Поэтому приходилось часто страдать от чужих замечаний, шуток и издевательств, от вмешательства в процесс сбора материала, но потом жизнь потекла веселее, наш музейный экспонат сделал вид, что его интересует мир вокруг как фотографа-любителя, и он начал снимать всех, в том числе и сослуживцев и соседей, жену и сына, и присовокуплял эти кадры к записям их разговоров, в том числе и телефонных.
Фотокарточки брали охотно, он ведь старался делать дубли, один реальный, а другой с ретушью, он, смеясь, делал им глаза больше, носы меньше и дарил в таком виде, а подлинные снимки помещал в архив, их свинские хари.
Но вот записи разговоров приходилось делать втайне.
Его часто преследовали! Один раз на службе застукали за сбором фоноархива, и были неприятности - но он свел все дело к шутке, готовлю к празднику монтаж ваших выступлений, потом он действительно выпустил говорящую стенгазету, все слушали с большим удовольствием, особенно разговоры других по телефону, просто покатывались со смеху. А сначала кричали, не шпионь тут!
И дома жена тоже орала: "Это интересно потомству? Какому потомству нужно знать, о чем я говорю с мамой?"
Хорошо, согласился музейный экспонат, не буду, если ты против - но продолжу для себя, добавил он мысленно, а в этих диалогах необходимы и ответы (вопросы) собеседников. Он приобрел специальный жучок, и теперь все диалоги фиксировал полностью, и опять-таки складывал всё у себя в фотолаборатории под потолком. Там и был у него музей.
Жена вопила, что не позволит за ней следить, ты, шпик!
До того уже дело доехало - и ползло дальше, к неминуемому разводу.
Правда, в записях разговоров жены, действительно, имелся некоторый материал, то есть ее резкие и откровенные высказывания в адрес собственной начальницы, с которой она якобы дружила. Ну и в адрес всех остальных, коллег, подруг, даже о собственной матери она ядовито отзывалась, ага? Ага.
Наш музейный экспонат, таким образом, обрастал все новыми материалами, и он даже взял еще одну работу, ночного дежурного, чтобы не тратить даром время.
На первую же зарплату плюс сэкономленное он докупил оборудования, то есть наконец приобрел хороший шпионский звукозаписывающий аппарат с большим радиусом действия (запись из-за спины) и, наоборот, с возможностью работать на большом расстоянии, одним лучом.
У него уже был ноутбук, и ночами Экспонат расшифровывал свои записи и вносил туда звук и изображение. Это был блистательный музейный материал на будущее! Почти документальные фотофильмы, но и документальная книга!
На своей новой работе он был один (ночью), днем ездил по городу (на основной работе), а вечером он спал. Трижды восемь - двадцать четыре часа. Обе работы близко от дома.
К выходным он, правда, сильно уставал. Тихо сидел в своем чулане, фотографировал себя, звонил маме и сослуживцам, все фиксировал - и монологи о здоровье, и жалобы на начальство.
Он снимал себя по дороге на работу, каждый раз по-разному, то он брал себя в профиль, то спиной вперед, то в ходьбе.
Но была опасность, потому что многое повторялось, у мамы все время было одно и то же, боли там и там, бессонница, те же лекарства, те же просьбы, те же жалобы на врачей и соседок, на погоду и давление.
Сослуживцы тоже мололи одно и то же, разве что сплетни бывали разные.
Правда, однажды шпионская аппаратура сделала свое доброе дело, и, расшифровывая телефонный разговор сына, Экспонат понял, что тот залез в святая святых - в коллекцию старинных металлических рублей, так называемых "юбилейных", которые начал собирать еще отец. Сын предлагал эти монеты другу в дар - "Хочешь дам, у меня их навалом".
Вот так, "у меня"!
Монеты лежали на антресолях в закупоренных бутылках из-под шампанского. Как уж он туда умудрился залезть?
Пришлось перепрятывать их, то есть оставить бутылки на месте, но заполнить, чтобы блестело (Экспонат рассмеялся) гайками и болтами. Их тоже собирал отец, неведомо зачем, низ шкафа был заполнен картонными ящиками с металлической дребеденью.
Отец-то утонул, когда мать стала его обвинять, что он сошел с ума, собирает металлолом и тащит домой. Просто на следующий день ушел и утонул, нашли в парке, плавал вниз лицом в пруду.
Это была бы огромная тема для музея, но не осталось никаких документов. Мать увезла все с собой, когда разменивали квартиру.
Обида, неотмщенная обида, невозможность оправдаться - все это и привело к гибели!
А в нашем случае это привело к созданию огромного архива!
Недаром сам Экспонат почему-то запрещал жене трогать отцову коллекцию болтов и гаек.
И вот теперь их время пришло. Они заполнили десять бутылок из-под шампанского, а монеты перекочевали в чулан, на самую верхнюю полку в запертый чемодан.
Таким образом, первый удар нанес домашний вор, сын.
А второй удар нанесла жена, которая вытащила из-под кровати и вынесла на помойку старые газеты за год, важнейший исторический фундамент всех архивных записей!
И ложь и мелкое предательство он не мог простить жене и сыну (она, конечно, встала на его сторону, когда Экспонат намекнул, что знает, кто забрал монеты из бутылок). Сын возмущенно кричал, но монет уже сильно недоставало.
И начался процесс развода и разъезда.
Экспонат сам подал заявление, и ближайшие полгода прошли в лихорадочном сборе материалов под названием "Развод. Разъезд".
Когда жена начала со смехом угрожать, что ему достанется комнатка за городом в бараке, он немедленно дал ей послушать ее же оскорбления в адрес начальницы, которые она не раз допускала в беседах со своей матерью по телефону.
Тут чуть было не дошло до драки, но он предупредил, что все фиксируется скрытой камерой (жена начала дико оглядывать потолок, пока не заметила в углу под потолком маленькую красную точку, и она тут же полезла со шваброй, поставила стул, чтобы расколошматить глазок камеры, но он посоветовал ей оглянуться, что у него в руках еще одна камера).
Жена, побежденная, ушла плакать, и в результате разъезда Экспонату досталась неплохая отдельная квартирка.
И тут же началось настоящее музейное хранение.
В архив вошли и старые, и новые свидетельства - записи прощальных ругательств жены, запись суда, запись провозглашения развода, все переговоры с риелтором, запись ежедневных состояний здоровья мамы, которая переживала, плакала, хотя почему? Она всегда была против невестки. Запись последних переговоров с семьей, фото жены и сына, собирающих вещи, все их слова в эти моменты, их выразительные позы и взгляды, а также позы и жесты мамы жены.
Отдельно надо сказать о деньгах, потому что музейная деятельность стоила очень дорого, но монеты выручили. Они стоили немало.
Сын, правда, еще раз успел раздать многое своим так называемым друзьям по двору, это выяснилось уже к концу, когда отец приступил к осмотру чемодана. Сынок там побывал!
Но и оставшегося хватило, поскольку еще более ценное хранилось на антресолях, в старой обуви, в глубине валенок и ботинок. Экспонат, не раскрывая секрета, перетащил старую обувь в трех ящиках к себе на новую квартирку, бутылки из-под шампанского молча туда же, заполненные гайками и болтами (экспонаты, последнее от отца!). Как на него смотрела в эти моменты жена! С торжеством. Как на сумасшедшего!
Все повторяется в этом мире…
И жизнь пошла как в сказке.
То есть все полностью соответствует теперь желаниям Экспоната, он живет, целиком подчиняясь распорядку жизни музейного работника, все у него по шкафам, по полкам, день за днем, фотосъемка, запись разговоров по телефону, даже такие мелочи, как сбор собственных волос в парикмахерской или выдернутый гнилой зуб (с предыдущей его историей болезни плюс рентгеновский снимок).
Кроме этого, он пишет разнообразные письма в редакции газет и журналов, а также бывшим знакомым, и иногда получает ответы, что составляет, вместе с копиями собственных писем, тома переписки.
Экспонат не очень надеется на компьютер, мало ли, поэтому он много времени тратит на переписывание телефонных разговоров на бумагу, и это тоже в виде томов стоит на полках под названием "переговоры".
Иногда он думает, что мог бы поставить так называемые жучки дома у своей бывшей жены и на своей бывшей работе, и записи их переговоров могли бы составить тоже шкафы и шкафы, но это уже его как-то меньше интересует, чужая жизнь, хватило бы времени и на регистрацию своей!
Правда, Экспонат перестал делать паузы, перерывы, он никогда не застывает в раздумьях, не смотрит просто так в окно, а если и смотрит, то мгновенно снимает сам себя и вид за окном и фиксирует такой момент в дневнике.
Даже давнишнее радостное занятие, аппетитнейшее времяпрепровождение, пересчет монет, вынутых из валенок и бутылок - даже это он вынужден фиксировать ("за перебиранием монет. Юбилейный профиль Ленина чищу тряпочкой").
У него теперь другая радость - один взгляд на шкафы и полки, щелк фотоаппаратом, на груди для удобства планка на веревочках с датой съемки и названием момента ("за осмотром экспонатов"), и он на этих снимках похож на казнимого партизана всем своим видом.
Иногда Экспонат номер один думает, куда все это дело денется после его смерти, и думает (одновременно и записывает в свой дневник), что надо, пора начинать рекламную кампанию своего музея, что пора водить экскурсии, приглашать ТВ и прессу, устроить пресс-конференцию о таком единственном в мире музее, наконец, зафиксировать его как рекорд Гиннесса, но тут экспонат номер один впадает в гнев и думает (и пишет), что его никто не понимает, даже собственная мать, которой тут посвящен целый стеллаж папок и которая, конечно же, не обрадуется, почитавши свои собственные ежедневные монологи и увидев свою фотографию, где она похожа на престарелого Петра Первого с его выпученными глазами - и жена бывшая не обрадуется, и сынок, и сослуживцы, и они постараются уничтожить записи, и поэтому это надо хранить для далекого будущего, но как?
"Ладно, думает и пишет Экспонат, - буду продолжать, а уж после меня хоть потоп".
И тут он задумывается - и записывает это - что так одинок в этом мире, так одинок, как никто не может быть одинок, даже альпинист на вершине горы не столь одинок, он спустится к людям, его ждут, а ему, экспонату своего собственного музея, некуда спускаться, никто его не ждет, никто.
Но однажды, после посещения дневного места работы, он вдруг застал скандал - начальница орала на подчиненного, что тот все время сидит в интернете за чужой счет!
Экспонат после работы посочувствовал тому пареньку и попутно выспросил у него, что такое интернет.
В своих вечных поездках, в своем одиночестве он прошляпил такой важный момент!
И он понял, что цель его жизни достигнута. Вот куда он поместит свой музей.
Несколько часов изучения предмета, беседы с тем парнишкой, вызов провайдера - и всё!
Теперь он терпеливо, месяц за месяцем, переносит на свой сайт все то, что накоплено.
И после каждого нынешнего разговора он там, в интернете, гордо фиксирует свое одиночество, и безумные надежды вдруг переполняют его, что он не один такой одинокий, что все вокруг такие же одинокие странники, вон сколько все они пишут, и поэтому чужие и далекие его поймут, оценят, найдут в конце концов, и все двери откроются перед ним, и потерянные сердца начнут его изучать: и не там, в необозримом будущем, когда-нибудь, когда его уже не будет, а здесь, сейчас. Вот прямо сейчас кто-то уже это читает…
Кукла
Они проводили его свободное время в постели, все время, когда он не был занят. Ну просто, что называется, дорвались друг до друга. Они смеялись, он приносил бутылку, пили вместе, не обращая внимания на то, что в большой комнате сидят его братья и земляки. У тех были свои дела, а у них свои.
Он заботился о ней. Уж какой она ни была тяжелой, почти на себе он волок ее в туалет, а когда ей надо было хоть раз в жизни помыться, то он тащил ее в ванную и тер ей спинку, а потом они оба бултыхались в горячей воде.
Стирать с нее, правда, он не стирал. До того дело не дошло, над ним бы смеялись.
Себе да, они стирали. Кое-как.
И он не всегда бывал при ней, дела уводили его и не только на целый день, но и, бывало, на недели.
И когда он возвращался к своей женщине, ей так плохо было без него, его братья только выпить приносили по третьему крику, а ели сами кое-как. Ей не доставалось почти что ничего.
И как она могла добираться до туалета? Ноги сильно болели, да. Терпела, а потом, когда никого не было, ползла со стулом, передвигая его перед собой, и на полу оставались следы, да.
Квартиранты когда приходили, то ругались между собой, кричали. Она понимала, почему такой крик, они спорили, кому подтирать пол. Она затаивалась. Ночью, чтобы не громыхать через них, просто подтыкала под себя тряпки, что делать. Берегла чистые простыни до его возвращения, на себя не расходовала. Жила на клеенке.
Но вот приезжал он, ее мужчина, он кормил ее, перестилал все под ней (она, посаженная на табуретку в ванной, все стирала с себя наконец-то, и постельное белье тоже).
И он никогда не говорил ей плохих слов, не упрекал, что везде пахнет.
Сколько она переслышала мата от своего прежнего урода, сколько битья, криков и упреков! Пока его не хватил удар.
Никогда в своей жизни (а у нее было два мужа, первого она променяла на второго, он был богатый майор, а она такая была красавица, что этот второй взял ее с ребенком), никогда в жизни она не чувствовала себя как чувствовала сейчас.
Смешно, нет? Дожить до такого возраста и получить всё! Они подходили друг другу как две половинки яблока! Это были его слова, про яблоки. Он вообще выражался красиво. Ты вынула эти слова из моего рта, он сказал, когда она призналась ему, что никого так в жизни не любила, вообще не любила.
Кончали вместе, он и она. Особенно он любил ее грудь, целовал. Кто когда ее целовал так? Урод залезет, потрясется, и всё.
Ее дети о Нем не знали. Она их вообще к себе не допускала. Хоть они и рвались, особенно сын. Нечего шлёндрать сюда, ждать моей смерти! Когда я за уродом одна ухаживала, билась-колотилась, обмывала его, подтирала, таскала мужика на себе, кормила с ложечки, готовила, стирала, носила с рынка пуды, где вы были? Раз в месяц после его военной пенсии забегали? Он-то совал вам, я видела, отстегивал помимо меня. Шептались с ним. Хрен вы огребли после него. Он подписал все на меня! При нотариусе подкорябал завещание, хотя и плакал.
И все продала быстро после него, дачу и гараж. Стану миллионером, так думала. Несла в сумке толстые пачки. Но не получилось, что же, до сих пор рыдаю.
Теперь вам нужна моя квартира, я поняла!
Еще когда она ходила, ей пришлось навестить гинеколога.
Сначала она после нападения и грабежа всех денег попала в дурдом: поползла в милицию, там выла и царапала себе лицо, упала на пол и билась. Тут же менты вызвали психоперевозку, ее вместо помощи скрутили и отволокли.
Никто воров не искал и не нашел, сами и ограбили, наверное.
И после дурдома - видно, от лекарств - у нее начались страшные вещи, все время хотелось. У нее и у молодой-то такого не было. По возвращении она пила бром по совету врача как пьют солдаты, приседала в тазик с ледяной водой по нескольку раз в день. Муки ада. Пошла в женскую консультацию со своей бедой. Гинеколог просто сказала: "Не терпите. Купите себе резинового мальчика".
Ей это было невозможно, самой с собой заниматься. Приходилось терпеть.
И ведь оказалось, что всю жизнь со вторым мужем она тоже терпела, именно что. Он ей не годился. Это она теперь поняла, а раньше думала, что сама такая неудачная.
Да не любила его, просто не любила и не хотела.
Тело у нее сохранилось хорошее, белое, полное. Пухлые руки как у барыни, маленькие отекшие ноги, грудь. У нее молодой не было молока, сама не кормила детей. Врачи советовали, сцеживайся, тогда молочко придет, но не получилось. В шесть месяцев отдавала ребенка уже в ясли, шла работать. Малышей своих любила, но что делать!
Да вот теперь природа выявилась. Этим можно только гордиться. Когда она лежала голая, он просто ею любовался. На лицо не обращал внимания. При чем тут лицо! "Кукла, кукла", - повторял он, ныряя в постель.
"Моя кукла", "кукла будет есть", "выпьем с куклой".
Они снимали у нее большую комнату. Еще раньше к ней ходила пожилая почтальонка, которая приносила пенсию, и она посоветовала залу сдать бригаде. Что живешь одна, они платить будут за залу.
Сначала было неудобно, сдавала комнату братьям, а приехала к ним еще целая орава. Сказали, что тоже братья. Хорошо еще, что жили одни мужики. Женщин она бы не потерпела, ночами тряска, еще чего.
Она ходила через них на кухню и в туалет, сердясь, но каждый вечер они угощали ее, тащили ей в запроходную комнатку бутылку сладкой водки, наливочки, как она любила. И закуску кое-какую, нарезку колбаски, лаваш, помидоры-шмамидоры.
Деньги приносили тоже точно, в конце месяца. И по ее просьбе платили за квартиру и услуги. Она их научила куда ходить за бланками, надрессировала как обезьянок, и за телефон они тоже сами рассчитывались, она только заполняла квитанции, каждый раз хватаясь где очки. Они отодвигали тахту, очки находились.
- А то, ребята, отключат телефон, как вы с женами будете через трубку трахаться?
Отношения сохранялись хорошие, она была всем довольна и пила, пила свои наливочки.
Но через полгода усилились боли в ногах, потом случился микроинсульт. Вызвали скорую, мужики отнесли ее на руках в перевозку. Повалялась в больнице.
Когда надо уже было возвращаться, позвонила им, они ее не бросили, хотя вполне могли бы не заботиться, одним же свободнее в ее квартире! Нет, приехали за ней. Это все он, он хлопотал. Не сын с дочерью, нет! Этим она не звонила!
Хотя они приезжали к ней в больницу, приносили вареную курицу, кефир. Надеялись на быстрое получение квартиры от умершей матери. Хрен вам!
Перед каретой скорой помощи она не им, а именно Ему отдала на хранение все свои денежки, кроме тех, что трезво припасла на услуги санитарок. В больнице, она знала, судно не вынесут без приплаты.
И он всё вернул ей, сунул в руку, когда они, мужики, принесли ее из такси и аккуратно сложили на тахте, он сам поправил халат, который задрался, накрыл одеялом. Спасибо, дорогой.
Ушли к себе, она всё посчитала и чуть не заплакала: там было больше, ровно за месяц он ей еще и добавил. Честный, честный Мишка! (Его звали не так, но для нее он был Мишка.)
И на следующий день принес ей фруктов с базы.
Он пришел днем, когда никого еще не было, уместил все на тумбочке при тахте.
- Ой, ну куда столько, Мишка, - крикнула она ему, когда он потопал к себе. - Мишка! Иди давай сюда!
Он вернулся.
- Хочешь, ложись со мной? - предложила она.