- Вы не девушка, вот и объясняйте! - огрызнулась Магда.
- Я здесь вообще на птичьих правах.
- А идея унификатора разве не ваша? - ревниво спросил Малых.
- Ну, идея… Идеи, как говорят, носятся в воздухе. Слава богу, вопрос о научном приоритете, такой модный четверть века назад, снят с повестки дня. Научное половодье, информационный взрыв. Никто не успевает читать, все только пишут и часто пишут одно и то же, хотя в разных обозначениях. Творим не мы с вами, творит время. Бессмысленно спорить о том, кто первый сказал "э!".
- Однако… - начал было Толбин, но смолчал.
- Ну вот, а вы спорите, кому рассказывать, - примирительно сказал Ган. - Расскажите вы, Игорь Константинович, как старший и авторитетнейший.
- Выступить в привычной роли главного брехуна? Согласен. Только давайте сядем, я люблю брехать с комфортом.
Все уселись.
- Борис Михайлович! - жалобно воззвал Малых.
- Хотите курить? Бог с вами, курите, разрушайте свое здоровье. О моем я уже не говорю.
Малых закурил, к нему присоединились Полынин с Нешатовым. Ган сокрушенно глядел на голубые облачка дыма. Полынин выпустил дымовое кольцо, проткнул его другим, другое - третьим, перекинул ногу на ногу и заговорил:
- Начнем ab ovo, то есть с яйца, как говорили римляне. Из чего, между прочим, следует, что для них вопрос: что было раньше, курица или яйцо? - не существовал. Раньше было яйцо.
Малых слушал, преданными собачьими глазами глядя на говорящего.
- Итак, начнем ab ovo. Наша лаборатория занята вводом в машину сигналов, поданных самым натуральным для человека способом - при помощи устной речи. Проблема не новая, но дьявольски трудная. Писатели-фантасты давным-давно ее освоили и подают своим роботам, "киберам" и прочим устройствам словесные команды. А реальных устройств, понимающих речь, практически нет. Тембр, акцент, артикуляция - все эти элементы от человека к человеку резко меняются. Сравнительно легко натренировать машину так, чтобы она слушалась приказов своего "хозяина", того, кто с нею постоянно работает, и страшно трудно, чтобы слушалась любого. В этом отношении требования к машине прямо противоположны требованиям к собаке…
"Зачем эти украшения?" - с тоской думал Нешатов.
- Если послушать наших журналистов, воспевающих величие науки, ее "достижения" и "свершения", то можно подумать, что все трудности уже позади. Их стандартная формула: "Профессор улыбается". А улыбаться тут нечему. Трудности, почти непреодолимые, возникают на каждом шагу. Вот эти-то прекрасные трудности до сих пор остаются в тени. Борзописцу важны рекламные огни, а не проза жизни.
- Но ведь для того, чтобы изобразить прозу жизни, - осторожно заметила Магда, - надо самому быть специалистом…
- А если ты специалист, - поддержал Малых, - кой черт тебя понесет в борзописцы?
- Такие случаи бывают, - сказал Полынин (все засмеялись чему-то им известному). - Но вернемся к проблеме ввода в машину речевых сигналов. Положение в этой области, прямо сказать, неважное. Сказываются, между прочим, и отдаленные последствия гонений на кибернетику, которые отбросили нас назад на десяток лет, если не больше.
- Но ведь сейчас-то никто не гонит? - неприязненно сказал Нешатов. - Пора бы…
- Не гонят, даже подгоняют, торопят: "Давай, давай!" Тоже не условия для работы. Главное препятствие - техническая отсталость, которую сразу не преодолеть.
- Если можно, конкретнее, Игорь Константинович, - попросил Ган.
- Конкретнее: легких побед не ожидаем. Идея наша сама по себе не нова и основана на тривиальнейшем принципе спектрального анализа звуков речи. Особенность нашего устройства в том, как мы преодолеваем различие тембров. Перед тем как быть поданной на логическое устройство, речь проходит унификацию тембров. Наша идея унификатора…
- Не наша, а ваша, - поправила Магда.
- Неважно, чья. "Э!" - сказали мы с Петром Ивановичем. Так вот, после этого дело пошло немного быстрее, но не настолько, чтобы праздновать. Быстрее всего мы освоили цифры: один, два, три и так далее. Потом перешли к более эмоционально окрашенным словам: "плюс", "минус", "стоп", "интеграл", "синус" и так далее - всего около полусотни слов. В принципе достаточно, чтобы вводить в машину простенькие программы не на перфокартах, а с голоса. Провозились с этим года три. Несколько эффектных демонстраций, начальству понравилось, появилась возможность поставить птичку в какой-то клетке. Ох эти птички! Я даже одно время подумывал написать оперетту "Птичка божия". Чередуются действия: одно - для птички, следующее - как было на самом деле, потом - опять для птички… Задумал, но не написал. На чем я остановился?
- Несколько эффектных демонстраций, - подсказал Толбин.
- Спасибо. Журналисты трубят победу. Но мы-то знали, в чем порок нашего решения. Во-первых, неполный процент правильно принятой информации. А главное, большое время, уходящее на ввод.
- А при чем тут световое табло? - спросил Нешатов.
- Это не наша основная тема, а, так сказать, отходы производства.
- Хорошенькие отходы! - буркнул Малых. - Может быть, в них-то самое главное.
- Не исключено, - согласился Полынин. - Так вот, покуда мы возились с сокращением времени ввода, Магда предложила оригинальную, хотя и компромиссную идею - изображать слова в виде зрительных образов, так называемых спектрограмм. Вы их только что видели на световом табло. По оси абсцисс - время, по оси ординат - частота, если она превышает пороговый уровень. Это идея Магды…
- Вовсе не моя, коллективная.
- Неважно. "Э!" - сказали мы хором. Каждая спектрограмма образует характерный рисунок, который можно запомнить и потом распознать практически мгновенно, Магда научилась угадывать слова почти безошибочно…
- Это вы для "птички" или всерьез? - сердито спросила Магда. - Если не для "птички", то процент распознаваний невысок: семьдесят-восемьдесят, бывает и меньше. Но дело не в этом. Вы представили дело так, будто я одна каким-то чудом научилась читать спектрограммы. Тогда это была бы не научная работа, а цирковой фокус. На самом деле любой человек после небольшой тренировки может этому научиться.
- Кроме меня, - сказал Малых.
- Кроме тебя. Я имела в виду - любой нормальный человек.
Все засмеялись. Здесь вообще, заметил Нешатов, все время шли какие-то взаимные подковырки, вышучивания, намеки… В этой, по-видимому, дружной компании он чувствовал себя чужим.
- Дело в дикторе, - сказала Магда. - У Малыха во рту даже не каша, а белый шум. Я его подачу вообще принимать отказываюсь.
- Подумаешь, принцесса на горошине! Дело не в дикторе, а в принципе. Почему учитывается только превышение порогового уровня, а не амплитуда сигнала?
- Потому что на табло не три координаты, а две! Попробовал бы ты сам сделать трехкоординатную развертку!
- А что? Я подавал идею!
Спорящие голоса поднялись, сцепились. Нешатов уже ничего не понимал. Звук спора его пугал - нечто похожее бывало там, в больнице…
- Потише, товарищи, - вмешался Ган, - вы забываете, что здесь новый сотрудник, которого такие сцены могут травмировать.
- Ничего, пускай закаляется, - сказал Малых. - Дайте мне слово, я ему все объясню, без терминологии, по-рабочекрестьянски. Что говорить, установка еще несовершенна, но перспективы! Вы понимаете, какие тут могут быть выходы в практику? Автоматическая стенография - раз. Протезирование глухих - два. Представьте себе, сидит глухой человек на собрании и слушает доклад глазами…
- Прелестная перспектива, - сказал Полынин. - Если докладчик - наш директор, я бы закрыл глаза.
Опять смех, начинавший уже злить Нешатова. Цирк какой-то… Внезапно открылась дверь, и в нее просунулась голова в форме ржаного снопа, а за снопом - его обладательница и провозгласила:
- Ребята, в "Дарах" воблу выбросили!
И скрылась.
Первым встрепенулся Малых и опрометью вылетел в дверь. За ним не так решительно - Толбин с Магдой. Последним, как бы извиняясь, вышел Ган.
- Что это было? - спросил Нешатов.
- Вы разве не слышали? - ответил Полынин. - "Дары" - это магазин "Дары океана" на ближайшем перекрестке. А вобла, сами знаете, - острейший дефицит. Не хотите ли приобщиться?
- А вы?
- Нет. Умеренность есть лучший пир, сказал старик Державин.
- А кто была эта дама, которая крикнула про воблу?
- Даная Ивановна Ярцева, младший научный сотрудник лаборатории Дятловой. Превосходная программистка.
"Та - Магда, эта - Даная, - с досадой думал Нешатов. - Какая-то кунсткамера имен".
Ему уже давно хотелось уйти. Теперь для этого был предлог.
- Так вы говорите, на ближайшем перекрестке?
- Как выйдете, сразу налево.
6. Так и живем
Сидя в своем закутке, Ган говорил по телефону. Разговор был длинный, сложный. Речь шла о фотоэлементах, совершенно необходимых отделу, но не предусмотренных заявкой на материально-техническое оборудование. "Куда же ты смотрел, мил человек? - спрашивал собеседник. - У нас же плановое хозяйство!" Мил человек хотел сказать, что нельзя все предусмотреть заранее, жизнь вносит коррективы в любой план, но промолчал: собеседник знал это не хуже его. Да и любой человек, связанный с деловой жизнью, это знает, постиг на собственном опыте. Множество мелких абсурдов. Не то чтобы этих фотоэлементов вообще не было, на нет и суда нет, - в том-то и дело, что они были, где-то находились физически, а вся трудность состояла в том, чтобы занести их в какую-то рубрику и произвести некий обмен бумагами. Не классические "товар - деньги - товар", а мистические "бумага - бумага - бумага". Говорят об экологии, а сводят леса на бюрократическую переписку…
- Ну, ладно, звякни мне через пару недель. Бывай здоров, некогда, - сказал собеседник. Ган услышал короткие гудки и тоже положил трубку.
"Так и живем, - подумал он. - Нервы, кровь, сердце - все в жертву фикциям". Вещь обычная: пару недель будет стоять работа, но сейчас, в его неустойчивом состоянии, с комом в груди под левым лацканом, его угнетало все. Море организационных мелочей - снабжение, выбивание, согласование, - в котором он до сих пор плавал уверенно, не без удовольствия, вдруг представилось ему во всей своей беспросветности. Мир обратной перспективы, где искажены все пропорции, где мелочи вырастают в проблемы, а настоящие проблемы решаются сплеча, без размышлений. Где никто не хочет взять на себя ответственность, всякий старается перепихнуть ее на другого. Где благополучие каждого сложным образом зависит от умения перепихивать. Перепихнуть, но не переборщить. Он всегда гордился своим умением разбираться в этом мире, видеть под внешней пеной слов и восклицаний реальные движущие силы. До сих пор чутье ему не изменяло. А сейчас…
Уйти? Уступить свои права и обязанности Толбину? Пускай повоюет. Растущий кадр. А что, справится. Незаменимых нет.
Уйти, но куда? К научной работе он уже неспособен, надо смотреть правде в глаза. Когда-то мог, подавал надежды. Снова начинать поздно. Может, и в самом деле выйти на пенсию, начать на досуге писать… А что он может написать? Какие-нибудь "Записки хозяйственника". Бред!
В дверь постучали. "Войдите". В дверном проеме появилась, весь его заполнив собой, Анна Кирилловна. Каждый раз в чем-то новом, на этот раз - в голубом, юном. Она протиснулась между шкафами и с трудом уселась на единственный стул, боком приткнутый к столу Гана.
- Анна Кирилловна, я знаю, за чем вы ко мне пожаловали. Фотоэлементов нет.
- Так это же хана! - сказала Анна Кирилловна, пылко закуривая. - А когда будут?
- Предложили "звякнуть" через две недели.
- Я им звякну! Я им так звякну, что своих не узнают. Я до министра дойду!
- Доходите, - спокойно сказал Ган, - но получения фотоэлементов это не ускорит. В лучшем случае лицо, предложившее мне звякнуть, получит нагоняй. И в следующий раз будет тормозить любую нашу заявку.
- Так что же нам, остановить работу?
- Займитесь теорией.
- Вы знаете, что особой теории в нашей работе нет. Теория там на уровне дважды два - четыре.
- Попробуйте доказать, что не четыре, а пять.
Анна Кирилловна тихонько и не очень сильно выругалась.
- Ну-ну, не огорчайтесь, - сказал Ган. - Что-нибудь да придумаем. Несколько элементов мне обещали в одном дружественном НИИ. Разумеется, взаймы, с отдачей.
- Вот за это спасибо. А как насчет Нешатова? Когда вы мне его дадите?
- Похоже, он к вам идти не хочет. Я подключил его к группе Вишняковой. Не знаю, что из этого выйдет. Человек сложный.
- Со мной он не был сложным.
- Что делать, времена меняются.
- Вы его не уговаривайте идти ко мне. Я как-нибудь сама его заманю. Когда приведем автомат в человеческий вид. Все.
Анна Кирилловна вышла. Ган снова взялся за телефон. Несколько раз набирал номер - занято. Опять постучали в дверь. На этот раз вошел Нешатов - бледный, жесткий, решительный.
- Здравствуйте, прошу садиться, - сказал Ган.
Нешатов сел на косо поставленный стул и сразу же начал:
- Борис Михайлович, я пришел подать заявление об уходе. Я не могу здесь работать. Извините, что доставил столько хлопот.
Он положил на стол заявление.
- Что случилось?
- Ничего не случилось. Не могу. Не понимаю. Как говорится, не сливаюсь с коллективом. Одним словом - не могу.
- Постойте, не торопитесь. Бумагу возьмите назад. Сложите вчетверо, суньте в карман. А теперь рассказывайте. Кто-нибудь вас обидел?
- Никто. Напротив, все со мной даже слишком предупредительны. Кстати, вы им говорили о моем прошлом?
- Честное слово, не говорил.
- Все равно. Меня здесь принимают за кого-то другого. Ждут от меня того, чего я не в силах дать.
- Каждого из нас люди принимают за кого-то другого. А и существует ли он в действительности, этот истинный "я", а не кто-то другой? Большой вопрос. Каждый человек существует не сам по себе, а во множестве перевоплощений, отраженный сотнями глаз других людей. Или, вернее, одним коллективным глазом, имеющим множество фасеток, как глаз мухи. Вы когда-нибудь думали о том, как муха может сливать все эти изображения в одно?
- Нет, признаться, не думал. Как-то было не до этого.
- Опять ваша язвительность. А мне насчет глаза мухи приходилось задумываться. Была у меня идея, уже давно, использовать принцип мушиного глаза в датчике машины. Тогда еще о бионике речи не было, не знали даже такого слова. Ничего из этой идеи не вышло. Не довел до конца. Не было со мной в одной упряжке хорошего инженера вроде вас.
- Только не хвалите меня. Мне от этого физически худо. У меня аллергия на лесть. Когда меня хвалят в глаза, я покрываюсь волдырями.
- Охотно верю. Постараюсь не хвалить. А как насчет бессмертия души?
- Под вопросом. Можно я закурю?
- Так и быть, вынесу.
Зазвонил телефон. На этот раз чего-то требовали от Гана - назойливо, мелко. Он терпеливо отвечал: "Не могу, не могу, не в моих возможностях", - и в конце концов сказал: "Попробуйте позвонить через две недели".
Нешатов курил. Сложенный вчетверо лист бумаги с заявлением об уходе поскрипывал у него в кармане. Пожалуй, поторопился, надо было сперва посоветоваться с Ганом. Этот человек с бледным лбом действовал на него умиротворяюще: какое-то волнами идущее теплое понимание. Каждый раз, говоря с Ганом, он испытывал ощущение безответственного комфорта, какое бывает при малой болезни: предписан постельный режим, ничего не надо делать, тепло, лежи.
- Ну, - сказал Ган, - а теперь говорите, в чем дело. Только на днях мы с вами были в лаборатории. Вы познакомились с милыми людьми, присутствовали на опыте, мне даже показалось, что вам было интересно, или я ошибся?
- Нет, не ошиблись. Слабые признаки интереса возникали. Знаете, как отрезанная нога лягушки дергается под действием тока. Отключи ток - она не дергается.
- Так не будем отключать ток!
Опять телефон. Ган что-то долго и мягко объяснял незримому собеседнику, который, судя по звуку голоса, был раздражен. Кончил каким-то умиротворяющим обещанием.
- А как вам понравились люди? - спросил он, положив трубку. - Ваши будущие коллеги? По-моему, они прекрасны. Каждый в отдельности и все вместе.
- Я их не понял. Если можно, расскажите мне о них. Объясните.
- Задача не из легких. Можете ли вы объяснить самого себя? "Познать самого себя" - эталон мудрости. Что ж, давайте попробуем. Номер один: Магда. Душа и глава группы. Существо, безусловно, незаурядное. Талантлива, умна. Честна и правдива до крайности. Того же требует от людей, иной раз к их неудовольствию.
- Не добра.
- Добра, но по-своему. Деловую помощь всегда окажет. Обращайтесь без стеснения, если надо. В общении нелегка, но надежна. Обещает - не обманет. Прекрасный работник. Может, когда нужно, сидеть дни и ночи, не считаясь со временем.
- А семья?
- Семьи как таковой нет. С мужем разошлась, никогда об этом не говорит, но, по слухам, это был негодяй первостатейный. Есть дочка лет десяти-двенадцати, за ней, кажется, бабушка смотрит. Магда о себе почти не рассказывает. Деловита, собранна, вся в работе.
- Женщина эпохи НТР?
- Если хотите, да. Женственность в ней есть, но она глубоко запрятана, утаена. Только иногда пробьется во взгляде, в бронзовом блеске волос…
- Борис Михайлович, да вы о ней говорите как влюбленный.
- Я в нее не влюблен, это было бы противоестественно. Но понимаю, что в такую женщину можно влюбиться. Вы не находите?
- Пока нет. Давайте дальше.
- Номер второй: Феликс Толбин. Человек тоже по-своему незаурядный. Умен, способен, точен, трудолюбив, прекрасная память. Был в аспирантуре у Фабрицкого. Написал диссертацию - не блестящую, но вполне кондиционную. Очень много в нее вложил. Когда закончил, оказалось, что точно такую тему уже разработал кто-то другой. Причем получил более общие результаты, из которых толбинские вытекают как частный случай. Что ж, бывает. Досадно? Конечно. Годы работы пошли прахом. Толбин перенес это очень болезненно, но держится молодцом. К его чести надо сказать, что эта история никак не отразилась на его отношениях с Фабрицким. Они лучшие друзья.
- Как же будет с его диссертацией?
- Напишет новую. Думаю, Магда ему поможет.
- Такие формы товарищеской взаимопомощи у вас приняты?
- И даже очень. Мы непрерывно помогаем друг другу.
Опять телефон. Ган взял трубку и без раздражения сказал: "Вы не туда попали".
- На ком мы остановились? На Толбине. Думаю, с ним будет все благополучно. Номер третий: Малых. Кстати, он требует, чтобы его фамилию склоняли: Малых, Малыха, Малыху и так далее. Как вы видели, не терпит своего имени "Руслан". А жаль, хорошее имя. Знаете, говорят, люди делятся на кошек и собак. Малых - типичная собака. Пылок, привязчив. Обожает своего научного руководителя, Игоря Константиновича Полынина. Теперь готов обожать вас.
- Это-то меня и смущает.
- Потерпите. Еще что? Женат, двое детей, мальчики-близнецы, точные копии его и друг друга. Разумеется, обожает жену и детей.
- Хороший специалист?
- Безусловно. Фабрицкий вообще плохих не берет.
- Я буду первым исключением?
- Уверен, что нет. Есть вопросы по Малыху?
- Пожалуй, нет. Остался тот, постарше, в очках.