Она впервые в жизни увидела близко мобильный телефон. Это добавило еще одну маленькую порцию счастья. Заглянув под сиденье, она заметила его. С подсвеченным циферблатом, словно невиданное ночное насекомое из далекой тропической страны, мобильный лежал возле красивых ботинок Бурмистрова. Оля полезла туда и с тихим восторгом коснулась тонкой, костистой щиколотки Лошадиного Супа.
"Умный и нежный", - подумала она.
Вдруг раздался звук, словно машина въехала в сухое дерево, и высохшие ветки застучали по кабине.
- А! - громко сказал водитель.
Джип резко вильнул, Оля повалилась ничком, прямо на ботинки Бурмистрова.
И снова сухие ветки застучали по машине. И мелко посыпалось стекло.
Машина опять вильнула, визгливо затормозила и очень медленно поехала. Красивые ботинки Бурмистрова стали сильно пихать Олю.
"Зачем он?" - подумала она и стала подниматься.
Машина очень медленно ехала.
Оля подняла голову, оглянулась.
Десятки узких солнечных лучей пронизывали полумрак кабины. В лучах клубилась пыль. Оля глянула и не сразу поняла, что солнце пролилось в аккуратные круглые дырки.
Чудовищно размозженное лицо Бурмистрова пучилось кровавыми пузырями, руки мелко дрожали, ноги дергались, как у куклы. Шофер с пятью маленькими отверстиями в шее и плечах, содрогаясь, навалился на руль. Охранник с вырванной скулой и торчащей сквозь безрукавку ключицей откинулся к окну.
Оля смотрела.
Машина проползла немного, стукнулась о парапет и замерла.
Ноги Бурмистрова успокоились.
Абсолютная тишина повисла в кабине.
Но что-то двигалось.
Оля перевела взгляд.
Брызги мозга Бурмистрова ползли по темному стеклу.
Оля нащупала ручку двери, нажала, дернула и вывалилась из джипа.
"Ровное…" - прижалась она щекой к спокойному пыльному асфальту.
И сразу же стали тормозить машины, захлопали дверцы и пошли ноги.
"Это не родное…" - посмотрела Оля, встала на четвереньки и неожиданно для себя быстро побежала, пригибаясь и зажав рукой рот.
Она неслась по какому-то переулку на полусогнутых ногах и вспомнила, как в третьем классе они с Ленкой Коптеевой так бегали наперегонки от барбариса до ворот и обратно, а Ленка рычала, когда отставала.
"Татьяна Доронина…" - посмотрела Оля на полноватую женщину, несущую перевязанные рулоны обоев.
Женщина проводила Олю хмурым взглядом.
- А милиция? - спросила Оля и остановилась.
В левой руке она сжимала мобильный, правой придерживала висящую на плече сумочку.
- Ноль два? - спросила она и стала набирать на мобильном.
Но он все время или гудел, или молчал.
"И что теперь?" - Оля посмотрела на садящую в окне серо-белую кошку.
Кошка лизала лапу.
- Пошли, пошли, пошли… - Сунув мобильный в сумку, она быстро зашагала дальше по переулку и через некоторое время оказалась на Чистопрудном бульваре.
"Попить надо", - взглянула она на ларек, подошла, купила пластиковую бутылочку кока-колы, на ходу стала отвинчивать красную крышку. Из-под крышки забила розовая пена. Остановившись, Оля посмотрела на пену, и дремавшая последние сутки смертельная тяжесть ртутью поднялась из желудка по пищеводу. Олю вырвало желчью. Бросив бутылку, она добрела до лавочки, села.
- Умер, - сказала она, и весь мир сжался.
Ей вдруг стало все видно в мире. И все было тяжелое и мертвое.
- Там есть, - осипшим голосом прошептала Оля, вспомнив про квартиру с невидимой едой.
Она встала, дошла до метро, поймала машину и в оцепенении доехала до дома с самой высокой аркой. Поднялась на лифте, нашла ту самую квартиру, позвонила в дверь. Открыла невысокая пожилая женщина со спокойным добрым лицом:
- Здравствуйте! А у меня уж давно все готово.
Женщину звали Полина Андреевна, она помогала Бурмистрову в подготовке кормления, но всегда уходила до начала процесса. Оля вошла в большую прихожую.
- А где Борис Ильич? - Полина Андреевна пошла на кухню.
- Он… сейчас… - Оля заглянула в столовую.
Там стоял все тот же стол, сервированный на одного. Блюда с едой не было.
- А я жду, жду! - громко заговорила на кухне Полина Андреевна. - Думала, он отменил! Но тогда бы позвонил, да?!
Оля пошла на кухню. В голове у нее пела сухая пустота. Сердце жадно и тяжело билось. Полина Андреевна что-то убрала в холодильник, закрыла его и заметила стоящую в дверях Олю:
- А?
Оля молча вошла, жадно шаря глазами.
- Вы что-то ищете? - спросила Полина Андреевна.
- Где еда?
- Какая еда?
- Моя.
Полина Андреевна смотрела с улыбкой непонимания:
- А… тут только яблоки в холодильнике да кефир. Помыть вам яблоко?
Оля в упор посмотрела на нее. Полина Андреевна замолчала и перестала улыбаться.
Оля заметила на кухонном столе что-то накрытое полотенцем. Подняла полотенце. Под ним было то самое фарфоровое блюдо, из которого Лошадиный Суп накладывал невидимой пищи. Но в блюде была просто пустота.
Оля заглянула в холодильник. Там лежали яблоки, лимон, две пачки маргарина и начатый пакет с кефиром. В морозилке был только лед.
Оля стала открывать шкафы, выдвигать ящики.
Но ее пищи нигде не было.
Ужас охватил Олю. С позеленевшим лицом она застыла посреди кухни.
Полина Андреевна осторожно отошла в угол кухни.
Оля посмотрела на электроплиту. Там на одной конфорке стояли одна в одной три пустые кастрюли, на другой пустая сковорода. В сковороде лежала целая консервная банка без этикетки.
Оля взяла банку в руки. Банка была тяжелой, чуть больше среднего размера.
Олино сердце тяжело забилось, и из губ вырвался хриплый нечленораздельный стон. Дрожа всем телом, Оля стала искать консервный нож. Но его нигде не было. Тогда, положив банку на стол, она вытянула из наклоненного букового бруска с ножами самый большой нож. Он был тяжелый, как молоток, и острый, как бритва. Оля обхватила его удобную черную ручку двумя руками, с трудом сдерживая дрожь, размахнулась и вонзила нож в банку.
Его толстое крепкое лезвие пробило жесть как бумагу.
- Не знали! - зло усмехнулась Оля, оглядываясь на онемевшую Полину Андреевну, нажала на нож.
Она никогда в жизни не открывала консервные банки таким способом. Сделав пару рывков и неровно разрезав жесть, Оля, дрожа и топая ногой от нетерпения, потянула ручку ножа в другую сторону, силясь раздвинуть разрез. Левая рука, сжимающая край банки, сорвалась и порезалась о нож. Кровь закапала на стол и на банку. Но Оля смотрела не на кровь, а на уродливую, медленно раздвигающуюся, как рот железного дровосека, прорезь:
- Чтобы не прятать… гадина…
Жестяные губы раскрылись.
Рот железного дровосека был набит жидким говном.
Волосы зашевелились на голове у Оли. В банке была баклажанная икра.
- Нет! - засмеялась она и повернулась к Полине Андреевне. - Нет, это… нет…
Полина Андреевна с тихим ужасом смотрела на нее.
Оля выдохнула, заметила свою окровавленную руку, сняла с крючка маленькое кухонное полотенце с ежом, несущим гриб, обмотала им руку и пошла из квартиры.
Спускалась пешком по прохладной лестнице.
В сумке нежно зазвонил мобильный. Оля вынула его, посмотрела, нажала красную кнопку с изображением телефонной трубки, приложила к уху.
- Борь? - раздалось из мобильного.
Разлепив сухие губы, Оля издала неопределенный гортанный звук.
- Я, это, тут нанял шестнадцать рыл, они прикинули, ну и сказали, что за сутки отвинтят. Но я о чем: мы маску в воду кинули, а она не тонет ни хуя! Понимаешь, шесть тысяч масок… это проблема может быть крутая, Москва-река, все-таки, водяные наедут и пиздец… А машина к причалу подъехать не сможет, тут мусора разного горы… Борь, надо, это, ты свяжись с Самсоновым, пусть он пригонит пару говнососок, мы маски на мель скинем, а говнососки шлангами их засосут, прям с водой, а тогда…
Оля бросила мобильный в мусоропровод.
На улице солнце скрылось и заморосил редкий дождь.
Оля бесцельно брела, зажав правой рукой левую. Мертвый мир обтекал Олю и расступался равнодушной тяжкой водой. Она добрела до метро "Павелецкая", увидела под ногами забрызганные дождем трамвайные рельсы и остановилась.
На полосы рельс было приятно смотреть. От них шла волна уверенного покоя.
Оля двинулась вдоль трамвайного пути в сторону центра.
Дождь перестал и выглянуло робкое солнце.
Оля постепенно дошла до Нового Арбата, купила мороженое, посмотрела на него, выбросила в урну, свернула, миновала Щукинское училище и пошла по переулку.
Вдруг что-то бело-знакомое притянуло ее глаза. В переулке топорщилось кафе, недавно построенное из красного кирпича. В окне его сидел человек в белом пиджаке, которого Оля видела в офисе Бурмистрова.
Она остановилась.
С Белым Пиджаком за столом сидели еще двое - широкоплечий высокий блондин и худощавый человек с близко посаженными глазами. И этого человека Оля узнала сразу: тамбур, Бурмистров на коленях, упавшая на Олину ногу фотография. Татуировка на запястье.
- ИРА… - произнесла Оля.
Трое закусывали, разговаривая.
Оля вошла в кафе. Бармен равнодушно посмотрел на ее левую руку, перетянутую окровавленным полотенцем.
В кафе было накурено и сидели некрасивые люди. Но свободные места были. Стол с Белым Пиджаком и с ИРА был в самом углу. Оля села за неубранный стол рядом, спиной к ним.
ИРА встал и вышел.
Белый Пиджак допил пиво, закурил. Блондин жевал.
- Но с первым все остается тики-так, так что вы не пересылайте зря, ясно? А второй перешлите.
- Да это понятно.
- Время терять не надо, щас оно пригодится.
- Как получат - сразу.
- Конечно, ёптеть.
Они замолчали. Вскоре вернулся ИРА, вытер салфеткой мокрые руки.
- После дела всегда хезать тянет.
- Закон жизни, бля… - жевал блондин. - Я с утра посрал.
- Слушай, а у него же дача еще была? - ИРА налил себе пива.
- Да. В Малаховке, - ответил Белый Пиджак. - Но адреса я не помню. Да и она, это… не то чтобы. Так себе халупа. Но участок приличный.
- Найди адрес.
- Никуда не денется.
- Давай по маленькой накатим…
Звякнул графин, полилась водка.
- Чтоб Бориске Бегемоту на том свете было на что выпить и поебаться.
- Ага…
- Давай.
Выпили, стали закусывать.
Оля посмотрела на лежащий рядом с ее рукой столовый нож, испачканный в красном соусе. Потрогала его круглый конец. Потом открыла свою сумочку, порылась в ней, вынула маникюрные ножницы, встала, подошла к жующему Белому Пиджаку и с оставшейся силой вонзила ножницы ему в шею.
- Ай? - вскрикнул тот, как от укуса пчелы, и схватил руками воткнутые в шею ножницы.
Блондин молниеносно вскочил, отшвырнув стул, прыгнул к Оле и, поджав руки к груди, как кенгуру, легко, но со страшной силой ударил ее ногой в левый бок. Никогда в жизни Оля не получала таких ударов. Она отлетела, стукнулась о стену, сползла на пол. ИРА встал, в руке у него появился пистолет.
- Ай! Ай! А-а-й! - вскрикивал Белый Пиджак, приподнимаясь.
В кафе все смолкли и тупо смотрели на происходящее.
Оля не потеряла сознание от страшного удара, но совсем не могла больше дышать. Сердце ее смертельно затрепетало. Опершись спиной о стену, она потрогала свой левый бок. Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт
как нар КОЗ
как наркоз и глОт глОт глОт
они розовые они красные
они жгучие и прекрАААсные МАМА и наркОООз уже уже уже уже уже уже
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- бабуль, а у меня сиськи вырастут?
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- сладкиеботинкисладкиеботинки.
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- ёжик несет гриб.
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- не вынимай, на хуй, лепило вынет!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- Оля, что у тебя с сонатиной?
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- эта сука с ним была!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- а Рудик Аньке глупости показывал!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- Надя, мы Оленьку на террасе купаем?
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- всех порву, бляди!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- положите его на стол, чего вы!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- у Парваза кошка родила трех.
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- тихотихотихотихотихотихо.
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- я тебе, бля, вызову!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- Ольк, отдай жука!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
- к стене все, на хуй!
- ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
Белого Пиджака с торчащими из шеи ножницами выводили под руки. Бармен приложил салфетку к разбитой губе. Двое в спортивных куртках жевали, стоя у стены с поднятыми руками. Бутылка пива катилась по полу. ИРА вытянул из кожаных ножен трехгранное шило. Подошел к Оле. Быстро присел. Шило вошло Оле в сердце.
Но она этого не почувствовала.
Падёж
Кто-то сильно и настойчиво потряс дверь.
Тишенко сидел за столом и дописывал наряд на столярные работы, поэтому крикнул, не поднимая головы:
- Входи!
Дверь снова потрясли - сильнее прежнего.
- Да входи, открыто! - громче крикнул Тищенко и подумал:
"Наверно, Витька опять нажрался, вот и валяет дурака".
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
"С Пашкой, наверно. Вместе и выжирали. А я наряд за него пиши".
Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:
- Так вот ты какой, председатель.
Тищенко поднял голову.
Перед ним стояли двое незнакомых. Один - высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой - коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.
- Что, не ждал небось? - Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул ее председателю - широкую, коричневую и жилистую: - Ну давай знакомиться, деятель.
Тищенко приподнялся - полный, коротконогий, лысый, - поймал руку высокого:
- Тищенко. Тимофей Петрович.
Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:
- Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.
- Кедрин?
- Угу.
Председатель наморщился.
- Что, не слыхал?
- Да не припомню что-то…
Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом:
- Еще бы ему помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.
И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому:
- Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем.
Высокий вздохнул, печально закивал:
- Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.
Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому:
- Тк, тк вы - товарищ Кедрин? Кедрин? Тк, что ж вы, что ж не предупредили. Что ж не позвонили, что ж…
- Не позвонили, бля! - насмешливо перебил его рыжий, - Пока гром не грянет - дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили.
Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белесое, сплошь усыпанное веснушками.
- Тк мы бы вас встретили, всё б, значит, подготовили и… да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… ну рад я очень.
Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий.
Тищенко сглотнул, провел рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу:
- Тк мы ж и ждали, и готовились…
- Готовились?
- Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?
- Машина? - Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена:
- Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла.
- Увязла? Тк вы б сказали, мы б…
- Ну вот что, - перебил его Кедрин. - Мы сюда не лясы точить приехали. Это, - он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, - мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях.
Он достал из кармана мятую пачку "Беломора", ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами:
- У тебя, говорят, падёж?
Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы.
- Падёж, я спрашиваю? - Кедрин захлопал по пальто, но белая, веснушчатая рука Мокина неожиданно поднесла к его лицу зажженную спичку. Секретарь болезненно отшатнулся и осторожно прикурил: - Чего молчишь?
- А он небось и слова такого не слыхал, - криво усмехнулся Мокин, - чем отличается падёж от падежа, не знает.
Кедрин жадно затянулся, его смуглые щеки ввалились, отчего лицо мгновенно постарело:
- Ты знаешь, что такое падёж?
- Знаю, - выдавил Тищенко, - Это… это, когда скот дохнет.
- Правильно, а падеж?
- Падеж? - Председатель провел дрожащей рукой по лбу. - Ну это…
- Ты без ну, без ну! - повысил голос Мокин.
- Падеж - это в грамоте. Именительный, дательный…
- До Дательного мы еще доберемся, - проговорил Кедрин, порывисто повернулся на каблуках, подошел к шкафу: - Чем это у тебя шкаф забит? Что это за макулатура? А? А это что? - он показал папиросой на красный шелковый клин, висящий на стене. По тусклому, покоробившемуся от времени шелку тянулись желтые буквы: ОБРАЗЦОВОМУ ХОЗЯЙСТВУ.
- Это вынпел, - выдавил Тищенко.
- Вымпел? Образцовому хозяйству? Значит, ты - образцовый хозяин?
- Жопа он, а не хозяин. - Мокин подошел к заваленному бумагой столу. - Ишь говна развел.
Он взял косо исписанный лист: