вернее, не столько на него, сколько на спутницу.
- Интересно, Ваксон, где ты такую девочку нашел? - спросил кто-то. Другой кто-то тут же добавил:
- Вот ведь писатели какие ушлые! Сидит, сидит, строчит свое, а потом с ходу такую чувиху находит!
Ралиска хохотала с набитым ртом. То хачапури жует, то от хохота умирает.
Из кухни пришел не очень опрятный молодой человек с чайником псевдочая.
- Ну, давайте, ребята, выпьем за эту девушку, которая даже в такой гнусный день поднимает настроение!
- Вообще поднимает!
- За нее! Как вас зовут, мадемуазель? За Ралиссу!
Ей, очевидно, было не противно пить за самое себя вместе с таким впечатляющим числом мужиков. Сколько ко их тут? Шестеро чужих и один свой, The Magnificent Seven! Один из шестерки был даже похож на Юла Бриннера, тот самый, что сделал тонкий намек на толстые обстоятельства. Она неудержимо кокетничала, хотя и отдавала себе отчет в том, что делает это только ради Вакса, только ради того, чтобы отвлечь его от советского мрака; пусть все-таки поймет, что жизнь продолжается.
- Ну а теперь, парни, давайте выпьем за нашего Ваксона! - провозгласил "юл-бриннер".
- Черт бы вас побрал, ребята, как вы узнали, что я Ваксон? - спросил Ваксон.
Все зашумели. Да ты же наш писатель! Да в нашем НИИ все говорят цитатами из "Стеклотары"! В тебе потенциал, старик! Настоящий потенциал! Я так и думал, что Акси-Вакси встанет за Чехословакию!
Все выпили еще по стакану и тут уже соскользнули на истинную злобу дня. Давайте сверим, кто что слышал.
"Свобода" говорит, что танки подошли к Праге. "Немецкая волна" сообщает с места событий, что танки уже в Праге. Многотысячные толпы на улицах встречают их проклятьями. Надеюсь, и "коктейлями Молотова" тоже?
"Голос Америки" цитирует спецвыпуски европейских газет. Заголовок в "Монд": "Пять минут свободы".
Оказывается, группа правозащитников, от восьми до двенадцати человек, вышла на Красную площадь с плакатами протеста против оккупации. Среди них внук сталинского министра иностранных дел Павел Литвинов и поэтесса Наталья Горбаневская, о которой недавно сложила песню американская певица Джоан Баэз. Демонстрация продолжалась не более пяти минут, после чего кагэбэшники растащили по машинам всех, включая грудного ребенка Натальи.
Ваксон бьет себя правым кулаком в левую ладонь. Черт, почему я не с ними! Мужики зашумели. Мы все были бы с ними! А ты, Ралисса, пошла бы? Она молча кладет руку своему другу на плечо и похлопывает, как бы говоря: да-да, вот именно с этим.
Кто-то вынимает из кармана маленький "Телефункен". На вопросы обозревателя Анатолия Максимовича Гольдбергa отвечает военный эксперт коммодор Раритет. Он говорит, что разработка этой монструозной операции произведена из рук вон плохо. Танковые армии наталкиваются друг на друга и образуют колоссальные заторы на дорогах и окружающих полях. Не обеспечена дозаправка бензином и подвозка питьевой воды. Из всех армий Варшавского договора боеспособными выглядят только дивизии ГДР. Если бы чехи решили драться, они могли бы посеять колоссальную панику. Однако они, похоже, не собираются оказывать сопротивление.
Этих кремлевских старперов пора судить, вдруг заявил Ваксон. Чехословацкий кошмар вызовет катастрофу во всем блоке. Произойдет революция, вот увидите. Присутствующие, несмотря на солидный уже общий градус, переглянулись: не слишком ли смело? Однако тот бритоголовый, похожий на Юла Бриннера, поддержал сочинителя. Ты прав, старик. Геронты запятнали светлые знамена нашей армии. Это говорю тебе я, полковник ГРУ.
Все зашумели. Давайте протестовать! Сдаваться не будем! Нужно сопротивляться! Договорились всем встретиться завтра на том же месте. Пойдем в горы и поговорим обо всем на свежую голову. Может, что-то ценное придумается. По ходу прощания все назывались: Ильин, Саблин, Туманов, Каховко, Якубович - и все целомудренно чмокали девушку в щечку; один лишь полковник Гуляй слегка попридержал ее за бедра.
Выходя из "Волны", столкнулись нос к носу с двумя молодцеватыми, теми самыми, которых товарищ Кочевой впереди самого себя прислал для полного удовлетворения запросов супруги; ну, в общем, с братанами Гари ком и Мариком.
- Вот это встреча! - вскричали те. (Кстати сказать, плюраль в таких случаях - это не совсем фигура речи: довольно часто два каскадера произносили одновременно одни и те же фразы - слово в слово.) - Мы ее ищем по всем курганам и вулканам, а она с Ваксоном прогуливается!
Тут они бросили на прозаика два одинаковых oценочных взгляда - дескать, способен ли к сопротивлению? Гарик с угрожающей любезностью произнес:
- Кстати, извините, что я вас вчера чуть из автомобиля не выбросил, товарищ Ваксон.
- Нильский крокодил вам товарищ, товарищи Гарики-Марики, - так ответил Ваксон. Ралисса хохотнула и слегка повисла на его плече; для уточнения ситуации. "Ну, в чем дело, ребята?"
Тут порученцы стали частить, показывая, что просто по бытовому, по частному, семейному делу кочевого характера. Михалыч с ума сходит. Бьет черепком по литфондовской мебели. Готов всю захваченную Чехословакию отдать за один взгляд любимой супруги. Умоляет его простить. Слушай, Ралисса, как-то все-таки неловко все излагать в присутствии Ваксона, но он вообще может отойти, подымить в стороне. Ваксон пошел к парапету. Пока шел, спина еще слышала, как порученцы вправляют мадам о страданиях Михалыча. Он письма привез. От Вероникочки большое письмо с рисунками. Ну и записки от всех Аксельбантов. Все остальное неразборчиво. Сел на парапет. Вернее, лег. По морю шли бугры. За Хамелеоном накапливалась грозовая туча. Мимо прошла большая советская семья с резиновыми поплавками. Долетел голос: "На кого они хвост подымают? На великую державу?!" Если она сейчас не подойдет, все будет плохо. Боюсь, что вывернет наизнанку. Она подошла и кулачком проехалась по его позвоночнику. Он сел. С этими прикосновениями жить еще можно. Каскадеры все еще смотрели на них.
- Вакс, любимый, я сейчас пойду и разберусь со всей этой кашей. Турну Семена из моего с понтом "люкса". Пускай живет в своей, отдельной. А ночью, ну… буду тебя ждать на той нашей скамейке. Ты сможешь ночью?
Он чувствовал, что его разбирает. Башка куда-то в сторону поехала.
- А что эти хмыри на тебя так смотрят? Особенно этот Гарик-неяркий, а?
- Я с ним спала когда-то, вот он и вообразил черт-те что.
Ваксон с трудом поднял голову, чтобы посмотреть Ралиссе прямо в лицо. Она стояла с немного униженной, но в то же время и дерзковатой улыбкой, как будто говорила: если ты хочешь, чтобы я в прошлом ни с кем не спала, боюсь, из этого ничего не получится. Ухватила его на мгновение за заросший затылок и побежала к тем двоим.
Он смотрел, как они удаляются по Закусочной и о чем-то горячо спорят, размахивая руками. Жаль, что я не могу его убить. Русский писатель не может убить, если он не на поле брани. Жаль, что у нас нет поля брани. Поле брани откроется завтра в Чехословакии. Вот где нам надо встретиться, Гарик Полухватов: по разные стороны баррикад. В Чехословакии, на поле брани.
Ян Тушинский дал себе зарок больше не ездить в эту затрапезную Коктебелию. Отсюда невозможно позвонить в Москву, не говоря уже о "странах народной демократии" и уж тем более о цивилизованном человечестве. В Европе из любой телефонной будки можно позвонить в Америку, и наоборот. Сколько же будет у нас продолжаться пошехонская дикость? Чтобы позвонить в Москву, надо на почте сидеть, может, час, может, два, может, три. Попробовать, может быть, от директора позвонить; ведь он наверняка знает всех здешних телефонисток по имени, всех этих Людочек, Светочек, Ларисочек. Однако ведь он тут же доложит "куда надо", что Тушинский с кем-то в Москве говорил на иностранных языках. А что если самому пойти прямо "куда надо" и позвонить от них? Ведь не откажут же Яну Тушинскому. Надо от них позвонить в ЦК таким людям, от которых сразу по городу разойдется, что Ян Тушинский протестует против оккупации Чехословакии. Вот это ход! Думай, Ян, думай! Ты должен ответить на призыв Ганзелки! Ты принадлежишь миру!
Он думал быстро в такт шагам и, перепрыгивая над канавками, перепрыгивал с одного варианта на другой. Нет, туда "куда надо", не надо! Им верить нельзя. Вот oбещали ведь мне не трогать Львиную, а сами устроили облаву. Правда, никого не поймали: у ребят из "республики", видать, своя есть неплохая служба: и сами все yшли, и Колокольцеву спасли. Кстати, почему бы мне с ней не… Нет, сейчас не до романов. Прежде всего я должен обнародовать свое несогласие с правительством. Танки идут по Праге, танки идут по пряже / чешских селений готических, / пренебрегая зодчеством… Что-то получается! Улететь в Москву? Собрать журналистов? Обнародовать мнение? Вступиться за Горбаневскую? Это - мировая сенсация! Один против всех!
Он перепрыгнул черех ручеек, отделяющий пансионат от Литфонда, и зашагал по писательской территории Там уже шла продажа газеты "Правда". За процессом отечески наблюдали секретарь Союза писателей СССР, председатель иностранной комиссии СП СССР Семен Михайлович Кочевой и секретарь СП СССР по оргвопросам и член бюро МГК Юрий Онуфриевич Юрченко, оба объемные и надежные товарищи. Оба приехали на недельку слегка передохнуть от сложных задач, возложенных на них Партией.
- Ян, хочешь забавную историю расскажу? - спросил Юрченко мятущегося поэта и не дожидаясь ответа стал рассказывать: - Оказывается, у нас здесь объявилась своя Чехословакия, "Свободная Республика Карадаг" в Львиной бухте; каково? И вот, в полном соответствии с глобальными событиями, день в день, час в час, местная администрация организовала ликвидацию буржуазной демократии; каково? Правда, говорят, что в отличие от дубчековской компании здешним республиканцам удалось подорвать; каково?
Он, конечно, знал, что Тушинский в курсе дела, однако, насидев в своих партийных креслах основательную хитрожопость, закидывал удочку с лакмусовой бумажечкой, чтобы по реакции Яна проверить настроение всей фронды. Между тем благоверный супруг ветреной Ралиссы, классик Ленинианы товарищ Кочевой в ответ на юрченковское "каково?" только запрокидывал башкенц ипроизносил "хо-хо, хо-хо", изображая аристократа.
Тушинский же, отлично понимая намерения Юрченко, скрестил руки на груди, подергал донкихотовской ногою и мрачно спросил:
- А это правда, Юра (они были на юр-юр в связи с пинг-понгом на комсомольской ниве), это правда, что Политбюро Чехословакии и особенно генсек Дубчек подвергаются избиениям и особенно старается лично товарищ Шелест?
И не дожидась ответа, пошел в своем направлении, то есть в неопределенность.
1962, оттепель
Гумилевщина
Пришло время сказать несколько слов о товарище Юрченко, поскольку ему еще придется помелькать во второй половине романа. В тот год "оттепель" разгулялась вовсю и никто не удивлялся, если видел руководителей СП за одним столом с богемствующей молодежью.
Вот однажды собрались в Эровском подвале на чтение стихов с выпивоном. Роберт, будучи на взводе, вдруг прочел несколько строк какого-то верлибра:
Оранжево-красное небо,
Порывистый ветер качает
Кровавую гроздь рябины.
Догоняю бежавшую лошадь
Мимо стекол оранжереи.
Решетки старого парка
И лебединого пруда.
- Это чьи? - спросила Нинка Стожарова.
- Мои! - с пьяноватым вызовом ответил Роб.
- А знаешь, здорово! - сказал присутствующий аппаратчик Юрий Юрченко. - Это что-то новое у тебя, Роб?
Глыбообразный Юрченко был в глазах богемы сущей персонификацией правящего класса, однако Роберт упорно всех убеждал, что "Юрка" отличный парень, что к нему только нужен товарищеский подход, и тогда он раскроет свои внутренние сокровища.
Анка попеняла подвыпившему мужу:
- Ну что ты ерничаешь, Роб? Ведь все же знают, что это нетвое.
- А чье же? - хохотнул Роб. - Ну, братва, догадай - чья стихоза?
Кто-то сказал - Блока, кто-то вспомнил Белого, стали гадать: Волошин, Хлебников; хозяин только отмахивался.
- Вот Ваксон, наверное, знает, - предположил Юрченко и уставился чекистским прищуром.
- Конечно, знаю, - сказал Ваксон. - Это Гумилев.
- Браво, Вакс! - вскричал Роберт и хлопнул ладонью по столу. разбрызгав прованское масло шпротов.
- Нy вот видите, какая эрудиция демонстрируется, - со странной похабноватостью умилился Юрченко. - Вы, конечно, это в Магадане почерпнули, Ваксон?
- А вы откуда это знаете, Юрченко? - выпятился подбородком Ваксон.
- Я этого не знаю, - хохотнул Юрченко. - Мы не на белогвардейской поэзии росли.
- Все знают, на чем ты рос, Юрч! - крикнула с подоконика Нэлка. Она там сидела с кабардинским поэтом Ады. У Ваксона дергалась щека.
- Я не про Гумилева спрашиваю, а про Магадан. Про Магадан откуда узнали, гражданин начальник?
Юрченко совсем уже каким-то зловещим образом размаслился.
- Из вашего личного дела, Аксён Савельевич Ваксонов, 1932 года рождения, Гринбург по матушке.
- Вот падло какое, - сказал Ваксон Нинке и показал большим пальцем на человеческую глыбу.
- От падлы слышу! - не выдержал Юрченко и дальше полностью сорвался: - От врага, от предателя, троцкиста-фашиста еврейского!
Развернулся отчаянный скандал. Драка не началась только благодаря тесноте за столом. Юрченко, весь дрожа, словно потревоженное тесто, позволил себя увезти черт знает куда, может быть, прямо на Лубянку. С тех пор пошел круто вверх и фактически стал хозяином всего Союза писателей.
1968, ночь с 20 на 21 августа
Акция, продолжение
…Оторвавшись от номенклатуры, Тушинский заспешил по набережной, и тут его окружили молодые парни, персонажи, прямо скажем, плакатного характера.
- Ян, тут ребята хочут с вами сфотографироваться. Нет возражений?
Это была хоккейная команда Киевского СКА на профилактическом отдыхе. И с ними была Заря, она и спрашивала. Как же так получается, моя Заря? Ты, фанатичка моих стихов, искажаешь глагол "хотеть"? Она сияла, показывая спортивным офицерам, как запросто обращается к национальному сокровищу.
- Как это здоровски, Ян, всем запечатлеться с тобой в такой памятный день!
- Постой, постой, Заря, в твоем голосе, мнится мне, звучат какие-то странные нотки.
- Да это радость, Янчик, звучит. Я так рада за чехов. Все-таки здорово, что мы им от всей щедрости души поднесли профилактическое освобождение!
- Профилактическое освобождение, ты говоришь? Да от чего же профилактика, Заря? От триппера, что ли?
- Ой, Ян, ты меня уморил! От буржуазии профилактическое освобождение, а вовсе не от… того, что ты сказал.
- Ну, Заря, в тебе, похоже, юмор пробуждается. Это ты сама придумала?
- Ну почему же я-то? Все ребята так говорят, а им тренер так сказал, полковник Балуевский. Ну, ладно, Янчик, мы купаться идем. Не хочешь с нами искупнуться?
- Мне, Заря, не искупнуться хочется, а искупить ваше профилактическое.
- Ха-ха-ха, вот кого надо в юморе упрекнуть - тебя, Ян Тушинский.
С минуту он смотрел вслед развеселой компании. Чья-то лапа поглаживала основательно округлившийся тыл Зари.
Похоже, что и сама Заря обрела "профилактическое освобождение" в рамках вооруженных сил.
Туча на восточном склоне небес все разрасталась. Похоже, что завтра произойдет слом погоды. Не хватало только, если зарядит дождь. Тягостная муть обуревала его. Надо отсюда выбираться. Плановики ЦК и Генштаба правильно выбрали дату братской помощи: сезон отпусков, вся молодая интеллигенция разбрелась по летним пристанищам. Так или иначе, но надо отсюда выбираться. Но перед этим следует всем собраться и обсудить, что делать: ведь мы все-таки группа, союз, друзья, черт побери!
Первым делом он пошел к Ваксону. И там застал весьма странную обстановку. На террасе сидел, заложив ногу на ногу и покуривая душистую трубку, сценарист Мелонов; в джемпере и в бриджах, с аккуратно причесанной головой он был похож на члена королевского автоклуба. Это впечатление подкреплялось еще тем, что рядом с ним сын Ваксонов Дельф играл его подарком - двумя великолепными крошечными моделями автомобилей, старинным "бугатти" и современным "феррари". Вне всякого сомнения, юнец был совершенно заворожен этими шедеврами: он осторожно водил их по доскам стола, а иногда просто сидел и смотрел.
Родители Дельфа находились внутри, откуда доносилась странная комбинация звуков: перебранка, швыряние предметов и стук пишущей машинки. Мирка металась, забрасывая без разбора вещи в два распахнутых чемодана.
Ваксон с всклокоченной головой делал вид, что продолжает работать, несмотря на весь ад семейной жизни. Увидев Тушинского, Мирка стала громко объяснять ситуацию. Пришел Вадим (так она теперь называла товарища Мелонова) и предложил нам места в своем автомобиле. Он уезжает в Москву, и было бы вполне естественно воспользоваться этим любезным приглашением, особенно в свете идиотических экскурсий нашего правительства. У меня там мама и бабушка, ты понимаешь, что это значит для меня? Так вот, этот вот самый, твой друг, категорически отказался ехать с нами. Ему, видите ли, надо завершить очередную нетленку. Вот для этого, очевидно, и шляется тут без конца… не спи, не спи, художник… черт знает с кем… хоть бы ты ему, Ян, сказал, чтобы перестал пить… чехам своим алкоголизмом не поможешь!
Короче говоря, Вадим как настоящий джентльмен предложил и женщинам Эра ехать с нами. Те - в восторге! Их "вечности заложник" тоже весь как-то застрадался. В общем - едем! Прямо сейчас!
- Послушай, Мирка, как же вы поедете на ночь глядя? - проявил тут Тушинский какую-то лицемерную заботу. - Ведь там же везде на всей дороге ни одного койкоместа не обнаружите!
Мирка ответила с невероятным пылом, смесью восхищения и негодования: