Сделка была заключена. Людо несколько дней подряд не выпускал из рук подшипник, не расставаясь с ним даже ночью и мечтая о Наутилусе и межзвездных плаваньях. По утрам, убираясь в комнате Татава, он с вожделением поглядывал на аквариум, заполненный жвачкой. Но однажды на перемене, во время игры в бабки, один из мальчишек, которого он хотел поразить, жестоко посмеялся над его наивностью: "Штука с подводной лодки? Да у меня точно такая же на велосипеде, не веришь - посмотри сам". Вечером за ужином, воспользовавшись тем, что Татав отвернулся. Людо засунул подшипник в тарелку с пюре обманщика, надеясь его пристыдить. Но тот, заподозрив подвох, аккуратно выбрал пюре вокруг подшипника, оставшегося погребенным под объедками.
*
Часто после обеда госпожа Бланшар приезжала на автобусе в Бюиссоне.
- Ну, как поживаете?.. На этот раз у Нанетт дела плохи. Похоже, она не дотянет и до весны. Хирург звонил отцу. Хочет, чтобы мы приехали. А на кого я оставлю лавку? И потом, я никогда не была в Париже. Если хирург нас вызывает, значит, дело швах. А ты, между прочим, неважно выглядишь…
Она постоянно внушала Николь, что та подрывает свое здоровье, живя с человеком, большая часть жизни у которого уже за плечами.
- Это отец хотел, чтобы ты вышла замуж. А ты знаешь, какой он становится, когда что–то втемяшит себе в башку. А как с этим чокнутым?.. Не слишком тяжело?..
Николь вяло возражала, что он вовсе не чокнутый и что все идет хорошо.
- Не будь он чокнутый, разве у тебя была бы такая постная мина! Ноги твоего отца здесь не будет, пока он здесь. Ты ведь знаешь, какой он упрямый… Да и не мне доказывать, что он не прав.
- Ты что же. думаешь, я так и жажду видеть отца? - вдруг взрывалась Николь. - Ведь это все из–за него, чтоб ему лопнуть!
- А ты здесь неплохо устроилась, - невозмутимо продолжала госпожа Бланшар. - У твоего механика есть кое–что за душой. Он хоть, по крайней мере, хорошо к тебе относится? Не буянит, как отец?
- Да нет, совсем не буянит. Каждый вечер играет на службе. Как сядет за свою фисгармонию, так его уж не остановишь. А как малость выпьет, так и слезу пускает.
Каждый раз мать просила показать ей дом и всякий раз. зайдя в комнату Людо, негодующе вздыхала:
- Ты. дочка, слишком добрая; вот увидишь, еще за это поплатишься. Мало тебе одного раза, все–то норовишь по–старому. И это при том, как трудно достаются деньги!
Они возвращались в салон. Госпожа Бланшар доставала вязанье. С тех пор как родилась Николь, мать каждый год, стараясь уберечь ее от зимних холодов, вязала ей новый свитер.
- Я нашла этот фасон в "Пти Эко де ла мод". Для тебя с твоими бронхами это как раз то, что надо.
Так они продолжали болтать часов до пяти, попивая кофе с молоком, одна - разматывая клубки шерсти, вторая - накрашивая ногти или листая "Микки Мауса" Татава.
- Еще не готово, но не хочу опаздывать на автобус. И потом, у меня хлеб в печи… Дома стало как–то пусто. Отец собирался зарезать каплуна. Может, заедете к нам с мужем в воскресенье?
- А малыш, ему можно с нами? - неуверенно спрашивала Николь.
На лице булочницы появлялась гримаса отвращения.
- Ну что ты, конечно нет!
Она с нарочитым шумом складывала свое рукоделие; дочь провожала ее до ворот. Вечером при виде Людо у Николь учащенно билось сердце.
Она была замужем чуть больше полугода, но уже начинала тосковать. Ей казалось, что по странному стечению обстоятельств ей выпала чужая судьба, что в ее жизни не было ничего определенного ни в настоящем, ни в прошлом, что в одно прекрасное утро она проснется с совершенно иными воспоминаниями и перед ней откроется неведомая и прекрасная жизнь. Строя эти воздушные замки, как избалованный ребенок, она каждый раз, когда наступал ее день рождения, отказывалась прибавлять себе год и тщательно маскировала первые морщинки, появление которых объясняла каждодневными заботами. В двадцать три года ее красота уже страдала от тысячи мелких уколов, с помощью которых жизнь давала понять, что время расцвета безвозвратно ушло и что отныне оно медленно поворачивает к закату. Мелкие морщинки появились в уголках ее век. Глаза постоянно были слегка воспалены, словно от слез. Волосы утратили прежний блеск. От курения на ее белых зубах появился желтоватый налет. Она взвешивалась каждое утро, но весы, по ее мнению, ошибались килограммов на пять, это давало ей право считать, что она не набрана лишнего веса и может по–прежнему удовлетворять любые свои прихоти. Ела она мало, в основном, сладости, но постепенно пристрастилась к красному вину, а по вечерам пила сотерн или монбазийяк. чтобы не вспылить при звуках фисгармонии - григорианские мелодии заставляли ее ненавидеть мужа. Она больше не покидала Бюиссоне, появляясь только на воскресной службе в церкви, и не виделась ни с кем, кроме матери. Она чувствовала себя как в тюрьме и завидовала даже Людо, когда он приходил из школы со следами чернил на пальцах и румянцем на щеках. Ночью Мишо никак не удавалось ее разжечь - чувственность Николь была словно заморожена. Прошло много времени, прежде чем она разрешила мужу прикоснуться к себе. Завернувшись в одеяло, она спала в носках и говорила ему "нет", "не сейчас"; ночь проходила за ночью, Мишо терял терпение - когда же это наконец произошло, она выбежала из комнаты и прорыдала до утра в салоне на диване. После этого Николь стала уступчивой, но подчинялась без желания и удовольствия, с той убийственной пассивностью, которую ничто не могло побороть. "Все?" - спрашивала она мужа ледяным тоном.
Утолив желание, механик, перед тем как уснуть, начинал разглагольствовать:
- Думаю, что ему здесь хорошо, твоему Людо.
- Я спать хочу, - вздыхала Николь.
- В конце концов, к малышу всегда привязываешься и начинаешь его любить, если он хороший малый… Я так и знал, что все образуется… У парня должна быть мать.
Он улыбался в темноте. Как приятно возвращаться домой. Расслабляться под душем после грязи и холода. Как хорошо, что рядом эта женщина с теплым и мягким телом, хорошо, что у Татава братик, они неплохо ладят, иногда, правда, случаются стычки, но это все не со зла. Николь не нравится фисгармония?.. Ну что ж, у каждого свои причуды, впрочем, она привыкнет. А паренек, кажись, без ума от музыки. Вечно прячется под лестницей и слушает Днем он наверняка трогает клапаны и педали, и нередко регулировка регистров бывает нарушена. Когда–нибудь он научит парнишку. И тот тоже сможет сопровождать мессу… Жаль, что Татав, как и Николь, равнодушен к музыке, не его это конек.
*
Однажды ночью Людо проснулся в холодном поту. Он видел своего отца. Человек, удалявшийся раскачивающимся шагом, обернулся, но хлеставший дождь в последний миг скрыл его лицо. Людо вышел в коридор, двигаясь ощупью в темноте. Ручка одной из дверей поддалась, и он вошел в комнату Николь и Мишо, выходившую во двор. Слышно было, как дождь хлещет по крыше, а отдельные капли гулко ударяют о ставни. Людо шел в полузабытьи, слегка обескураженный тем, что из кровати, поглощенной темнотой, не доносилось никакого дыхания. Кресло, казалось, плыло ему навстречу. Он узнал духи Николь и, вдыхая запах ее одежды, висевшей на спинке кресла, прикоснулся к ней щекой. Затем принялся ползать по комнате на четвереньках, тереться, как щенок, о край кровати, но напуганный внезапно раздавшимся храпом, вернулся в свою комнату и снова лег. С Татавом мы кровные братья… он сказал так принято у индейцев… порежь себе запястье и приложи к моему и так мы станем братьями и так Мишо станет как будто твоим отцом и так мы станем теперь одной крови… в семье должна быть одна кровь и я порезал себе запястье и приложил к его запястью и прочитал таблицу умножения… потом мы пошли за сестрами Габару… Татав спросил какую ты выбираешь мы возьмем их прокатиться на подводной лодке я больше не верю в подводную лодку сестры Габару оборачивались Татав спрашивал какую ты выбираешь мы промокли… они бросились бежать под дождем Татав сказал что это хорошо для улиток… Николь не стала их есть… ты порвал штаны… они с Мишо теперь пошли в парикмахерскую и Николь остригла волосы раньше ее шеи не было видно.
На следующий день вечером, во время ужина, Николь пожаловалась Мишо, что у нее пропал золотой браслет.
- Я думала, что ты его куда–то убрал…
Но он ничего не видел и ничего не убирал.
- Так что же. он сам улетучился?
- Ты могла его просто уронить, - предположил Мишо.
- Я всегда хорошо его застегиваю и прекрасно помню, что снимала вчера вечером.
- Так куда же ты его положила?
- Знала бы - не спрашивала бы!.. Но я его всюду искала.
- Дети, вы не видели браслета Николь?
- Нет, - отвечали Татав и Людо.
Прошла неделя, но поиски все продолжались. Людо помогал передвигать сундуки, нырял под большую двуспальную кровать, выползал из–под нее ни с чем, ощупывал ковры.
Прошло две недели. И вдруг в четверг, во время завтрака, изумленная Николь обнаружила свой браслет на подносе - он лежал на красивом блюдце между тартинками и кофе.
- Вот это да!.. Откуда он взялся?..
- Я нашел его, - сказал Людо. - Сам нашел.
Она держала браслет двумя пальцами на почтительном расстоянии от глаз, словно некий подозрительный предмет.
- Но где же ты его нашел? Мы ведь повсюду искали…
- Он, наверное, расстегнулся и упал. А я нашел.
- Ну так скажи мне, где?
Людо принял таинственный вид.
- Там, у входа, где ставят обувь. Я нашел его в ботинке.
Расстегнув рубашку, он достал из–за пазухи старый грязный башмак и протянул его матери.
- Убери эту гадость, там полно микробов! И не держи прямо над кофе, чертов идиот!.. Но как ты догадался посмотреть в ботинках?
- Когда искал. Я все перерыл. Я начал с первого этажа и сам нашел его.
Николь разглядывала браслет, и губы ее складывались в приветливую улыбку.
- Надо бы сначала промыть его в уксусе… Что–то я не очень понимаю, как ты все–таки его нашел. Но тем не менее спасибо. В сущности, ты, должно быть, хороший мальчик…
Она неловко расставила руки и замерла в замешательстве.
- Что бы ты хотел получить в награду?
Людо покраснел.
- Если бы ты могла сегодня вечером прийти в мою комнату и пожелать мне спокойной ночи.
Она рассмеялась.
- По крайней мере, это не трудно. Но берегись, если в комнате будет беспорядок! Ты ведь знаешь, что я этого не люблю. А теперь иди поиграй.
Он был уже в дверях, когда она вдруг окликнула его.
- Ах да, Людо, совсем забыла. Дай–ка мне сумку… Тебе пришло письмо… от Нанетт. Она в Париже.
Письмо пришло неделю назад, и Николь успела прочесть его уже несколько раз.
- Я сама его прочту.
Обиняками кузина объясняла мальчику, что ей придется задержаться на отдыхе и что она вернется позже, чем было предусмотрено. Она также рассказывала о Маленьком принце и беспокоилась, достаточно ли прилежно Людо учится. Умеет ли он уже читать и писать? К счастью, у него есть мама, которая поможет ему разобрать ее письмо… Покраснев, Николь опустила то место, где Нанетт писала Людо, что очень его любит и что ей не терпится обнять его.
- Ну вот… Ты сегодня утром хорошо вымыл руки?
- Да, - ответил Людо, показывая ей вычищенные ногти.
- Не очень–то верится. Жалко пачкать такое красивое письмо. Лучше я буду держать его у себя - для твоей же пользы.
Вечером за ужином Людо объявил во всеуслышанье, что убрался у себя в комнате, и, отправляясь спать, повторил это еще раз, ловя взгляд Николь или какой другой знак, которым она подтвердила бы, что сдержит обещание.
В два часа ночи, сидя на кровати, он все еще надеялся, что она придет, что вымытые окна, аккуратно сложенная в шкафу одежда и начищенный паркет сумеют заманить ее. как заманивает запоздалого гостя накрытый для него стол. Он прождал еще час. а потом учинил настоящий разгром: вывернул бак с игрушками на разобранную постель, разбросал белье по полу и улегся, глотая слезы, прямо на ботинки в глубине шкафа.
*
Людо решил наказать свою мать, относясь к ней с подчеркнутой холодностью. Он больше не взбивал по четвергам пенку в ее утреннем кофе, не прикладывался губами к ее чашке в том месте, где она касалась ее своими губами, затаивал дыхание, когда им случалось встречаться. Его уязвленная гордость требовала, чтобы отныне любой намек на близость был исключен из его действий, когда он ей прислуживал.
Николь делала вид, что ничего не замечает. Похоже, что недовольство сына отвечало ее стремлениям. Его холодность со временем могла превратиться лишь в боль, однако он продолжал терпеть и не переходил к враждебным действиям.
- Ты прав, - говорил ему Татав, - дура она, твоя мать. Я не хотел, чтобы отец на ней женился.
- Понятно, - отвечал Людо.
- Надо ее проучить, - заявил однажды Татав. - Она должна попросить прощения. Таков закон. - И он прыснул. - Мы подложим ей уховерток в одежду. Ну давай! Ты постоишь на шухере у лестницы, а я все сделаю.
Людо стал на страже.
- Больше она никогда не решится надеть свои штанишки, - ликовал Татав, выходя через несколько минут из спальни. - Я подсунул в них целую армию. Ну ладно, я пошел на подводную лодку.
Как только он ушел, Людо проскользнул в спальню и потихоньку убрал уховерток, кишевших в белье Николь.
- Хитрая бестия, твоя мамаша, - заметил наутро Татав по дороге в школу. - Так ничего и не сказала. Даже поцеловала меня на прощанье. Нужно подложить ей вонючек под простыни. Когда она ляжет спать, они лопнут. Ну и ночка будет у стариков!
Людо чуть не попался, когда разминировал постель, в которую Татав подложил свой пакостный сюрприз.
- Ничего не понимаю, - нервничал тот.
- Я тоже. - говорил Людо.
- Есть идея. Я встану сзади нее на четвереньки, а ты налетишь на нее спереди, она попятится и упадет на меня.
Сказано - сделано. Но в тот момент, когда Николь должна была споткнуться о Татава, Людо крикнул: "Берегись!", и проделка не удалась. Татаву пришлось сделать вид, что он завязывает шнурок ботинка, но после этого случая он стал поглядывать на Людо с подозрением. "Да ну, я испугался…"
Дни становились длиннее. С первой жарой в воздухе запахло смолой, медом и океаном, во всю мочь стрекотали цикады. Море мятежно–синего цвета с шумом накатывалось на берег. По вечерам летящие журавли прочерчивали в лазурном небе фиолетовые полоски. Татав и Людо купались в море. Татав хвастался, что плавает как рыба, хотя в действительности едва умел сучить под водой ногами; вначале это произвело впечатление на Людо, но вскоре его удивление померкло: он обнаружил, что способен делать то же самое. К тому же, он легко нырял в холодную воду. Татав же погружался с великой осторожностью, и, когда вода доходила до бедер, его молочного цвета кожа тут же покрывалась мурашками; стоило Людо отпустить какую–нибудь шутку - и тот вылезал на берег, изображая крайнюю обиду.
Долгими теплыми вечерами, когда воздух был напоен сладковатыми ароматами, мальчики до самой ночи играли в настольный футбол. Татав в пух и прах разбивал Людо, благодаря постоянному изменению правил, что позволяло ему переигрывать всякий раз, когда Людо вырывался вперед. Эти матчи сопровождали заунывные звуки фисгармонии. Ближе к полуночи Мишо предлагал выпить чаю. Татав кипятил воду, Людо раскладывал чайные пакетики по чашкам.
- Поднимайтесь к себе тихо, чтобы не разбудить маму, - предупреждал Мишо.
На площадке перед кухней Людо выбрасывал в темное окно набухшие пакетики чая; они десятками висели на ветках куста сирени во дворе.
Занятия в школе стали менее напряженными. С приближением лета учитель то и дело отвлекался на посторонние разговоры с учсениками, спрашивал, что они собираются делать в будущем, и отпускал их пораньше. Однако при малейшем нарушении дисциплины он в наказание давал писать диктант. Людо. едва умевший нацарапать несколько слов, вместо диктанта сдавал рисунок. Нанетт так еще и не приехала… что это ты нарисовал почему рука такая черная… Татав боится темноты и за сидром в подвал хожу я… я так люблю когда темно… я почти закончил мое иглу.
После урока об эскимосах он вырыл в песке, в глубине сада, иглу. Это была яма, прикрытая сосновыми ветками, связанными между собой с помощью водорослей. Туда можно было влезть только на корточках.
Однажды утром, во время урока, его внимание привлекли слова "праздник матерей".
- Так вот, - продолжал учитель, - теперь каждый из вас сплетет для своей мамы корзиночку из ротанговых веток. Сейчас я раздам вам материал.
На следующий день все сорок корзиночек были готовы, красиво упакованы, и на каждой красовалась наклейка с каллиграфической надписью: "С праздником, дорогая мамочка". Дети с гордым видом расходились по домам, бережно неся свои подарки. У выхода Людо поджидали Максим и Жезю.
- Твоя мать путалась с фрицами, ей не положено подарка.
Людо отдубасили, а корзиночку растоптали ногами. Он пришел домой с разбитым лицом, вид у него был жалкий. Николь сидела в гостиной и вырезала фотографии из женских журналов.
- Ты снова подрался? Ну и дела! Всю рубашку порвал!
- Мальчишки есть мальчишки, - вступился за Людо Мишо, пытавшийся подключить старый телевизор, подаренный ему приходом.
- Он буйный, да–да, мать всегда говорила, что он буйный.
С некоторых пор в ее голосе проскальзывали насмешливые нотки, а во всех высказываниях звучала неприкрытая ирония.
Людо поднялся наверх привести себя в порядок. Затем, переодевшись, пробрался в комнату Николь и, заметив на этажерке ее сумочку, вытащил из нее несколько купюр. Выходя, он наткнулся на Татава.
- Какого черта ты здесь делаешь?
- А ты? - пробурчал Людо, скатываясь по лестнице.
Он вышел из дома через черный ход и короткими перебежками добрался до деревни. Пот стекал с него ручьями, когда он оказался перед лавкой "Базар де Пари". В витрине на фоне морских звезд, посреди масок, ласт, подводных ружей, разноцветных костюмов для подводного плавания, рядом с черными ножнами красовался великолепный нож с обнаженным сверкающим лезвием. Рукоятка была отполирована и, словно от постоянного контакта с человеческой рукой, приняла ее форму. Дома Николь постоянно жаловалась на ножи, которые ничего не резали. Людо толкнул дверь, раздался звон колокольчика.
- Мне нож, - заявил он пожилой даме с сильно напудренным лицом.
Она смерила взглядом мальчика с головы до ног: раскрасневшееся лицо, вылезшая рубаха, потертые штаны, висевшие гармошкой на худых, как спички, ногах.
- Какой нож?
- На витрине, - сказал он и повернулся к выходу.
Дама, улыбаясь, прошла за ним и, увидев о каком товаре идет речь, снова завела его в лавку.
- Тебе не кажется, что он немного великоват для тебя? Посмотри–ка лучше эти.
Под стеклом прилавка лежала целая коллекция перочинных ножей с открытыми лезвиями.
- Я хочу тот, - заявил Людо.
- Для себя?
- Нет, это подарок.
- Ну, если это подарок, тогда другое дело, - сказала хозяйка лавки и, достав нож из витрины, положила его себе на ладони, чтобы показать Людо.
- Нравится?
- Да, - проговорил он.
- Это для твоего отца?