Часа через два вернувшийся в институт Фабрицкий, не заходя в "общую", позвонил из проходной секретарю парткома Яшину:
- Владимир Николаевич, это Фабрицкий. Можете вы меня сейчас принять?
- Пожалуйста, я вас жду.
Фабрицкий снова, шагая через две ступени, веселыми ногами побежал наверх. Все-таки, что бы ни случилось, физическая радость ощущения своего послушного, тренированного тела оставалась при нем.
В "предбаннике" Яшина ждало, томясь, несколько человек. У всех был такой вид, будто они пришли по жилищному вопросу (вообще больному для института). Секретарша немедленно, не в очередь, впустила Фабрицкого. Очередь, как полагается, возроптала, но Александр Маркович был уже в кабинете.
Секретарь парткома, бледный блондин с внимательными глазами, любезно встал навстречу Фабрицкому, обменялся с ним рукопожатием, предложил сесть.
- Знаете, где я сейчас был? - спросил Александр Маркович.
- Догадываюсь.
- Оказывается, наш общий друг настрочил новое произведение.
- Я в курсе, - сказал Яшин, не улыбаясь в ответ на улыбку Фабрицкого. Его светлые волосы лежали гладко, волосок к волоску; белые зубы, один к одному, выказывались при разговоре ровно настолько, насколько нужно, чтобы пропустить наружу слово. Он был олицетворением сдержанной доброжелательности.
- Значит, вы знаете, - выразительно сказал Фабрицкий, - что я заплатил секретарю бруновского совета за прием к защите диссертации моего сына две тысячи триста рублей?
- Все знаю.
- И что я не только даю, но и беру взятки? И что у меня такса за перевод на высшую должность в размере месячного оклада?
- Знаю и это.
- И вы об этом можете говорить спокойно?
- В моей должности обо всем надо говорить спокойно.
- А как вы относитесь к тому, что письмо подписано "член парткома"?
- Так же, как ко всему остальному, - философски. Написал объяснительную записку. Совершенно очевидно, что к парткому автор не имеет никакого отношения. К институту, безусловно, имеет. К вашему отделу - почти наверное. Это видно из того, что все свои общие положения о порочности руководства он иллюстрирует на материале вашего отдела. Кстати, что там за история с переводами?
- Чистый блеф. Обычно переводы для отдела выполняет в общем порядке институтское бюро переводов, но оно перегружено, приходится долго ждать. Я привлек к этим переводам младшего научного сотрудника Нешатова, хорошо владеющего английским. Его переводы не нужно редактировать, а те, что делаются в бюро, нужно. Считаю, что поступил правильно. Никакими деньгами для их оплаты мы не располагаем, так что обвинение, будто я эти деньги присваиваю, не только лживо, но и абсурдно. Написать объяснительную недолго, я уже так в этом деле насобачился, что написал ее за полчаса. Гораздо больше времени требует сбор оправдательной документации. Но и в этом я постепенно приобретаю опыт. Например, на обвинение, будто я приписываю себя в качестве соавтора к любой публикации каждого своего сотрудника, отвечаю полным заверенным списком их публикаций, ни в одной из которых я не соавтор. Такие стандартные справки я заготовил про запас в большом количестве, но никогда не знаешь, что еще придет в голову нашему общему другу. Не хватает времени на сущий пустяк - на научную работу.
- Будем надеяться, что нашему общему другу в конце концов надоест писать.
- По-видимому, он терпелив. Я к вам, Владимир Николаевич, в сущности, пришел с особой просьбой.
- Пожалуйста, буду рад.
- Дело в том, что защита диссертации моего сына, о котором, как вы знаете, много говорится в анонимках, назначена на двенадцатое июня. Так вот, мы с Анной Кирилловной на всякий случай решили никому не говорить, даже близким друзьям. Знаем только мы с нею и Ган, но он могила. Теперь вы тоже знаете. Больше никто.
- И никому больше ни слова! - сухо сказал Яшин.
- Разумеется. Но в случае, если возникнут какие-то неприятности, можем мы на вас рассчитывать?
- Безусловно. Я целиком на вашей стороне и сделаю все от меня зависящее, чтобы поддержать диссертанта.
- Спасибо, Владимир Николаевич. А нельзя ли как-нибудь добиться, чтобы меня больше по вопросу об анонимках не вызывали?
- К сожалению, нельзя. Общее правило: жалобы трудящихся не должны оставаться без внимания, даже если они не подписаны. Правило вообще-то гуманное, но мы с вами оказались в числе его жертв.
- Значит, мы с вами бессильны против одного подлеца?
- Выходит, так. Формально мы могли бы возбудить против него уголовное дело за клевету. Я уже наводил справки. Беда в том, что милиция крайне неохотно берется за такие дела, у нее по уши задач более важных.
- Поживем - увидим, - сказал Фабрицкий, и ноздри у него раздулись. - Милиция не поможет, справимся сами.
- Только не кустарничайте, не играйте в игру "Юный следопыт". Тут все-таки нужна квалификация. Кстати, Иван Владимирович просил вас зайти, когда вернетесь.
- Сейчас иду, - не без досады сказал Фабрицкий.
Директор института тоже принял его сразу, без очереди.
- Итак, Александр Маркович, - сказал он, поигрывая заграничным фломастером, - ваш неизвестный доброжелатель все еще не оставляет вас в покое.
- Я думаю, он не только мой, но и ваш. Или не так?
- Главным образом ваш. Но это неважно. Давайте подумаем с вами вместе, как бы прекратить этот поток обвинений.
- Я только об этом и мечтаю. Изловить подлеца и высечь при всем честном народе. Ей-богу, своими руками содрал бы с него штаны и отхлестал до крови.
- Это утопия, - усмехнулся Панфилов, чуть-чуть приподняв кустистые брови. - К счастью или к несчастью, телесные наказания у нас отменены. Давайте подойдем с другой стороны. Подумаем, так ли уж безупречны мы с вами. Вместо того чтобы ловить и преследовать автора писем, не лучше ли устранить их причину или, если хотите, одну из причин?
- Я вас не понимаю, Иван Владимирович, - бледнея, сказал Фабрицкий. - Вы думаете, что в анонимках есть доля правды? Тогда нам не о чем разговаривать.
- Известная доля правды всегда есть даже в самом абсурдном обвинении. Уже одно то, что этот поток сигналов, задевающих рикошетом и меня, и партком, направлен главным образом против вас и вашего отдела, говорит о том, что по линии воспитания личного состава у вас не все благополучно. Ведь не пишут же писем по поводу других отделов, а их в институте немало! Значит, их руководители сумели создать у себя здоровый моральный климат. А отдел товарища Фабрицкого - вечная мишень для нападок. Почему так, а?
- Не знаю почему, но охотно готов освободить вас от своего присутствия в институте.
- Зачем так пылко, Александр Маркович? Мы же с вами не малые дети. Это у них чуть что: "Я с тобой не играю!" А мы должны смотреть на себя трезво, с доброй долей самокритики. Вы считаете, что у вас в отделе все безукоризненно?
- Вовсе нет. Разумеется, у нас есть недостатки…
- И немалые. Один из них - стремление выделиться, занять в институте ведущее место. Например, ни в одном отделе нет стольких докторов наук, как у вас…
- Иван Владимирович! Разве не с вашего согласия, не при вашей поддержке я принимал этих докторов на работу?
- Да, с моего, при моей. Но учтите - истина всегда конкретна. Времена меняются. То, что было достоинством вчера, может стать недостатком сегодня, и наоборот.
- От одного доктора, самого себя, повторяю, я могу освободить вас хоть сегодня.
- Пф-пф-пф, какой горячий! - Панфилов раздул щеки и словно бы выпустил облачко пара. - Можете вы выслушать меня спокойно?
- Ну, могу.
- Речь не о вас. В составе отдела есть другие, в частности Анна Кирилловна Дятлова. Я ее глубоко уважаю, но ведь это, честно говоря, человек прошлого. Возраст у нее сверх-пенсионный… Ведь ей шестьдесят?
- Как и мне.
- Опять эгоцентризм. Повторяю, речь идет не о вас. Давайте вспомним все анонимки. В каждой из них упоминается имя Дятловой. Оно упорно связывается с именем вашего сына, диссертация которого написана несамостоятельно…
- Вы в это верите? Тогда прекратим разговор.
- Конечно, не верю. Но, может быть, сама Анна Кирилловна отчасти повинна в распространении таких слухов. Она женщина эмоциональная, ее указания вашему сыну нередко носят, ну, скажем, слишком красочный характер. Другие их слышат, повторяют… Мне кажется, что для оздоровления атмосферы в отделе да и в институте было бы очень уместно проводить Анну Кирилловну на заслуженный отдых. Разумеется, с почетом, выделить ценный подарок… Я уверен, что после этого обстановка в отделе и в институте нормализуется. Не будет больше писем… К тому же мы выиграем в показателе "средний возраст сотрудников", который у нас великоват…
- Оставим в покое средний возраст, - резко перебил Фабрицкий. - Вы прекрасно понимаете, что одна единица тут погоды не делает. Вернемся к письмам. Неужели из-за того, что какая-то подлая гадина…
- Пожалуйста, только без эпитетов.
- Хорошо. Неужели из-за того, что какая-то, не говорю какая, личность вздумала на нас клеветать, мы должны лишиться одного из лучших наших сотрудников? Дятлова - ученый с мировым именем.
- Ну уж и с мировым… Вы, Александр Маркович, вечно преувеличиваете.
- Нисколько. Спросите кого угодно. Не далее чем в прошлом году ее монография была переведена на английский, немецкий, испанский языки… А учебники? По ним учатся студенты во многих странах мира.
- Это ничего не доказывает. Между прочим, она сама о себе как об ученом более чем скромного мнения.
- Это делает ей честь. Нет, Иван Владимирович, ваше дело хозяйское, но если вы вынудите Дятлову уйти на пенсию, я тоже уйду. Конечно, не на пенсию, а в другой институт. Выбор у меня есть.
- "Вынудите"… Ни о каком "вынуждении" речи быть не может. Это не мой стиль руководства. Надо помочь Анне Кирилловне самой убедиться, что так для нее лучше. Годы серьезные, здоровье не ахти. Кажется, у нее есть внук?
- Хоть бы десять. Это не меняет дела. Между прочим, у меня самого есть внук.
Фабрицкий на минуту представил себе внука Митю, с его светлой кудрявостью и умным, грустным лицом, и привычная боль уколола его. Никогда он не видит внука, мать против, ребенок растет не только без отца - без деда, без бабушки…
- Ну, вот опять, - сказал Панфилов, - все, что вам ни скажешь, вы переводите на себя. У меня, между прочим, трое внуков, и что? Мужчину внуки не отвлекают от работы.
- Вы хотите сказать, что Анну Кирилловну отвлекают?
- Есть такое мнение, - неопределенно сказал Панфилов.
- Не знаю, чьей информацией вы пользуетесь. Знаю только, что человек этот нахально врет! Совсем недавно Анна Кирилловна предложила прекрасную идею алгебраического преобразователя, работает над ним не отрываясь, и никакой внук ей не мешает! А вы слушаете каких-то прохвостов.
- Опять резкость? - мягко сказал директор. - Ох, как вы еще молоды душой! Я вам завидую, честное слово.
27. Защита
Заседание ученого совета было назначено на тринадцать тридцать. Уже с часу дня начали прибывать гости. Огромный актовый зал с непомерно высокими окнами и лепными карнизами у потолка заполнялся вяло. Люди, как пчелы у входа в улей, сновали туда-сюда, в двери и из дверей. У дальней стены, за длинным зеленым столом для заседаний и по бокам от него, уже были расставлены легкие реечные щиты с приколотыми к ним плакатами.
Вдоль плакатов расхаживал Гоша Фабрицкий, бледный как зола, сжимая в руках большую, в рост человека, указку. Он шевелил губами, еще и еще раз повторяя на память свой доклад. Все, кроме первой фразы, он помнил, а она от него ускользала.
В одном из первых рядов откидных кресел сидела не менее Гоши взволнованная Анна Кирилловна в потрясающем черно-желтом поперечно-полосатом костюме. На ее пышной горизонтальной груди в такт усиленному сердцебиению подрагивал медальон с портретом внука.
Александр Маркович Фабрицкий непринужденно крейсировал в кулуарах сборища. К нему подходили, приветствовали, пожимали руку, на что он отвечал разнообразнейшей гаммой улыбок - каждому своей. Из НИИКАТ не было почти никого; кроме Фабрицкого и Дятловой присутствовал только Ган: было решено - так лучше. Уже само по себе отсутствие поддержки - привычной среды "своих", всегда обступающей диссертанта на любой защите, - ощущалось как тоскливое одиночество. А тут еще, шагая вдоль плакатов и невзначай кинув взор на один из них, Гоша обомлел. Он заметил, что балда чертежница вместо перевернутого вверх ногами знака V - квантора общности - изобразила самое вульгарное обычное "А". Он вынул ручку и попытался исправить положение, вышло еще хуже - мазня. После этого он обнаружил, что ошибка была не случайной и присутствовала еще на нескольких плакатах - везде, где встречался квантор общности. Эх, если бы это было в институте, со своими ребятами - те мигом изготовили бы исправляющие заплатки! Здесь, в чужом институте, и обратиться-то не к кому…
А время упорно шло к тринадцати тридцати. Гоша впал в тупое отчаяние, оперся о стол локтями и обнял свою голову. Эпизод с квантором общности был дурным предзнаменованием. Гоша только вчера узнал от отца об анонимках и с минуты на минуту ждал подвоха.
Минутная стрелка ползла медленно, но неумолимо. Вот уже первые ряды заполнились оживленно гомонящими людьми, каждый из которых виделся Гоше потенциальным врагом. Большинство мужчины, кое-где - женщины; мужчинам в пиджаках было жарко, женщинам в легких платьях - прохладно. Гоша в своем нарядном костюме изнемог от жары, он с ненавистью глядел на женщин, в том числе на Анну Кирилловну, которая не сумела одеться как-то понезаметнее…
Вот уже вошел в зал Фабрицкий-отец, оживленно беседуя со спутниками; свой неизменный "дипломат" он небрежно положил на сиденье соседнего кресла и через него перебросил комплимент знакомой даме. Гоша позавидовал железной выдержке отца. Что греха таить - он и вообще отцу завидовал, его легкой, сияющей популярности, его способности в любых условиях не терять юмора.
Минутная стрелка показала тринадцать тридцать. Все уже сидели на своих местах, даже две стенографистки за боковым столиком. Гоша встал, взял указку и еще раз, стараясь не глядеть на квантор общности, зашевелил губами, произнося первые слова своего доклада. Увы, он все непоправимо забыл… Надо было записать. Понадеялся на память…
Совет все не начинался - у зеленого стола не было никого, одни пустые стулья. Их череда была угрожающей, как чьи-то испорченные зубы… Зал бормотал, сперва потихоньку, потом все громче. Убеленные сединами старцы выражали возмущение по поводу современных порядков. "А вот у нас в академии, - сказал один другому, - любое мероприятие, вплоть до праздничного концерта, начиналось секунда в секунду. Опоздание на пять секунд считалось уже чрезвычайным происшествием!" Другой согласно закивал.
Зал бурлил, возмущаясь. На Анну Кирилловну было жалко смотреть. Гоша от нее отвернулся. "В настоящее время актуально стоит вопрос…" - попытался он вспомнить первую фразу доклада и ужаснулся: разве можно "актуально стоять"? Какая-то ерунда! Может быть, не "стоит", а "обстоит"? Еще глупее! Разве можно "актуально обстоять"? Окончательно запутавшись в родном языке, Гоша прикинул: а что, если начать прямо с дела: "Обозначим R вектор состояния системы…" Еще хуже. Надо начать с названия диссертации. Как она там называется? "Некоторые игровые подходы к решению задачи оптимального управления в условиях случайных возмущений"? Нет, не то. Последний вариант названия был не такой. Но какой?
На зеленом сукне стола лежали два переплетенных экземпляра диссертации. Гоша заглянул в один из них и с ужасом прочел на заглавном листе: "Математическое моделирование развития злокачественных новообразований". Боже мой! Ничего подобного он никогда не писал! На Гошу нашло обалдение. Прошло около минуты, пока он понял, что сегодня ожидается две защиты и он по ошибке заглянул в чужую работу…
Без десяти два по ковровому проходу между рядами кресел быстро прошагал ученый секретарь совета, взошел на кафедру и сказал в микрофон:
- Товарищи, от имени председателя совета академика Брунова приношу вам извинения. В адрес совета неожиданно поступил документ, касающийся одного из соискателей. Мы приняли решение рассмотреть этот документ на специальном экстренном заседании совета. Процедура предположительно не займет более получаса. Председатель совета просит принять участие в нашем экстренном заседании обоих официальных оппонентов по диссертации Фабрицкого, а также его научного руководителя, профессора Дятлова.
- Дятлову-у! - раздалось в зале.
- Прошу прощения, профессора Дятлову. Мне поручено проводить этих лиц в кабинет директора, где идет заседание совета.
Два оппонента - старый и молодой - поднялись с мест и направились к двери. Старый был недоволен и поглядывал на часы, молодой - явно и приятно заинтригован. Анна Кирилловна тоже двинулась к двери, с трудом поправляя грубо замятый подол. О ужас, сзади у нее были видны "все три этажа", как выразилась Даная Ярцева…
Публика зашевелилась, вставая и хлопая откидными сиденьями. Бормотание и гул заполнили зал и выплеснулись в кулуары, на красные нарядные ковры…
Гоша Фабрицкий, зеленый, как недозрелый огурец, закаменел невдалеке от стола заседаний. В голове у него стучала внезапно воскресшая, но теперь уже, видимо, ненужная первая фраза доклада.
- Здравствуйте, Гоша, - сказал приятный носовой голос, и рядом возник Ган. Элегантный костюм, темно-синий в узенькую полоску, элегантные молочно-белые волосы над покатым лбом, толстые очки, за ними - темные, теплые глаза. - Не буду спрашивать, как вы сейчас себя чувствуете. Отлично вас понимаю. Когда-то перед защитой своей собственной кандидатской я чувствовал нечто похожее. Давайте сядем, я вам это все расскажу.
Сели.
- Видите ли, Гоша, - начал Борис Михайлович, - было это давно, в незапамятные времена, до вашего рождения, я ведь старый человек и успел в своей жизни навидаться многого. Меняются времена, меняются моды и точки зрения. В то время главной задачей любой научной работы считалось утверждение приоритета русской науки.
- Почему? - без особого интереса спросил Гоша.
- Вот видите, вы, молодые, даже и слов-то таких не слыхали: "приоритет русской науки". Вы знаете, что некоторые открытия действительно сделаны русскими учеными, но не все. Кое-что сделали и иностранцы. Тогда признавать это не полагалось. А я в своей диссертации имел нахальство сослаться на какие-то иностранные источники. Я это сделал не по какой-нибудь особой смелости, а просто по легкомыслию, а мой руководитель и оппоненты недосмотрели. На защите выступил с разносной речью один профессиональный "разносчик", привыкший маскировать научное бессилие якобы политической бдительностью. Его специальностью было улавливать конъюнктуру и громить тех, кто совершал против нее прегрешения. Его речь была своего рода шедевром. Он обвинял меня не просто в "низкопоклонстве", а еще пуще: в "раболепии перед низкопоклонством". В его освещении моя работа была жалким отголоском пресловутых потуг заокеанских прихвостней капитала на создание лженауки "кибернетики", которую протаскивает в своих псевдотрудах матерый идеалист, прихлебатель буржуазии Норберт Винер. Все эти нагромождения уничижительных эпитетов я хорошо запомнил, память тогда была хорошая, не то что теперь.
- И чем это кончилось? - с проблеском интереса спросил Гоша.