- "Прошу разрешить моей бригаде ремонт крыльца клуба за наличный расчет. Бригадир плотников Виктор Бочаров"… Вишь что у него… А это: "За неимением казенного струмента просим выдать деньги на покупку топоров - 96 штук, рубанков - 128 штук, фуганков - 403 штуки, гвоздей десятисантиметровых - 7,8 тонны, плотники Виктор Бочаров и Павел Чалый". И вот еще. Уууу… да здесь много. - Мокин зашелестел бумагой. - "Приказываю расщепить казенное бревно на удобные щепы по безналичному расчету. Председатель Тищенко"; "Приказываю проконопатить склад инвентаря регулярно валяющейся веревкой. Председатель Тищенко"; "Приказываю снять дерн с футбольного поля и распахать в течение 16 минут. Председатель Тищенко"; "Приказываю использовать борова Гучковой Анастасии Алексеевны в качестве расклинивающего средства при постройке плотины. Председатель Тищенко"; "Приказываю Сидельниковой Марии Григорьевне пожертвовать свой частно сваренный холодец в фонд общественного питания. Председатель Тищенко"; "Приказываю использовать обои футбольные ворота для ремонта фермы. Председатель Тищенко". Вот, Михалыч, смотри, - Мокин потряс расползающимися листками.
- Да вижу, Ефимыч, вижу. - Заложив руки за спину, Кедрин рассматривал плакаты, неряшливо налепленные на стены.
- Товарищ Кедрин, - торопливо заговорил Тищенко, приближаясь к секретарю. - Я не понимаю, ведь…
- А тебе и не надо понимать. Ты молчи громче, - перебил его Мокин, садясь за стол. Он выдвинул ящик и, после минутного оцепенения, радостно протянул:
- Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
Кедрин подошел к нему. Они склонились над ящиком, принялись рассматривать его содержимое. Оно было не чем иным, как подробнейшим макетом местного хозяйства. На плотно утрамбованных, подкрашенных опилках лепились аккуратные, искусно изготовленные домики: длинная ферма, склад инвентаря, амбар, мехмастерские, сараи, пожарная вышка, клуб, правление и гараж.
В левом верхнем углу, где рельеф плавно изгибался долгим и широким оврагом, грудились десятка два разноцветных изб с палисадниками, кладнями дров, колодцами и банями. То здесь, то там вперемежку с телеграфными столбами торчали одинокие деревья с микроскопической листвой и лоснящимися стволами. По дну оврага, усыпанному песком, текла стеклянная речка, на шлифованной поверхности которой были вырезаны редкие буквы РЕКА СОШЬ.
- Тааак. - Кедрин затянулся и, выпуская дым, удивленно покачал головой. - Это что такое?
- Это план, товарищ Кедрин, это я так просто занимаюсь, для себя и для порядку, - поспешно ответил Тищенко.
- Где не надо - у него порядок. - Склонив голову, Мокин сердито разглядывал ящик. - Ты что, и бревна возле клуба отобразил?
- Да, конечно.
- Из чего ты их сконстролил-то?
- Тк из папирос. Торцы позатыкал, а самоих-то краской такой желтенькой… - Тищенко не успевал вытирать пот, обильно покрывающий его лицо и лысину.
- Бревна возле клуба - гнилые, - сумрачно проговорил Кедрин и, покосившись на серый кончик папиросы, спросил: - А кусты из чего у тебя?
- Тк из конского волосу.
- А изгородь?
- Из спичек.
- А почему избы разноцветные?
- Тк, товарищ Кедрин, это я для порядку красил, это вот для того, чтобы знать, кто живет в них. В желтых - те, которые хотели в город уехать.
- Внутренние эмигранты?
- Ага. Тк я и покрасил. А синие - кто по воскресеньям без песни работал.
- Пораженцы?
- Да-да.
- А черные?
- А черные - план не перевыполняют.
- Тормозящие?
Председатель кивнул.
- Вишь, порасплодил выблядков! - Мокин в сердцах хватил кулаком по столу. - Михалыч! Что ж это, а?! У нас в районе все хозяйства образцовые! В передовиках ходим! Рекорды ставим! Что ж это такое, Михалыч!
Кедрин молча курил, поигрывая желваками костистых скул.
Тищенко, воспользовавшись паузой, заговорил дрожащим захлебывающимся голосом:
- Товарищи. Вы меня не поняли. Мы и план перевыполняем, правда на шестьдесят процентов всего, но перевыполняем, и люди у меня живут хорошо, и скот в норме, а падёж, тк это с каждым бывает, это от нас не зависит, это случайность, это не моя вина, это просто случилось, и все тут, а у нас и порядок и посевная в норме…
- Футбольное поле засеял! - перебил его Мокин, выдвигая ящик и ставя его на стол.
- Тк засеял, чтоб лучше было, чтоб польза была!
- Веревкой стены конопатит!
- Тк это ж опять для пользы, для порядку…
- Ну вот что. Хватит болтать. - Кедрин подошел к столу, прицелился и вдавил окурок в беленький домик правления. Домик треснул и развалился. Окурок зашипел.
- Пошли, председатель. - Секретарь требовательно мотнул головой. - На ферму. Смотреть твой "порядок".
Тищенко открыл рот, зашарил руками по груди:
- Тк куда ж, куда я…
- Да что ты раскудахтался, едрена вошь! - закричал на него Мокин. - Одевайся ходчей, да пошли!
Тищенко поежился, подошел к стене, снял с гвоздя линялый ватник и принялся его напяливать костенеющими, непослушными руками.
Кедрин сорвал со стены вымпел, сунул в карман и повернулся к Мокину:
- А план ты, Ефимыч, прихвати. Пригодится.
Мокин понимающе кивнул, подхватил ящик под мышку, скрипя кожей, прошагал к двери и, распахнув ее ногой, окликнул стоящего в углу Тищенко:
- Ну, что оробел! Веди давай!
За дверью тянулись грязные сени, заваленные пустыми мешками, инвентарем и прохудившимися пакетами с удобрением. Белые, похожие на рис гранулы набились в щели неровного пола, хрустели под ногами. Сени обрывались кособоким крылечком, крепко влипшим в мокрую, сладко пахшую весной землю. В нее - черную, жирную, переливающуюся под ярким солнцем, по щиколотки вошли сапоги Тищенко и Кедрина.
Мокин задержался в темных сенях и показался через минуту, коренастый, скрипящий, с ящиком под мышкой и папиросой в зубах. Солнце горело на тугих складках его куртки, сияло на глянцевом полумесяце козырька. Стоя на крыльце, он сощурился, шумно выпустил еле заметный дым:
- Теплынь-то, а! Вот жизнь, Михалыч, пошла - живи только!
- Не говори…
- Природа и та радуется!
- Радуется, Петь, как же ей не радоваться… - Секретарь рассеянно осматривался по сторонам.
Мокин бодро сошел с крыльца и, по-матросски раскачиваясь, не разбирая дороги, зашлепал по грязи:
- Ну, что, председатель, как там тебя… Показывай! Веди! Объясняй!
Тищенко засеменил следом:
- Тк, что ж объяснять-то, вот счас мехмастерская, там амбар, а там и ферма будет.
Кедрин, надвинув на глаза кепку, шел сзади.
Вскоре майдан пересекся страшно разбитым большаком, и Тищенко махнул рукой: повернули и пошли вдоль дороги, по зеленой, только что пробившейся травке.
Снег почти везде сошел, - лишь под мокрыми кустами лежали его черные ноздреватые остатки. Вдоль большака бежал прорытый ребятишками ручеек, растекаясь в низине огромной, перегородившей дорогу лужей. Возле лужи лежали два серых вековых валуна и цвела ободранная верба.
- А вот и верба. - Мокин сплюнул окурок и, разгребая сапогами воду, двинулся к дереву. - Ишь распушилась. - Он подошел к вербе, схватил нижнюю ветку, но вдруг оглянулся, испуганно присев, вытаращив глаза. - Во! Во! Смотрите-ка!
Тищенко с Кедриным обернулись. Из прикрытой двери правления тянулся белый дым.
- Хосподи, тк что ж… - Тищенко взмахнул руками, рванулся, но побледневший Кедрин схватил его за шиворот, зло зашипел:
- Что, господи? Что, а? Ты куда? Тушить? У тебя ж воооон стоит! - Он ткнул пальцем в торчащую на пригорке каланчу. - Для чего она, я спрашиваю, а?!
Тищенко, тараща глаза, задыхаясь, тянулся к домику:
- Тк сгорит, тк тушить…
Насупившийся Мокин крепче сжал ящик, угрюмо засопел:
- Эт я, наверно. Спичку в сенях бросил. А там тряпье какое-то навалено. Виноват, Михалыч…
Кедрин принялся трясти председателя за ворот, закричал ему в ухо:
- Чего стоишь! Беги! К каланче! Бей! В набат! Туши!
Тищенко вырвался и сломя голову побежал к пригорку, через вспаханное футбольное поле, мимо полегших на земле ракит и двух развалившихся изб. Запыхавшись, он подлетел к каланче и, еле передвигая ноги, полез по гнилой лестнице.
Наверху, под сопревшей, разваливающейся крышей висел церковный колокол. Тищенко бросился к нему и - застонал в бессилье, впился зубами в руку: в колоколе не было языка. Еще осенью председатель приказал отлить из него новую печать взамен утерянной старой.
Тищенко размахнулся и шмякнул кулаком по колоколу. Тот слабо качнулся, испустил мягкий звук.
Председатель всхлипнул и лихорадочно зашарил глазами, ища что-нибудь металлическое.
Но кругом торчало, скрещивалось только серое, изъеденное дождями и насекомыми дерево.
Тищенко выдрал из крыши палку, стукнул по колоколу; она разлетелась на части.
Председатель глянул на беленький домик правления и затрясся, обхватив руками свою лысую голову: в двери, вперемешку с дымом, уже показалось едва различимое пламя.
Он набросился на колокол, замолотил по нему, руками, закричал.
- Кричи громче, - спокойно посоветовали снизу.
Тищенко перегнулся через перила: Кедрин с Мокиным стояли возле лестницы, задрав головы, смотрели на него.
- Что ж не звонишь? - строго спросил секретарь.
- Тк языка-то нет, тк нет ведь! - забормотал председатель.
Кедрин усмехнулся, повернулся к Мокину:
- Вот ведь, Ефимыч, как у нас. О плане трепать да обещаниями кормить - есть язык. А как до дела дойдет - и нет его.
Мокин понимающе кивнул, сплюнул окурок и крикнул Тищенко:
- Ну, что торчишь там, балбес? Слезай!
- Тк горит ведь…
- Мы что, слепые, по-твоему? Слезай, говорю!
Тищенко стал осторожно спускаться по лестнице.
Мокин тем временем подошел к большому деревянному щиту, врытому в землю рядом с каланчой. На щите висели - огнетушитель, багор, ржавый топор и черенок лопаты. Под щитом стоял прохудившийся ящик с песком.
- Ишь понавешал, - угрюмо пробормотал Мокин, поднатужился и вытащил из двух колец огнетушитель.
Кедрин подошел к щиту, брезгливо потрогал облупившиеся доски, вытер палец о пальто.
Тищенко, спустившись на землю, нерешительно замеру лестницы.
- Щас спробуем технику твою. - Мокин перевернул огнетушитель кверху дном и трахнул им по ящику. Послышалось слабое шипение, из черного, обтянутого резиной отверстия полезли пузыри, закапала белая жидкость. Мокин повернулся к Кедрину, в сердцах покачал головой:
- Вот умора, бля! Тушить, говорит, пойду! Он этим тушить собрался!
Секретарь сердито смотрел на шипящий огнетушитель:
- А потом объяснительная в райком - средств нет, тушить было нечем. И все шито-крыто. Сволочь…
Тищенко съежился, крепче ухватился за лестницу.
Внутри огнетушителя что-то мягко взорвалось, он задрожал в руках Мокина, из дырочки вылетела белая струя, ударила в щит и опрокинула его.
- Во стихия, бля! - ошалело захохотал Мокин и, с трудом сдерживая рвущийся огнетушитель, направил его на замершего Тищенко. Председатель упал, сбитый струей, загораживаясь, пополз по земле.
- Смотри, Михалыч, вишь, закрывается! - кричал Мокин, поливая Тищенко. - Закрывается! Стыдно, значит, ему! А! Ох как стыдно!
Струя быстро стала слабеть и вскоре иссякла. Мокин поднял огнетушитель над головой, размахнулся и с победоносным ревом метнул в стойку каланчи. Стойка с треском сломалась, вышка дрогнула. Мокин удивленно заломил кепку на затылок:
- Во, Михалыч, как у него понастроено. Соплей перешибешь!
Тищенко, мокрый, выпачканный землей, стонал, тыкался пятернями в скользкую глину, силясь приподняться.
Секретарь брезгливо посмотрел на него, чиркнул спичкой, прикуривая:
- Ну, соплей не соплей, а голыми руками - это точно.
Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти ее. Мокин вцепился в другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.
- Ну-ка, Михалыч, друж-ней! Друуж-ней! - Мокин уперся ногами в землю, закряхтел. Раздался треск - стойка Мокина переломилась, и каланча, едва не задев председателя, медленно рухнула, развалилась на гнилые бревна.
- Ну вот и проверили на прочность, - тяжело дыша, проговорил Мокин. Кедрин вытер о полу выпачканные трухой руки, прищурился на громоздящиеся бревна.
Председатель стоял, опустив мокрую голову. С мешковатого ватника капала грязь и вода.
Кедрин сунул руки в карманы:
- Ну что, брат, стыдно?
Тищенко еще ниже опустил голову, всхлипнул.
- Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?
- Пятьдесят шестой, - простонал председатель.
- А ума - как у трехлетнего! - Мокин, склонившись над макетом, что-то рассматривал.
- Точно, - сощурившись, Кедрин выпускал дым, - и кто ж тебя выбрал такого?
- Нннарод…
- Народ? - Секретарь засмеялся, подошел к Мокину. - Ну как с таким говорить?
- Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.
- А что такое?
- Да вот, недолга. - Сдвинув кепку на затылок, Мокин скреб плоский лоб, - Не пойму я одного. У нас каланча со щитом упали, а тут они - стоят себе целехоньки. Что ж делать?
Кедрин присел на корточки, наморщил брови.
От крохотной каланчи на крашеные опилки падала треугольная ребристая тень. Рядом стоял красный щит. На нем можно было разглядеть микроскопический огнетушитель, багор, топор и даже черенок лопаты.
Кедрин долго сидел над планом, задумчиво попыхивая папиросой, потом порывисто встал и по-чапаевски махнул рукой:
- А ну-ка вали их, Петь, к чертовой матери! Молиться на них, что ли?
- Точно! - Мокин нагнулся и щелчком снес сначала каланчу, потом щит. Красный огнетушитель запрыгал по макету, скатился на полированную поверхность реки. - А вот тут мы тебя и к ногтю, падлу! - ощерился Мокин и ловко раздавил его выпуклым прокуренным ногтем.
Кедрин бросил окурок, сплюнул и посмотрел через поле.
Правление горело. Клочья желтого пламени рвались из окошка и двери. Вокруг домика стояли редкие зеваки.
- Ну вот, годится. - Мокин подхватил под мышку ящик. - Теперь можно и дальше. Пошли, Михалыч?
- Идем, Петь, идем. - Кедрин хлопнул его по плечу и мотнул головой понуро стоящему Тищенко: - Иди вперед, пожарник…
Председатель послушно поплелся, с трудом перетаскивая обросшие грязью сапоги.
Возле мехмастерской они столкнулись с босоногой бабой и двумя небритыми, пропахшими соляркой мужиками.
Баба загородила Тищенко дорогу:
- Петрович! Чтой-то там горит-то?
- Правление, - сонно протянул председатель.
- Да неуж?
Тищенко молча отстранил ее и зашагал дальше. Но баба засеменила следом, поймала его грязный рукав:
- Да как же, ды как… правление?! Загорелося?!
- Загорелось…
- Оооох, мамушка моя, - пропела баба и прикрыла рот коричневой рукой.
Тищенко вздохнул и побрел по дороге. Мужики оторопело смотрели на него - мокрого, сутулого и грязного. Баба охнула и, часто шлепая босыми ногами по грязи, снова догнала его:
- Да как же, Петрович, мож, оно не само, мож, поджег кто, а?
- Отстань…
- Чо ж отстань-то? - Она растерянно остановилась, провожая его глазами. - Кто ж поджег правление?
- Он сам, живорез, и поджег, - проговорил Мокин, обходя бабу.
Кедрин шел следом.
Баба охнула. Мужики удивленно переглянулись.
Кедрин повернулся к ним и сухо проговорил:
- Вместо того чтоб глаза пялить - шли бы пожар тушить. А кто поджег и зачем - не ваша забота. Разберемся.
Железные ворота мехмастерской были распахнуты настежь.
Тищенко первым вошел внутрь, огляделся и, не найдя никого, втянул голову в плечи:
- Тк вот это мастерская наша…
Мокин с Кедриным вошли следом. В мастерской было холодно, сумрачно и сыро. Пахло соляркой и промасленной ветошью. Посередине, поперек прорезанного в бетонном полу проема стояли трактор со спущенной гусеницей и грузовик без кузова с открытом капотом. Рядом, на грязных, бурых от масла досках лежали части двигателей, детали, тряпки и инструменты. В глубине мастерской возле большого, но страшно грязного, закопченного окна лезли друг на дружку три длинные, похожие на насекомых сеялки. Вдоль глухой кирпичной стены теснились два верстака с разбитыми тисками, токарный станок, две деревянные колоды и несколько бочек с горючим. Повсюду валялась разноцветная стружка, куски железа, окурки и тряпки. Кедрин долго осматривался, сцепив руки за спиной, потом грустно спросил:
- Это, значит, мастерская такая?
- Тк да вот… такая, - отозвался Тищенко.
Секретарь вздохнул, тоскливо посмотрел в глаза Мокину. Тот набычился, крепче сжал ящик:
- А где ж твои работнички?
- Тк на пожаре, верно, иль обедают…
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошел к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склоненные головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг секретарь вздрогнул и, тронув Мокина за локоть, ткнул куда-то пальцем. Мокин тоже вздрогнул, что-то оторопело пробурчал. Они медленно распрямились и снова посмотрели в глаза друг другу. Лица их были бледны.
Тищенко с трудом сглотнул подступивший к горлу комок, прижал руки к груди и забормотал:
- Тк вот, готовимся, товарищ Кедрин, к посевной, и технику, значит, исправляем, и чтоб в исправности была, чтоб справная, стараемся, чиним, и все в срок, все по плану, вовремя, значит, стараемся…
Кедрин оттопырил губы, покачал головой. Мокин обошел трактор и остановился возле бочек:
- А это что?
- Бочки. С соляркой и бензином.
Рыжие брови Мокина удивленно полезли вверх - под кожаный козырек.
- С бензином?!
- Угу.
Мокин растерянно посмотрел на секретаря. Тот протянул чуть слышное "дааа", вздохнул и вышел вон.
Мокин подбежал к бочкам:
- И што ж, прям с бензином и стоит?
- Тк стоит, конешно, а какже нам… - встрепенулся было председатель, но Мокин, властно махнул рукой:
- Которая?!
- Тк, наверно, крайняя справа.
Мокин быстро вывинтил крышку, наклонился, понюхал:
- Так и есть. Бензин.
Он шлепнул себя по коленям, ошалело хохотнул и повернулся к председателю:
- У тебя стоит бензин?
- Стоит, конешно…
- В бочке?
- В бочке.
- Просто?!
- Тк, конешно…
- Да как - конешно? Как - конешно, огрызок ты сопатый, раскурица твоя мать!? Ведь вот подошел я… - Он порывисто отбежал и театрально подкрался к бочке. - Подошел, значит, и толк! - Поднатужившись, он толкнул ногой бочку, она с грохотом опрокинулась, из отверстия хлынул бензин. - И готово!
Тищенко раскрыл рот, растопырив руки, потянулся к растущей луже:
- Тк зачем же, тк льется ведь…
Но Мокин вдруг присел на широко расставленных ногах, лицо его окаменело. Он вобрал голову в плечи и, скосив глаза на сторону, выцедил:
- А нннну-ка. А ннну-ка. К ееебееени матери. Быстро. Чтоб духу твоего… пппшёооол!!!