Девятнадцатого октября 1993 года Оля вышла замуж за косметолога Алешу - коллегу своего бывшего любовника Жени. Они сделали наконец ремонт в запущенной и загаженной шестью котами бабушкиной квартире и въехали туда с новой мебелью, огромным телевизором и красным сеттером Каро. Кудрявый широкоплечий Алеша любил Олю, французское кино, спорт, машины и прилично зарабатывал. Оля ушла из гимназии и захотела родить ребенка. Летом они собрались в двадцатичетырехдневньй тур по Европе, организованный отцом Алеши - мидовским функционером. Оля еще ни разу не была за границей. Зато Алеша провел детство во Франции и жаждал открыть жене Европу.
Пакуя чемоданы, Оля вспомнила про завтрашнюю встречу с Бурмистровым:
"Не поеду… Хватит воздух жевать… Баста, Лошадиный Суп".
Проникнув в мягкое тело Европы через тихую Финляндию, они проехали по Швеции, Норвегии, Дании, Исландии, отметились в невкусном, но красивом Лондоне, переплыли Ла-Манш, пересекли вкусную Францию и оказались в чистой Швейцарии.
Оля была совершенно счастлива до самой Женевы. Там ей вдруг стало очень плохо. Вечером они с Алешей сидели в ресторане с видом на озеро и неторопливо поедали громадного, запеченного на гриле лобстера, запивая сочное белоснежное мясо южношвейцарским "Pendant les Murettes". Слегка загоревший за две недели переездов Алеша рассказывал Оле про воровство на отцовской даче в Барвихе:
- Народ просто озверел, не то слово! На минуту калитку не запер - залетают и метут все подряд. Оставил гамак - срезают гамак, оставил белье - тащат белье, оставил лопату - тащат лопату, оставил бочку… что с тобой?
Смертельно побледневшая Оля остекленело уставилась на проткнутый вилкой кусок лобстера. В голове ее словно лопнул тугой белый шар и зазвенела бесконечная пустота. Оля впервые в жизни увидела пищу, которую едят люди. Вид этой пищи был страшен. И что самое страшное - она была тяжела какой-то окончательной смертельной тяжестью. Наливающийся белым свинцом кусок лобстера дышал смертью. В холодном поту Оля приподнялась на одеревеневших руках, и ее вырвало на стол. Ей показалось, что ее рвет могильными камнями. Заплатив за damage 20 франков, Алеша повел ее в отель. По дороге Олю трижды рвало. В отеле ночью ее вывернуло наизнанку, но Алеша побоялся вызывать врача из-за опасности надолго застрять в обстоятельной Женеве.
- Тебе просто что-то попало, зайка, - клал он ей лед к вискам. - Мы ели все пополам. Если это что-то инфекционное - меня бы тоже рвало. Дыши глубже и думай про снег, снег, снег, свежий русский снег.
К утру Оля заснула, в два часа проснулась, тряхнула тяжелой головой, разлепила сухие губы. Тошнота полностью прошла. Захотелось апельсинового сока и тоста с клубничным джемом. Алеша подремывал рядом.
- Пошли есть, слон, - встала она.
- Все о'кэй, зайка? - потянулся он. - Я же говорил - грязь попала. Хотя, откуда в Швейцарии грязь? Тут с тротуара есть можно!
Оля приняла душ, сделала макияж.
"Проблеваться иногда полезно. Морщины разглаживаются".
Внизу в прохладном зале их ждал вечный шведский стол с изобилием фруктов и даров моря. Оля взяла сок, тост, яйцо и киви. Алеша, как всегда, перегрузил свою тарелку салатами, обильно полив дрессингом.
Сели за любимый столик на террасе с папоротником и каллами.
- Сегодня жара спадет, поедем в Шильонский замок, - решил Алеша. - Сколько можно откладывать, зайка?
- Согласна. - Оля жадно выпила стакан сока, шлепнула ложечкой по яйцу, очистила, проткнула, с удовольствием глядя на выступивший желток, посолила, поднесла ложечку с трепещущим желто-белым ко рту и оцепенела: яйцо дышало смертью. Звенящая пустота снова запела в Олиной голове. Она отвела безумные глаза от яйца. Лежащее рядом киви наплывало тяжким замшелым булыжником, поджаренный тост наползал могильной плитой. Оля выпустила ложечку, вцепилась руками в свое лицо.
- Нет…
- Что, опять, зайка? - перестал бодро жевать Алеша.
- Нет, нет, нет…
Оля встала, пошла к лифту. Алеша бросился за ней.
- Может, я беременна? - Лежа на кровати в номере, она гладила свой живот. - Но у меня так никогда не было.
- Ты резко встала, зайка. Лежи. А обед я закажу в номер.
- Не говори мне про обед! - прерывисто задышала она.
- Попей просто соку.
Мини-бара в номере не было, Алеша спустился вниз, вернулся с толстой желтой бутылкой.
Сок потек в стакан. Оля поднесла его ко рту, с трудом сделала глоток. Ей показалась, что она пьет топленое масло. Она поставила тяжеленный стакан на тумбочку.
- Потом.
Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.
- Это у тебя чисто нервное, - подумал Алеша. - Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.
Оля приняла две таблетки, полистала "VOGUE" и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.
- Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.
Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.
Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав "morning" официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.
Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:
"Еще припаяют инфекционку - и в стационар".
Зато он нашел три адреса женевских психиатров.
- Не пойду в дурдом, - оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. - Дай воды.
Алеша подал стакан. Воду она могла пить.
- Когда мы едем в Италию? - спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.
- Послезавтра.
- Чего у нас сегодня?
- Валлис. Винный погреб в Ветро.
- Поехали, - решительно встала она.
В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым "Comalin" весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.
Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.
Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:
"Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: "Кто же выиграл войну, твою мать?!" Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…"
Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.
- Может - простое переутомление, а может, и МДП, - неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.
- А как же нам… с экскурсиями? - задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.
- Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.
Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.
- Будем считать, что у меня диета, - пошутила она.
Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.
- Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, - попросила она.
Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.
- Слон, выйди, пожалуйста.
Алеша поцеловал ее и вышел.
"Чего я, в самом деле? - Оля исподлобья смотрела на еду. - Иди, возьми и ешь".
Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.
- Зайка, как? - Алеша через некоторое время заглянул в дверь.
- Убери… унеси… - всхлипывала она.
Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.
- Я одна полежу… - смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.
Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.
- Слушай, а если глаза завязать?
- Я одна полежу, - повторила она.
- Я схожу на площадь, ладно?
- Ага.
Алеша вышел.
"И главное - здесь… по закону мирового свинства… За что мне?" - трогала она стену.
Слабость после рыданий опять потянула в сон.
Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату № 16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. "Оленька, посмотри, как мне резанули!" - дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. "Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!" - Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. "Ты неправильно смотришь, - мать дает ей зеркало. - Смотри туда!" Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол - правое плечо с правой грудью исчезли. "Теперь надо смотреть под этим углом, - улыбается мать. - В него видно все самое важное. То, что надо делать". Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: "КОМБИКОРМ". "Иди скорей, они в пять закрываются, - советует мать. - Беги напрямую через помойку!" Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью "КОМБИКОРМ"; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. "Я умру с голоду!" - с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. "Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!" - раздается голос рядом; Оля видит старуху. "Я умираю с голоду!" - рыдает Оля; "Идите к кладовщику с черного хода", - советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. "Дай мне! Дай мне!" - кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка - рот, банка - рот, банка - рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.
- Зайка! Зайка! Зайка! - Алеша тряс ее за подбородок.
- А? - очнулась она.
- Ты кричала. Давай еще таблетку дам?
Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.
- Слон, полетели в Москву.
- Сразу? А Греция?
- Мне очень плохо. Мне надо в Москву.
- Но… у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.
- Тогда я одна полечу.
- Ну что ты городишь, зайка!
- Собирай вещи, и поехали.
- Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го…
- Мне надо в Москву!! - закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.
Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.
Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:
- Зайка, я еду за доктором.
- Мне не нужен никакой доктор, - потянулась она.
- Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.
Алеша ушел.
Оля быстро встала, оделась, причесалась, глотнула воды, нашла деньги и вышла из квартиры. Голова кружилась, но работала удивительно четко и быстро. Оля чувствовала, что она очень слаба, но одновременно она с нежным удовлетворением ощущала себя сильно помолодевшей.
На проспекте Королева она поймала машину:
- Мясницкая.
Она помнила, как однажды Лошадиный Суп остановил там машину и ненадолго зашел в свой офис.
Выйдя из машины на Мясницкой, она быстро нашла этот серо-розовый, недавно отреставрированный дом с позолоченной доской. На доске было выгравировано:
Акционерное общество
ПРАГМАС
Оля вошла в дверь.
В большой бело-голубой прихожей маячил охранник в черной униформе и сидела девушка-вахтер.
- Здравствуйте, вы к кому? - улыбаясь, спросила она.
- Я к вашему… начальнику, - заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя - Борис.
- А у нас их целых два, - улыбалась девушка. - Вы к директору или к председателю?
- Я к Борису… - начала Оля.
- …Ильичу? - подхватила девушка. - Вам назначено?
- Нет. Я… по личному делу.
- Вам повезло, он у себя. Как о вас доложить?
- Скажите просто - Оля.
- Хорошо. - Девушка сняла трубку. - Марина Васильевна, тут к Борису Ильичу посетительница по личному делу. Ее зовут Оля. Да. Просто.
Девушка подождала минуту, доброжелательно кивнув Оле, потом положила трубку.
- Проходите, пожалуйста. Второй этаж, по коридору направо до конца.
Оля с легкостью поднялась по мраморной лестнице, но в коридоре у нее закружилась голова, и она прислонилась к стене.
"Только бы не выгнал…"
Придя в себя, дошла до приемной Бурмистрова.
- Проходите, Борис Ильич ждет вас, - открыла дверь секретарша.
Задержав дыхание, Оля вошла в кабинет. Бурмистров сидел за столом и разговаривал по телефону. Мельком глянув на Олю, он поднял кверху указательный палец и стал привставать с кресла, договаривая:
- Я в третий раз тебе говорю - им на хер не нужен весь противогаз, им нужна только металлическая часть, фильтры, понимаешь? Что? А маски пусть на хер он себе наденет! Чего? И чего? Вить! Ну, ты что, первый год замужем? Ну, найми двадцать лохов, посади на баржу, они тебе за сутки отвинтят. А маски за борт. И весь разговор. Давай.
Он бросил трубку на рычажки.
Оля стояла посередине кабинета.
Бурмистров хмуро обошел стол, приблизился к ней, долго и молча смотрел.
У Оли дрожали губы и колени.
- Что, на тот свет собралась? - беззлобно спросил он и ударил ее по щеке.
Оля в изнеможении опустилась на пол.
- Сколько суток не ела?
- Четыре… пять… - пробормотала она.
- Дура… - Он снял трубку, набрал. - Полина Андреевна? Здравствуйте. Значит, сегодня мне нужно. Да. Значит, пожалуйста, поезжайте туда как можно скорее, приготовьте прямо сейчас. А мы минут через… сколько надо вам? Давайте через час. Да. Спасибо.
Оля сидела на полу.
- Иди туда. - Бурмистров кивнул ей на два кресла возле журнального столика.
Она встала, пошла, села.
Бурмистров присел на угол стола, скрестил руки на груди.
- Где была?
- Мы путешествовали с мужем.
- Замуж вышла?
- Да.
- Что последний раз ела?
- Я… не помню… лобстера.
- Неплохо… Дура. Ты смерти моей хочешь?
- Нет… - прошептала Оля, в изнеможении откидываясь на кресло, и сладкие слезы потекли по ее щекам.
- Свинья, ну, свинья… - качал голой головой Бурмистров.
Без стука вошел довольный человек в белом пиджаке:
- Бориска, все тики-так!
- Чего? - хмуро буркнул Бурмистров.
- Они берут тридцать налом и восемьдесят под гарантию банка. А Хохол еще нароет у своих лохов двадцать - двадцать пять.
- А Лапин?
- А чего нам теперь Лапин? Он сам хапнул рублевый, сейчас полоса такая.
- Но он же у них теперь гарант.
- А что ему, хуем землю рыть? - широко заулыбался человек и покосился на Олю. - Резона нет. Пусть Малахов слепит новый договор, и все.
Бурмистров пожевал губами, глядя в паркет.
- Знаешь… вот что. Я с батей сам перетру. А ты пока запусти Женьку, да?
- Понял. - Человек вышел.
Бурмистров набрал номер.
- Олесь, трэба помиркиваты. Нет, сейчас. Давай, у трубы. Ага. Все, я выехал.
Он вышел из кабинета.
Едва за ним закрылась дверь, новый приступ сладких слез снизошел на Олю. Она беззвучно плакала, откинув голову на прохладную и мягкую кожу кресла. Благополучное возвращение к Лошадиному Супу наполнило ее измученное голодом и страхами тело сладким маслом нежности, которое она уже не боялась расплескать.
- Это нэ… это нэ… - повторяла она, как ребенок, смеялась и плакала.
Бурмистров вернулся через час - довольный и веселый.
- Поехали!
Опухшая от слез Оля встала.
- Плакала? - заглянул он ей в глаза.
Она кивнула.
- Это хорошо! - усмехнулся он и открыл дверь. Внизу их ждал большой черный джип с шофером и охранником. Оля с Бурмистровым сели сзади. Джип выехал на Садовое и понесся.
"Опять к Курскому", - поняла Оля.
Там, в сталинском доме с самой высокой в Москве аркой она ела невидимое последние полгода. Еще она знала, что в этом доме когда-то жил академик Сахаров.
Бурмистров смотрел в затемненное окно. Его гладко выбритая голова, невзрачное лицо, мутные глаза, суетливые руки, - все было родным.
Оля вдруг поняла, что она по-настоящему счастлива.
"Слава Богу, что он меня простил, - вздохнула она полной грудью. - А если б нет? Что тогда делать? Пусть бегут неуклюже пешеходы по ужас!"
- Да… - вдруг вспомнил Бурмистров, достал мобильный и стал набирать номер.
Водитель резко вильнул, обгоняя машину, мобильный выпал из рук Бурмистрова на пол.
- Извините, Борис Ильич, - пробормотал шофер.
- Уволю, Вася, я тебя на хер! - Бурмистров с улыбкой посмотрел под ноги.
- Я найду, - с удовольствием наклонилась Оля.