- Позиция Феликса Антоновича ясна, - сказала Магда. - Он очень информирован и по простоте душевной делился информацией с другими.
Толбин кинул на нее взгляд, полный ненависти:
- Вы все готовы меня затравить. А на каком основании? На основании голословных утверждений Фабрицкого. Он говорит: "В точности такие слова содержатся в анонимках". А откуда это известно? Кроме Фабрицкого, анонимок никто не видел.
- Я тоже их не видел, - сказал Кротов, - но уверен, что автор - вы. А вам, Феликс Антонович, во всех случаях нужны полные доказательства?
- Чтобы обвинить человека? Да.
Малых вскочил с места:
- А мы тебя обвиняем без полных доказательств! По одному выражению твоей гнусной рожи!
- Товарищи, мы сошли с ума, - сказала Магда. - Это какой-то суд Линча.
Многие повскакали с мест. Шум стоял невообразимый. "Тише!" - тщетно взывал Кротов. Графин треснул. Сквозь шум, перекрикивая его, пытался продолжать Фабрицкий:
- Какие вам еще доказательства? Дело ясно как день.
Встала Магда. Шум поутих.
- Я не считаю вину Толбина полностью доказанной, как бы неприглядно он ни выглядел на сегодняшнем обсуждении.
Ее поддержала Даная:
- Я тоже не считаю. Даже если Феликс и имел какое-то отношение к анонимкам, это еще не причина, чтобы хоронить его заживо. Ну, ошибся человек, с кем не бывает.
- С приличными людьми не бывает! - заорал Малых.
- А много ты знаешь абсолютно приличных людей? Во всем нашем коллективе разве один Игорь Константинович.
- Я не приличен, - отозвался Полынин.
- А я? - жалобно спросил Шевчук. - Меня забыли.
Смех.
- Ничего смешного, - сказала Даная. - Никто из нас не безупречен. Взять такой эталон, как Александр Маркович. Все знают, что он с Феликсом был в самых дружеских отношениях. Возможно, что сам он не без греха и пользовался информированностью Феликса…
- На кой черт мне его информированность? - закричал Фабрицкий, окончательно потеряв самообладание. - Я не хотел об этом говорить, но вот дневник, который он вел в мое отсутствие. Максим Петрович, прочтите отсюда вслух что-нибудь по вашему выбору.
С меткостью теннисиста он швырнул на стол перед Кротовым черную клеенчатую тетрадь. Максим Петрович развернул ее, прокашлялся и начал:
- "Двенадцатого и тринадцатого июля Ярцева половину рабочего дня отсутствовала. Нешатов, который фактически руководит лабораторией, не применил к ней никаких мер, очевидно в силу особых отношений между собой и Ярцевой. Эти отношения следовало бы сделать достоянием общественности…"
- Подлец! - закричал Нешатов, вскакивая с места.
- Спокойно, Юра, - остановила его Даная. - Мы с тобой люди неподотчетные.
- А вот я уже вижу свое имя, - невозмутимо продолжал Кротов. - Это любопытно. В чем я провинился? Оказывается, получил командировочные, хотя счет за гостиницу имеет одну подпись, а не две. Ай-ай-ай, как же меня так угораздило? "Провел беседу с Кротовым о недопустимости таких явлений, но он отнесся несерьезно".
- Было такое? - спросил Фабрицкий.
- Ей-богу, не помню. (Смех.) Читаю дальше: "Однако, по слухам, у Кротова есть рука в министерстве, которая всегда обеспечит ему поддержку…"
Максим Петрович поднял смуглую, короткопалую руку и повертел ею в воздухе:
- Ей-богу, товарищи, никакой руки, кроме этой, у меня нет.
- А левая? - спросил голос.
- Ну разве что она.
Он поднял другую руку и смешно повертел обеими над головой.
- Читаю дальше: "Шевчук самовольно пригласил для ознакомления с Дураконом конкурирующую организацию и объяснял ей конструкцию объекта в течение двух часов…"
- Какой слух! - восхитился Шевчук. - Через пять перегородок и одну капитальную!
Опять смех. Кротов читал дальше:
- "Борис Михайлович Ган…"
- Предлагаю прекратить чтение, - сказал Полынин. - Жанр, в котором написан дневник, достаточно ясен.
- Да, - согласился Кротов. - Спасибо, Александр Маркович.
Он не без ловкости, правда медвежьей, перебросил тетрадь Фабрицкому. Запротестовал Ган:
- Я все-таки имею право знать, что обо мне написано.
- Извольте, - ответил Фабрицкий. - Читаю: "Борис Михайлович Ган находится в дружеских отношениях с представителем заказчика Чудовым, которому много лет обеспечивает ремонт машины". Борис Михайлович, вы удовлетворены?
- Все правда. С Чудовым я дружен, авторемонт ему обеспечиваю.
- Вопросы есть? - спросил Фабрицкий.
- Есть, - сказала Магда. - Александр Маркович, ведь это уже не первый раз Толбин замещал вас в ваше отсутствие? И он каждый раз представлял вам такой дневник? И вы с ним оставались в дружеских отношениях? Это не делает вам чести.
- Вы правы, не делает. Но можете мне верить или нет - я дневник тогда не читал. Засовывал куда-то и забывал прочесть.
Магда помолчала и сказала:
- Я вам верю.
- И все-таки не верите, что анонимщик он?
- И все-таки не до конца верю.
- Я сказал еще не все, что знаю, - в каком-то исступлении заговорил Фабрицкий. - Пока я был в командировке, какой-то негодяй терроризировал мою жену ночными звонками по телефону. Она подойдет - молчание. И так несколько раз в ночь. Она обратилась в милицию. Телефон, по которому звонили, был засечен. Владельцем его оказался… некий Толбин. (Шум.) Не Ф. А., а А. П., отец нашего с вами героя. Его вызвали, предупредили, что в случае повторения снимут телефон. С тех пор звонки прекратились.
Толбин сидел бледный как смерть.
- Как ты это объясняешь? - спросил Коринец.
- Не знаю. Я не звонил.
- Может быть, отец звонил?
- Не знаю.
- Вы все еще не убеждены? - наседал на Магду Фабрицкий.
- В том, что Толбин непорядочный человек, убеждена. Что он автор анонимок - нет.
- Опускаю руки.
Встал Владилен Бабушкин:
- Сейчас все выясним. Вопрос Толбину можно?
- Пожалуйста.
- Феликс Антонович, как вы относитесь к Анне Кирилловне Дятловой?
- В каком смысле?
- Считаете ли вы, что она нужный для отдела человек?
- Нужный ли человек?
- Именно.
- Да, считаю, что очень нужный.
- Вот я вас и поймал, - засмеялся Бабушкин. - Теперь я вижу, что писали вы. Не отпирайтесь, как сказано у Пушкина.
- Не понимаю, - мялся Толбин.
- Владик, объясни, в чем дело! - завопил Малых.
- Объясняю. Я человек здесь новый. Когда я пришел работать в отдел, мне хотелось как можно скорей разобраться в его структуре, узнать, кто есть кто. Я обратился к Толбину - он показался мне ориентированным - и спросил его: какую роль играет в отделе Дятлова? Что вы мне ответили, Феликс Антонович?
- Не помню.
- Так я вам напомню. Вы сказали: "Анна Кирилловна - старый человек, с ней не надо считаться. Фабрицкий взял ее на работу только для того, чтобы она написала диссертацию его сыну Гоше". Феликс Антонович, вы это помните?
- Буквально такими словами? Нет. Мало ли что говоришь. Дословно повторить не могу.
Тут вскочила с места Анна Кирилловна и закричала:
- Мне все равно, писали ли вы анонимки своей грязной рукой или водили чужой, не менее грязной. Мне все равно, что вы думаете или говорите обо мне лично. Что бы вы обо мне ни говорили, это не может быть хуже того, что думаю о себе я сама!
- Анна Кирилловна, - отозвался Толбин с легкой усмешкой, - я о вас говорил очень мало плохого. По сравнению с тем, что я говорил о других…
- Плевать мне на все к чертовой матери! К вашему сведению: я, человек прошлого, в институте работать не буду. Приняла решение выйти на пенсию. Только доделаю алгебраический преобразователь…
- Тогда вы еще до-олго будете у нас работать, - сказал Коринец под общий смех.
- Я нарочно буду плохо программировать, - добавила Даная.
Смех усилился.
- Смех смехом, а пора подводить итоги, - сказал Кротов, обратившись к Толбину. - Дело ясное. Часть присутствующих уверена, что это вы. Другая часть допускает, что это вы. Личное мое мнение непоколебимо: я убежден, что это вы.
Раздался неожиданный мягкий стук. Это Борис Михайлович Ган упал со скамьи на пол. К нему подбежали, подняли, посадили. Он с усилием открыл глаза.
- Вы живы, Борис Михайлович? - спрашивала Даная. - А то на таких переживаниях вполне можно отдать концы!
Магда пощупала Гану пульс и, не оборачиваясь, сказала:
- Немедленно "скорую помощь".
Нешатов побежал звонить.
39. Два разговора
- Я еще не поблагодарил тебя за твое заступничество.
- Я за тебя не заступалась. Я просто ставила под вопрос доказательность обвинений.
- Ей-богу, я не так плох, как думает Фабрицкий.
- В тысячу раз хуже! Слушая тебя, я поняла, с кем я имела дело. Я сгорала со стыда. Мне не следовало бы прикасаться к тебе даже щипцами.
- Щипцы - это что-то старомодное. Из английской усадьбы. В нашем обиходе их нет. Чем я так уж особенно плох?
- Тем, что не понимаешь этого. Тем, что в тебе атрофировано чувство чести. Как ты вел себя на обсуждении? Юлил и извивался, как уж. На тебя было отвратительно смотреть!
- Я не извивался. Согласись, мое положение было трудное. Я не писал анонимок, но я почти со всем согласен, что там написано.
- Ты не писал анонимок?
- Честное слово - нет. Ну как мне тебя убедить? Клянусь всем святым…
- У тебя нет ничего святого.
- Клянусь своей любовью к тебе.
- И этой любви нет. Нечем тебе клясться.
- Ну, пускай в твоем понимании я подлец. Принадлежу к размытому множеству подлецов. Но есть же во мне что-то человеческое? Так вот, всем этим человеческим клянусь: я не писал анонимок.
- И не имел к ним никакого отношения? Молчишь?
- Возможно, какая-то информация через меня и просочилась. Но я не писал.
- Кто бы ни писал их физически, вдохновлял их ты. И, значит, отвечаешь за них полностью. И не смей себя оправдывать! Это все равно как палач, убивший человека выстрелом в затылок, говорил бы: убил не я, а пуля.
- Слишком пышное сравнение. Хочешь, я тебе скажу, кто писал?
- Не хочу. Не марай себя еще и предательством по отношению к сообщнику. Такое осуждается даже в уголовной среде.
- Подумай, Магда, неужели я для тебя уже ничего не значу?
- Меньше, чем ничего. Любая отрицательная величина меньше нуля.
- Настоящий палач - это ты. Я только пуля. Все из-за тебя произошло. Когда ты меня оттолкнула…
- Отказываюсь тебя слушать.
- Так будь же ты проклята! Ты не женщина. Ты бесчеловечное, свирепое существо. Даже не существо - неодушевленный предмет. Ты сказала, что моей любви к тебе нет. Это правда. Я тебя ненавижу.
- Ну и погодка! Замерз, промок…
- Снимай плащ. Тут у меня мужские тапочки.
- Мне малы.
- Наступай на задники. Не бойся, все равно их носить некому. Сюда проходи. Ты что, у меня ни разу не был?
- Ни разу.
- Странно. Мне казалось, что был. Садись в кресло. Возьми Чёртушку, он теплый. Правда, уютный кот? По существу, он не кот, а кошка, но я его рассматриваю как почетного кота. Погладь его. Слышишь, как поет? Прекрасный характер. Целый день горланит песни.
- Смешная ты все-таки. Утешаешь котом.
- Будем разговаривать тихо. У меня соседи любопытные.
- Зачем ты меня позвала?
- Поговорить по душам. Объясни мне в конце концов эту историю с анонимками. Я тебе не враг.
- Спасибо. Объяснять тут нечего. Я сказал правду; не писал я этих анонимок, и все.
- Но ведь все улики указывают на тебя.
- И все-таки я не писал.
- Кто же писал?
- Не знаю.
- Вот и врешь. По глазам вижу, что врешь. У меня нюх, как у охотничьей собаки.
- Ну, ладно, скажу. Только дай слово, что никому не выдашь.
- Даю слово. Как перед истинным Христом, говорила моя мама. Она была религиозная. Религиозность я у нее не унаследовала, а честность - да. Я не высоконравственная, но честная. Кто же писал?
- Лорка.
- Да ну? Но ведь она уволилась.
- Перешла в отдел Петрова.
- Лорка… Вот это сюрприз. Но нет, я тебе не верю. Не могла она писать. Слишком глупа. К тому же письма печатались на "Наири", а Лору учить программировать - все равно что собаку.
- Чтобы печатать, не надо уметь программировать.
- И все-таки не верю. Зачем она это делала? Какой смысл?
- Долгая история. Она была влюблена в Фабрицкого. Призналась ему в любви в идиллической обстановке, на овощной базе. Он сказал, что в своем отделе романов не заводит. Тогда она перешла к Петрову. И что же? Ей все равно ничего не обломилось. Сказал, что шутил, что стар для нее. Что любит свою жену и все такое прочее. Естественно, Лорка распсиховалась. В мечтах она уже видела себя юной женой пожилого профессора. Романтический образ. К тому же на горизонте маячил Голубой Пегас. Вот и все.
- Нет, не все. Откуда она получала материал для анонимок?
- Ну… частично через меня. Кое-что сочиняла сама.
- Значит, Фабрицкий был прав?
- Дурак он, твой Фабрицкий. Болтает про свои "чистые опыты". Нечего сказать, "чистые"! Построил, говорит, цепь доказательств! Курам на смех! Авантюрист он, а не ученый! "Обратимся в юридические органы!" Обращайтесь, голубчики! Все равно ничего не докажете!
- За что ты так ненавидишь Фабрицкого?
- За то, что он самовлюбленный индюк. За то, что он кичится своей осведомленностью, а сам дальше своего носа не видит. За то, что он поставил меня в дурацкое положение с этой, черт бы ее взял, диссертацией. Сынка небось вывел в кандидаты, нанял ему научную няньку. Я в свое время намекал Дятловой, что не прочь бы поработать под ее руководством. Пропустила мимо ушей. Еще бы: сынок начальника или какой-то Феликс Толбин…
- Феликс Толбин, я думала, что ты просто непорядочный человек, а теперь вижу, что ты еще и дурак.
- Чего же ты с таким дураком возишься?
- Жалко мне тебя. Люблю неудачников. Вот этого Чёртушку я таким ничтожным взяла, в чем душа держится. А теперь до какого красавца раскормила! Правда, красавец? Не хвост, а опахало.
- Я не люблю кошек.
- А собак?
- Еще меньше.
- А Магду? Помнится, ты ее любил.
- Терпеть не могу. Не человек, а правила внутреннего распорядка.
- Есть в ней это. Похожа на пионервожатую.
- Послушай, Даная. Что бы ты сделала на моем месте?
- Призналась бы, и дело с концом.
- В чем? Я же не писал анонимок. Я даже ни одной не сочинил. Разве в нескольких местах поправил стиль. Даная, если ты проболтаешься, я тебя убью.
- Убивай, я не боюсь. Хорошо умереть молодой, не испытав периода увядания. Он у меня не за горами.
- Значит, проболтаешься?
- Исключено. Но мне все-таки не все ясно. Какие у тебя были цели?
- А никаких. Все произошло как-то нечаянно, по ходу дела. Сначала казалось забавной игрой. Кто-то пишет, а весь институт взбудоражен, кипит. Потом уже появился спортивный интерес: поймают или нет? Не поймали. Тут было какое-то торжество, сознание своей силы. Впрочем, в последнее время мне уже надоело. Лорка настаивала… Вот я и вымучивал подробности.
- А зачем ты ходил в машинный зал?
- У Лорки печать забарахлила.
- Начинаю верить. Послушай… У тебя с ней что-то было? Потому что, если была любовь, это тебя как-то оправдывает.
- Совсем откровенно? Что-то было. Но не любовь. Одна досада. Ты только сравни: я и Фабрицкий! Скажи объективно, кто лучше: я или он?
- Конечно, он.
- И ты туда же! Все вы, бабы, под обаянием Фабрицкого. Он же старик!
- Представляю себе, во что ты превратишься в его возрасте! В гриб "чертов табак". А Фабрицкий, как дорогое вино, с годами становится лучше. Не бросай кота. Ну за что ты его обижаешь? Чёртушка, пойди ко мне, дядя злой.
- Я сейчас уйду.
- Погоди, еще вопрос. Что это за звонки?
- Тоже Лоркина выдумка. Месть жене Фабрицкого, которую она обвиняет в своей неудаче. Смешно, они же в разных весовых категориях: Лорке двадцать четыре, а той за пятьдесят!
- И все-таки ты звонил.
- Раза два или три. По ее просьбе. Остальные звонки, честное слово, не мои. Признаю, что глупо.
- "Честное слово"! Твое честное слово…
- Устал врать. Это ведь тоже трудно.
- Что же ты теперь будешь делать?
- Сам запутался. Даная, скажи ты, что мне делать?
- Очень просто. Уволиться. Работу ты найдешь. Не эмэнэсом, так программистом. Программисты везде нужны.
- Потеряю в зарплате.
- Черт с ней, с зарплатой.
- Фабрицкий влепит мне такую характеристику, что никуда не возьмут.
- Не влепит. Он сам спит и видит, как бы от тебя избавиться. Ну, хочешь, я вместе с тобой уволюсь? Я готова.
- На тебя подумают, что ты тоже участвовала.
- Пускай думают. Я-то ведь знаю, что нет.
- Какой смысл тебе со мной возиться? Не понимаю!
- А что делать? Не топить же тебя в ведре, как слепого котенка. Проще всего выкинуть человека вон: уходи, и больше знать тебя не хотим. Это как выселяют тунеядцев из больших городов: как будто от одной перемены географических координат человек уже переродится. А для меня тут-то самое интересное и начинается: что дальше? Ты, конечно, вел себя как негодяй, но не стопроцентный. В тебе осталось что-то человеческое. Ты же не выдал Лорку?
- Не выдал. Сам не знаю почему.
- А я знаю. Это в тебе мелькает искра честного человека. Ее еще можно раздуть.
- Не раздувай. Не выйдет. И не надо тебе уходить. Я не хочу твоей жертвы.
- Это не жертва. Мне самой институт надоел до чертиков. Работу время от времени надо менять. Уходить туда, где тебя никто не знает, где все впервые. Во мне живет дух первопроходца. Или листа Мёбиуса. Тем более Нешатов меня не любит.
- А ты все еще любишь этого полупсиха?
- Наверно, уже нет. Я ему не нужна.
- Мне ты нужна, Даная. Мне ты смертельно, позарез нужна.
- Тише, пожалуйста. У соседей все слышно…
40. Последнее письмо
- Так пойдемте, - предложил Фабрицкий. Он, Дятлова и Кротов двинулись по направлению к кабинету директора.
- Честное слово, Александр Маркович, - добродушно сказал Кротов, - эта акция бесцельна. Недаром Игорь Константинович отказался в ней участвовать. А вы как думаете, Анна Кирилловна?
- Мне нужно высказать свое мнение, - задыхаясь от быстрой ходьбы, сказала Дятлова, - иначе я просто лопну. А это опасно для окружающих.
- Как вы еще молоды душой!
- Горбатого могила исправит.
Фабрицкий целеустремленно шел впереди. Время от времени он останавливался и, притоптывая ногой, поджидал, пока его нагонит Дятлова. Ноздри его раздувались, как всегда в момент решимости.
Розовоухая Ниночка впустила их к директору, привычно ожидая комплимента Фабрицкого, но не дождалась. Тому было не до комплиментов: он шел на таран.
Панфилов принял их любезно, усадил, сам предложил Анне Кирилловне портсигар. Она отказалась.
- Рад видеть у себя цвет научной мысли. Я вас слушаю.
Заговорил Фабрицкий: