Он открывал визитницу и набирал номера телефонов, делал скидки рекламодателям, в Витькин фонд мешками привозили зимнюю одежду.
"Время и мир" отправил в Болгарию восемнадцать детей, и Витя сказал:
– Ты, Гаривас, какой-то неправильный еврей.
– Антисемиты – это которые против семитов, – сварливо ответил Гаривас. – Филантропировать надо прицельно.
– Вацек! – крикнул Витя. – Вацек, а Гаривас где?
– Господи, воля твоя… – прошипела Галка.
– Все тебе будет, и Гаривас будет, – пообещал Вацек. – Мне выпить дадут?
Тут все разом зашумели, задвигали стульями, Романова бережно подала Вацеку полную рюмку водки.
– За Галку, ребята, – громко сказал Вацек.
– За Галку… За Галку… – Гости чокались, обнимали Галку.
Витя на подоконнике вновь запел, но, слава богу, не армейское, а любимый романс Вацека "Белой акации гроздья душистые". Вацек сообразил, что Витя поет для него, постоял, послушал, показал Вите большой палец и увидел Борю Полетаева.
– Привет, Вацлав, – сказал Боря.
– Здравствуй, Борис, – сказал Вацек. – Я и не заметил, как ты пришел.
– Ты курил на балконе.
Витя закончил пение, и Вацек мог покинуть кухню.
– Давай, Боря, вернемся на балкон, – сказал Вацек. – Там, знаешь, прохладно.
Бери свою рюмку и пошли.
Они оба работали в Институте Прессы, только Борис заведовал сектором "Берн", а Вацек был ведущим графиком у Тёмы Белова в секторе "Берлин". Правда, внештатным.
Но ведущим.
Они с Борей гуськом прошли через комнату – Мишка с Гариком продолжали спорить, но вполне миролюбиво, – и вышли на балкон. Боря покосился на спящего Ваньку и уважительно сказал:
– Вот это темпы…
– Где твоя жена? – вежливо спросил Вацек и протянул Боре сигареты.
– В отъезде, – коротко ответил Боря. – Спасибо. А где ваш Гаривас?
– И где тут Ленин? – сказал Вацек. – А Ленин в Польше.
Они с Борей редко встречались в приватной обстановке. Все чаще на планерках или в буфете. Иногда встречались у Тёмы. Боря был загадочный человек. Своим сектором он рулил ни шатко ни валко. Но пользовался непонятным благоволением Управления.
Ежегодные конкурсы проходил легко, вновь и вновь утверждался на заведование.
– Этот Полетаев ваш… – как-то сказал Вацеку Витя Князькин. – Он, может быть, и не Полетаев вовсе… Я таких знаю. Я их кожей чувствую. Он смерть видел.
Про Борю в Институте шептались. Вацек был знаком с Полетаевым восемь лет.
Полетаев, как и Вацек, воевал в батальоне "Берта", но они были в разных взводах, и у Полетаева была какая-то особенная работа. Вацек однажды попробовал расспросить Тёму, но тот решительно не поддержал разговора. "Не важно, – недовольно сказал Тёма. – Чего теперь вспоминать".
В Институте – случайно ли или не случайно – работали несколько ветеранов "Берты". Вспоминать прошлое они не любили. Ненавидели то "время крушения надежд". Вацек знал, что Боря был вхож к штабистам и имел какое-то отношение к Тёминой службе внутренней безопасности муниципальных батальонов*.
– Вот, что, Вацлав, – сказал Боря, – тебе, наверное, завтра принесут мой запрос.
Если можно – ты поспеши. Пожалуйста…
Вацек покивал. Приятельский перекур с любым из заведующих почти всегда заканчивался просьбой поспешить. Просьбами, требованиями и заклинаниями поспешить сопровождались и официальные запросы.
– Я поспешу, – согласился Вацек. – А что там?
– Сущая ерунда. Несложно. Готические шапки из "Фолькишер беобахтер". Немного работы. Я все знаю – Тёма наседает на тебя с голландцами. Но Тёму не поджимает, а меня очень поджимает.
– Хорошо, я все сделаю, – пообещал Вацек.
– Спасибо. Это будет открытая публикация. Тут оказалось, что у меня мало открытых публикаций. Меня очень выручил Гаривас. Весьма.
– Как он тебя выручил?
Впрочем, Вацек знал, как может выручить Гаривас.
– О! Иметь дело с Владимиром Петровичем Гаривасом – одно удовольствие! – Боря оживился. – Он сам взял три статьи и две присоветовал в "Монитор".
– И, наверное, так присоветовал, что там взяли без звука, да?
– Ну да, – Боря довольно кивнул. – Он не формалист, правда? Хороший человек, – убежденно сказал Боря.
– Тут его все обождались.
– Еще бы, – сказал Полетаев, – я слышал, что ты у него работаешь.
– Да, – сказал Вацек. – А я слышал, что он звал тебя.
– Это было давно, – спокойно сказал Полетаев. – Год назад. Потом я сам просился к нему, но он мне отказал.
– Почему?
– Сказал, что у меня пламени в душе нет. Он умеет очень элегантно отказывать. Он даже не просто отказал мне, а популярно объяснил, почему мне не стоит уходить к нему. Когда я попытался настоять, он сказал, что разговор окончен.
"Вот тебе и Гаривас, – подумал Вацек. – Разговор окончен. Это при том, что Борис ему – человек не посторонний".
– А теперь как ты с ним?
– Нормально. Он ведь мне уважительно отказал. Он сам по себе и желает, чтобы остальные были самими по себе.
Через полгода после того как Вацек вернулся из Канады, его друг Саша Берг женился. На свадьбе Берг рассказал Вацеку, что Машка, его жена, долго не могла определиться, как покончить с их холостым положением. Месяца за два до этого Машка с трудом выбралась из застарелого романа. Выбралась со скандалом и побоями. Берг был деликатен и неназойлив, а прежний – скандалил, угрожал и вообще всячески мотал сопли на кулак. Машка жила с Бергом, но замуж за него не шла. Вечерами долго говорила по телефону в ванной и выходила оттуда с красными глазами.
Берг созвал друзей, чтобы отпраздновать в "Ту степе" их с Машкой день рождения.
Дни рождения у них мистически совпадали – двадцать четвертое мая. Они уже собрались выходить, как позвонил Конрой и дурашливо сказал, что за ним заезжать не надо, он уже в "Ту степе", и, кстати, тут Машкин бывший, хотите – сам ему наваляю, хотите – вам оставлю. Черт его тянул за язык, мудака…
Машка подобралась, поскучнела и сказала: "Саш, давай куда-нибудь в другое место".
Берг взбесился, ничего не мог с собой поделать.
– Конрой там, Ванька с Гариком приедут туда! Тёма тоже! Какое нам дело до него?
Возьми себя в руки!
– Ну уступи, Саш, – просила Машка. – У меня день рождения.
– И у меня! – резонно отвечал Берг.
Гаривас сидел на кухне, курил и смотрел телевизор.
– Скажи ей, – попросил Берг, в сердцах хлопнув стопарь.
– Нет, – сказал Гаривас и отрицательно покачал головой. – Сам. Все сам.
– Я тебя прошу! – зашипел Берг. – Иди к ней! Поулыбайся, уболтай! Она тебя послушает!
– Нет, – сказал Гаривас. – Твоя женщина – ты и убалтывай.
– Ну и пошел в жопу! – в бешенстве сказал Берг.
Гаривас пожал плечами, аккуратно погасил сигарету и ушел.
Берг вдребезги разругался с Машкой, швырнул в стену духи, цветы и серебряный браслет, выпил три таблетки тазепама, стакан коньяка и уснул на кухне.
Утром, слава богу, Машка была дома.
– Прости, Саш, дурака сваляла…
Телефонные разговоры в ванной прекратились, спустя два месяца Машка вышла замуж за Берга. А Галка тогда же, на свадьбе, сказала Бергу:
– Сашок, поверь, мы очень ценим деликатность. Но еще больше мы ценим то, как в нужное время нас крепко берут за шкирку и отводят куда положено. Даже если со скандалом.
В комнате заиграла музыка. Танго. Танго!!! Пам-пам-пам-пам… У Галки было под сотню виниловых пластинок. Галкин отец многие годы был резидентом в Аргентине.
– Все вы – щенки! – объявляла Галка еще на институтских посиделках. – О вас газеты писали? А обо мне писали! Мне пять лет было, а обо мне писали газеты!
И она, смеясь, показывала всем вырезки из аргентинских газет: "Советский атташе по культуре Пасечников объявлен персона нон грата и в среду ночью покинул Буэнос-Айрес"*. На пожелтевшей газетной бумаге – фото. Мама несет спящую пятилетнюю Галку к трапу самолета. Спустя год Галкин отец Борис Борисович вновь был атташе по культуре и вновь резидентом – в Перу. А двойняшек Галка принесла в подоле, когда Папа Боря консультировал разведку Фиделя. В семье Пасечниковых культивировали "латино" – и кухню, и музыку. А вот Гариваса Папа Боря не терпел, хотя ко всему прочему был снисходителен – к гулянкам в просторной квартире на улице Куусинена, к диссидентскому пению, к терп-кому запаху шмали из комнат дочерей.
Младшая Галкина сестра Света вышла замуж за Федю Горчакова, Папибориного подчиненного и протеже, а во времена Галкиного студенчества была в свои пятнадцать-семнадцать конченой шалавой. Гаривас же как-то раз пылко сказал Папе Боре (Папа Боря снизошел до покровительственного разговора с юношеством):
– Специфика вашей профессиональной среды, Борис Борисович, еще в том, что подвизаются в ней, главным образом, обалдуи, циники и интриганы. И не надо, пожалуйста, красивых легенд про советские плащи и советские кинжалы.
Папиборины предтечи выкосили Гаривасу полсемьи, историю своей страны Гаривас знал, от гэбэшных сказок его натурально тошнило. Еще тогда, в студенчестве. А впоследствии Гаривас только укрепился в своем отношении к тайным службам. От чего, кстати, пострадала его дружба с Тёмой и Федей Горчаковым.
Вацек вошел в комнату – там стояли по стенам. Галка с Гариком танцевали. Вацек с удовольствием поглядел на Галку. Она танцевала. Она была интересна. Качнула бедрами – нет пяти лет из ее сорока двух. Быстрый поворот головы – еще минус пять. Короткий взгляд темных глаз, тряхнула челкой на третьем такте – вот та двадцатишестилетняя Галка… Крепкие тонкие лодыжки, круглые колени, гибкая спина… И сохнет во рту, и вспоминаешь, как она жарко дает, как сидит, голая, скрестив ноги и протягивает раскуренную сигарету…
– Вацек…
Вацек с нежностью и грустью смотрел на дружище Галку.
– Вацек, потанцуем?
Он обернулся.
Рядом с ним стояла Ленка Романова.
– Давай, Ленка, – сказал Вацек. – Потанцуем.
Он приобнял ее и повел. Куда ему было до Галки с Гариком. Но танго – он мог. Без излишеств, без чувственных прогибаний, без концентрированной страсти окраинных байресовских melonges. Но провести в полном согласии – мог.
– Теперь, Ленка, танго не танцуют, – сказал он в теплую Ленкину щеку.
– А что танцуют? – Романова ласково поглядела на Вацека и шагнула ближе.
"Какие у нас классные девки, – подумал Вацек. – Как мы их любили, боже, как мы их трахали! Они настоящие друзья – наши девки. До сих пор нас любят".
– Сальсу, – сказал Вацек. – Теперь танцуют сальсу. Знаешь, как танцуют сальсу в Берлине? Огненно!
– Я бы танцевала сальсу, – Романова усмехнулась. – И дракончика бы на жопе наколола. Если бы была помоложе.
– Куда моложе-то? – искренне сказал Вацек.
Танго закончилось, но Вацек видел, что Галка с Гариком друг от друга не отходят, ждут, когда пластинка опять заиграет. И Полетаев с Нинкой Зильберман тоже стоят рядом.
– Ленка, пойдем-ка на балкон, – сказал Вацек. – Я там полвечера провел. Привык.
Пойдем, покурим. Поговорим.
Романова вяло улыбнулась и сняла руки с плеч Вацека.
Опять зазвучало танго. Гарик с Галкой быстро обнялись, они что-то говорили друг другу, Гарик целовал Галку в ухо. Гарик, лысеющий толстячок, про которого Галка еще пятнадцать лет назад сказала: "Единственный настоящий мужик среди этих ковбоев Мальборо…" Боря Полетаев танцевал с Нинкой – она возвращала Борины руки со своих ягодиц на талию и гладила Борю по щеке.
"Девчонки как сговорились – все без мужей", – подумал Вацек.
Они с Романовой прошли между танцующими на балкон, Вацек галантно усадил Романову на табурет. Ванька спал в шезлонге и тихо постанывал.
– Переверни его на бок, – сказала Романова.
– Зачем? – не понял Вацек.
– За тем, – деловито сказала Романова. – Переверни. Он очень быстро нажрался. Я видела. Не надо на спине. Он уже блевал? Нет? Переверни его на бок!
Вацек опустил спинку шезлонга и перевернул Ваньку.
– Ты выпьешь? – спросил он.
– "Налить вам этой мерзости? Налейте…" Выпью.
Вацек нагнулся, взял бутылку массандровского портвейна. Ленка подхватила с перил стакан и протянула Вацеку.
Темнело. Стало прохладнее. После комнаты и танго – совсем хорошо.
– Гариваса все нет, – сказала Романова.
– Уж полночь близится, а Вовика все нет…
Вацеку всегда нравилась Романова. Она, в отличие от Галки, никогда не устраивала сцен.
Галка всем устраивала, и Романовой тоже – "Холодная сука!.." Галка была чересчур изобретательна. "I want it all, I want it now!" Кареглазая смуглая Галка некогда попыталась утащить в постель белокожую пепельноволосую Романову. "Обойдешься", – спокойно ответила ей Романова, Вацек слышал из соседней комнаты, это было на турбазе в Звенигороде.
Ленка была сдержанным и доброжелательным человеком, мастером спорта международного класса по лыжным гонкам. Она рано вышла замуж – на третьем курсе.
Ни с кем из компании у нее ничего не было, а с Гаривасом – было.
– И ничего, – сказала Романова. – Он еще приедет.
– Он еще покажет, – зачем-то сказал Вацек.
– Что покажет? Ах, покажет… Да. Покажет. Он всю жизнь показывает.
– А чего в нем такого особенного? – ревниво сказал Вацек.
– Ты сам знаешь… Но это не важно… У нас, – Романова кивнула в сторону комнаты, – куда ни плюнь, попадешь в особенного. Укомплектованы страстями по самое не могу. И все друг на друге завязаны. Вот черт! Все друг на друге завязаны! Не сейчас, так когда-то. А Вовка для наших – как та точка, которую ловят глазами, когда крутят двадцать четыре фуэте.
– Ленка, а что у тебя с ним не срослось? – грубовато спросил Вацек.
Романова слегка удивленно посмотрела на Вацека и ответила:
– Он трус.
– Да ладно!
– Помнишь, как я замуж вышла? – задумчиво спросила Ленка.
– Конечно, – кивнул Вацек. Он до сих пор чувствовал досаду от того, что их милая Ленка стала женой какого-то неизвестного поца.
– Это был обычный, нормальный студенческий "замуж", – сказала Романова. – Через год Антон родился. Через пять лет развелись. Два года спали врозь. Тут Гаривас вспыхнул. Загорелся. Увез нас с Антошкой к себе. Потом поехали в Новый Свет. В августе.
– А потом?
– Потом он испугался. Дрянь. Слабак. Антошка к нему сразу привыкать не пожелал.
Родители мои уперлись. Вовка же инфантилен! Дарить – умеет, помогать – умеет. А свою жизнь менять – не умеет.
– Развели вы вокруг него… – недовольно сказал Вацек. – Пуп земли. Красноармеец Сухов…
– Зато он всех объединяет, – неожиданно рассмеялась Романова. – Его все любят, и он всех объединяет!
– "Даже память не обязательна для любви… Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними – любовь. Единственный смысл, единственное спасение…" – замогильным голосом сказал Вацек.
Романова светло улыбнулась и растормошила Вацеку волосы.
– Верно, – сказала она. – И нечего вспоминать плохое.
– Знаешь, что я тебе скажу. – Вацек поставил стакан на пол, взял Ленку за руку и поцеловал прохладную ладонь. – Женщина не должна быть такой умной. Машина думать не может – машина должна ехать.
– Вацек! – Галка выглянула на балкон. – Вацек! Быстро! Растащи их!
Вацек раздраженно поморщился и шагнул за Галкой. Он много лет разнимал Гарика с Майклом, потому что те начинали с литературы, а заканчивали старыми обидами.
Когда Вацек вошел, Майкл с Гариком уже сопели по разным углам, их разнял Витя.
– Ну, чего ты, Гаря. – Витя держал Бравика за локоть и успокаивал. – Конечно, поколение ему обязано. И мы обязаны.
Наверное, Майкл прошелся по кому-то из светочей, "делать жизнь с кого".
– Никто, видишь ли, никому не обязан, блядь. – Гарик Браверман слабо вырывался.
– Он воевал, он сидел, он литературу делал. А ему никто не обязан! Ты ведь, мать твою, и детям своим так станешь объяснять – что никто никому ничем не обязан! А существует только индивид, белокурая бестия, с ее сраными воззрениями и сраными достижениями!
– Да не воевать же надо было, баран! А семью спасать! Себя спасать! – выкрикнул Майкл и попытался вернуться к барьеру, но Нинка твердо усадила его на диван. – Не было в той войне победителей! Не было! Ты-то не дед-пердед, живот в орденах, ты-то должен понимать! Это потом навертели вокруг мифологии! Одно рабство победило другое рабство! Он за Эльбу мог уйти! Мог – и опять себя в рабы записал! И детей своих в рабы записал!..
Но они уже успокаивались. У Бравика имелся очень типичный комплекс – "воевал, сидел, делал литературу". Вацек, по простоте душевной, не раз пытался объяснить Бравику, что раз уж на то пошло, то людям пристало только делать литературу, а на остальное людей обрекала жуткая эпоха и брутальная самопожирающая страна. Но Бравик, кажется, в детстве не доиграл в войнушку. Бравик, прекрасный хирург, ощущал себя неполноценным. А может быть, так испытывал вину перед теми, кого почитал. Бравика вообще надо было отправить за впечатлениями к Вите Князькину.
Витя не сидел, не писал, но навоевался досыта. Но они бы друг друга не поняли.
Все-таки Бравик был умственный, а Вите муторно было вспоминать политотделы, дизентерию, то, как он штык-ножом отрезал голову своему комэску – голова держалась на кожном лоскуте, иначе извлечь тело из расплющенного вертолета было невозможно…
– Гариваса на тебя нет, романтик долбаный, – зло, но уже негромко сказал Майкл.
– Он бы тебя укоротил.
– Сталина на меня нет, – огрызнулся Бравик.
Галка, досадливо поджав губы, меняла пластинку. Нинка придерживала Майкла за плечо и по-матерински смотрела на него.
Нинка жила между Москвой, Хайфой и Нью-Йорком. В Хайфе жили родители. Нью-Йорк она обожала так, как могут обожать его только люди, полжизни прожившие при советской власти. А в Москве жил Мишка, в которого злоязыкая Нинка была – тайно для Мишки и явно для всех – влюблена с первого курса.
"Рядом с Мишей я чувствую себя мужчиной!" – смеялась Нинка, пока у нее была еще охота смеяться.
Вацек оглядел гостей.
Боря Полетаев уныло кушал салат. Саша Берг, горнолыжный человек, листал альбом с фотографиями. Конрой (он самовольно влез в духовку), шкодливо улыбаясь, откусывал от кроличьей ноги. Федя Горчаков – Фриц – тихо разговаривал по сотовому телефону. Тёма Белов, доставая из нагрудного кармана рубашки сигареты, осторожно пробирался на балкон, в левой руке он бережно нес полную рюмку водки.
Они собрались здесь, чтобы отпраздновать новую квартиру друга Галки.
"…По наступление дня пятидесятницы все они были единодушно вместе…" И тогда, как в плохой пьесе, грянул дверной звонок.
Все наконец замолчали. Звонок грянул вновь. В Галкиной квартире стало тихо.
Потому что все ждали Гариваса.
Сюрпризы Гариваса, зима 99-го