А ведь таковым посторонним он пребывал всегда, вечно, и никто в мире не способен сейчас заставить его вернуться, допустим, с небес на землю и попытаться жить сообразно своему земному возрасту.
И, что основное и трудноосуществимое, нельзя заставить его не создавать все новые неразрешимые проблемы! Взять хотя бы его ребенка. Мефисто пытался родить обычное чадо, взял женщину из народа, из буквально посудомоек, но, видите ли, дитя не влезает в рамки ни единого учебного заведения нашего времени! Не понимает деления и умножения, никаких правил, они ему не нужны изначально. Из первого класса крошку ликвидировали, направив его в школу олигофренов. Он и там не отвечает на вопросы. Он давно уже занят тем, что ему безрассудный папаша втемяшил в мозги, создавши из него некоторый ходячий полигон для решения теперь уже третьей проблемы Золтанаи (полмиллиона долларов). В одном из писем Мефисто ужасался своей недальновидности. Не мог, дескать, предугадать, что так будет убиваться насчет сына.
Ребенок, можно это видеть, даже у гроба размышляет интенсивно и бесшумно, пуская слюнку изо рта.
"Я должен уйти, но не могу их покинуть, Фаина выдающийся человек, однако она беспомощна без меня, а Дима вообще еще не может оформить решения как следует. Не владеет аппаратом вывода на мою VC! Как я их оставлю!"
Мысленно я нашла для него выход из положения - умереть на время.
Он как-то умудрился отсканировать мою мысль из ноосферы (используем слова великого В.), т. е. вне связи. Или эта идея, согласно закону мировых рифм, пришла к нему тоже.
Летаргия номер один позволила его семье жить безбедно (армия терпеливо ждала), мальчик работал над второй частью проблемы Золтанаи еще два года (еще 500 тысяч долларов).
"Спасибо тебе, моя любимая, я замедлю еще раз уход, пока не решу свою задачу с временем. У вундеркиндов слабый животный потенциал, к сожалению", - написал он мне на общеинститутский почтовый ящик, причем графически изобразил это в виде примерно такой абракадабры, каковую любой младенец может извлечь из VC, если начнет барабанить по клаве двумя кулаками.
Я убедилась, что он читает мои мысли, те, быстрые, из первого ряда.
Больше я не думала о нем.
Он, правда, вынуждал меня это делать иногда - к примеру, как сегодня.
Я торчу перед венком с надписью почему-то "Любимой"!
Явная ошибка.
Всюду этот юмор жизни.
Итак, повторяю, мы всем коллективом не смогли заставить его не создавать проблем, до которых еще не доросло наше бедное человечество, и заняться рядовыми десятью постулатами, каждый из которых представлял собой непреодолимое препятствие, неразрешимый вопрос (как заповедь "не убий" для солдата-католика).
А вояки, платившие ему, те не в счет, они в основном терзались над вопросами попроще, типа насчет НЛО, желая управлять этими мультипликационными процессами (cnth-анимация разряда DI) для трансконтинентального устрашения врагов.
Вернемся к обстоятельствам.
Я стояла за горой цветов, недалеко от изножия гроба. И нахальная ошибка с венком, на котором было написано "Любимой", маячила передо мной отчетливо, как всякое золото на черном, как наряд восточной женщины.
Перепутали буквы! Надо "Любимому"!
Вдруг посреди этих невеселых мыслей я поняла, что в музыку, обычную погребальную органную музыку, вторгся вульгарный шум.
Кто-то хрипло визжал, орал, кого-то поднимали с пола там, впереди, у изголовья.
Происходила невероятная для этих обстоятельств истерика!
Вдруг я услышала грубый, громкий голос. Некий мужчина встал в центре зала со словами:
- Она всех вас приглашает на поминки. Милости просим помянуть ее!
У этого неизвестного мужика было лицо алкоголика с ярко выраженными признаками.
- Усопшая бы вас сама пригласила, если бы встала!
Очевидно, это была шутка.
Она - это кто? Усопшая - это кто тут?
- При жизни, - давясь от слез, выкрикивал мужчина, - вы не все ее посетили, так спасибо, что посетили после смерти, и вас так же будут навещать! Вас всех!
Поднялся недовольный шум.
- И милости просим на поминки, места у нас хватит, заказана столовая при заводе. Скоро помянете! - надрывался человек, обливаясь слезами.
Люди как-то стали двигаться к огромным дверям.
Слова мужчины содержали явный упрек всем собравшимся. Кроме того, он пригрозил нам одним на всех скорым наказанием - "вас так же будут навещать".
Я заглянула поверх груды цветов, ничего не разглядела.
Виднелся только нос Мефистофеля, странно раздувшийся, как от насморка.
Остальное было прикрыто полосой ткани.
Какой-то сумасшедший проник в зал, это явно, и кричал. Отсюда суматоха, странная свалка на полу, какая-то борьба.
Надпись "Любимой", однако, содержала еще какие-то слова, не видные из-за скрутившейся ленты.
Я подвинулась поближе к венку, дотянулась рукой и расправила надпись.
"Любимой жене Алевтине!" - таков был венок.
Рядом я прочла опять-таки "Дорогой Алевтине" и какое-то сложное, свернувшееся в трубочку отчество, пропавшее среди цветов, и "Любимой маме от Ольги и внуков". Что за бред?
Мефистофель стал женщиной и умер в старости?
Вот это новость так новость, вот это перескок, смена времен!
Но ведь он писал мне, что скоро найдет способ оставаться прежним в изменившемся будущем.
- Дорогая Валя, - послышался новый плачущий, теперь женский, голос. - Алевтина! Прости меня!
Я подобралась поближе. Ни усов, ни бороды у покойника! Старушка явно!
Все понятно. Я попала не туда.
Но как же так, всего две минуты назад я явственно видела нос Мефисто!
У меня что, произошло выпадение из времени? Я тоже перескочила, пропустила все, на ходу потеряла сознание и очнулась позже? Позже на сколько?
Час или десять минут я была без памяти? Тут, ровно на этом месте, простояла как истукан?
Мефисто ведь работал над проблемой пересечения времен. Перетащил меня в другой момент?
Кстати, я уже вчера отметила некоторые несообразности в своей собственной жизни: утром, оставив на зажженной конфорке сковороду с омлетом (уже не успевала поесть), я, вернувшись домой вечером, обнаружила ее, совершенно черную, обгоревшую, в раковине, а плита была выключена.
Притом я точно знала, что именно забыла сковородку на плите, и за весь день ни разу о ней не вспомнила! И когда это я возвращалась к себе домой, когда выключала огонь, когда ставила обгоревшую сковороду в раковину? Этого же не было точно! А живу я абсолютно одна, и дверь отпирала своими ключами, которых нет ни у кого! И не могли воры войти в квартиру, кинуться к дымящейся сковороде, привести все в порядок и уйти с миром!
Явно поработал добрый дух, явно.
И вот теперь я стою как полнейшая идиотка среди посторонних людей и хороню постороннюю бабушку! Какую-то "Любимую"! Причем уже давно я пялюсь на этот венок, почти с самого начала, когда встала в изножье гроба…
- Простите, сколько у вас на часах? - спросила я женщину впереди себя.
Она ответила, полуобернувшись (я увидела незнакомый профиль и красный нос):
- Тринадцать тридцать.
Вот это да! Похороны Мефисто были назначены как раз на тринадцать тридцать! И я еще опоздала минут на десять, и нас долго не пускали, предыдущие никак не выходили… Где-то около двух часов мы вошли в этот зал.
Я посмотрела на свои часы. Три ровно.
- Извините, а какой сегодня день?
Она даже не обернулась, только покачала головой:
- Понедельник.
Так. Понедельник это и был. Я прекрасно помню.
- А год, год какой? Понедельник какого года? Она покосилась на меня через плечо и промолчала.
Может быть, подумала, что я не в своем уме или просто захотела поговорить, посторонняя всем на этом семейном сборище.
Я и одета была совершенно не как они, без черного платка на голове. Вообще без шапки.
Я потихоньку вышла из морга в чистое снежное поле, по которому шла наезженная дорога, усеянная еловыми веточками и пестрыми лепестками.
Дорога вилась в полях до горизонта. Автобусы стояли рядами у здания с трубой (это был, видимо, крематорий).
А я же ведь в два часа приехала на улицу Хользунова, такси ползло через все городские пробки, водитель долго блуждал по переулкам, ища возможность проникнуть на улицу с односторонним движением. Вокруг простирался шумный, грязный, забитый транспортом город, солнышко показывалось из-за туч, тротуары были мокрые… Конец сентября был!
Белое безмолвие окружало меня.
Я повернула к автобусам.
Что самое неприятное, всем здесь я была посторонняя, и теперь надо пристраиваться к чужим автобусам, к чужим людям…
Я вернулась в зал крематория, инстинктивно пробралась к той тетушке, у которой я спрашивала время. Это был единственный знакомый мне человек в данном времени.
Тут уже лилась траурная музыка, гроб уходил за занавеску, люди рыдали, кто-то очень громко выл, буквально во весь голос, отпустивши поводья. Плакальщица явно профессиональная, заводная.
Вдоль стен стояли те самые венки с надписями "Любимой", "Дорогой", "Незабвенной".
Женщина, та, моя единственная родная душа, полуобернувшись, сказала:
- А Николай так ее и не увидел.
- Да, - ответила я тихо.
Она меня явно за кого-то приняла!
Играя свою роль подавленной горем родственницы Николая (как меня зовут-то?), я немного скуксилась, понурилась и побрела наружу теперь уже в толпе, имея в поле зрения свою знакомую, вернее ее спину. Вслед за этой черной спиной я забралась в автобус, надеясь куда-нибудь приехать.
Одета я была, конечно, несоответственно - легкая куртка, брюки, все темное, очень приличное. Черные очки! Я их быстро стащила. Любопытствующие уже оборачивались (я села на заднее сиденье справа).
По рядам пошла гулять бутылка водки, мне тоже налили в пластмассовый стаканчик.
- За нашу дорогую, - провозгласил кто-то впереди, и все согласно кивнули и выпили. Я сделала вид, что пью, переждала немного и вылила водку себе под ноги. Хорошо, что рядом сидящий мужик в это время дул из горла своей, отдельной бутылки.
- Как тебя? - спросил он.
- Лена, знакомая Николая.
Спасибо тетке.
- Ты откуда?
- А вы откуда?
- Я-то с Талдома, - с большим упреком ответил мужик.
- А как вас зовут?
- Николай.
- Тоже? - глупо сказала я. - Николай… Надо же… А как отчество?
- Так Петрович. Ну… а ты откуда? - как-то уже не сдержался он.
- А я из Америки, - вдруг вырвалось из моего рта.
- А, - развязно отвечал мой Николай. - Слышали мы, слышали о вас.
Бог ты мой!
- Ну и как ты теперь? После этого убийства? - спросил он с некоторой оттяжкой.
- Я?
- Да. Вот ты. Не будем вообще вспоминать, она о тебе говорила всю свою жизнь. Она верила, что найдет тебя…
(И прикончит, подумала я.) И, опережая события, ляпнула:
- Меня осудили.
- Сколько дали?
- Двадцать лет.
- Дела, - кивнул мой Николай своей дурной головой. Видимо, в знак того, что двадцать лет - это справедливо.
После чего он выдул бутылку до дна.
Затем он заснул, успокоенно положив на мое хилое плечо эту свою голову, набитую теперь полнейшей информацией.
Слева от меня сидела еще одна тетка. Она все, оказывается, слышала.
- Валя о тебе говорила всю свою жизнь, - подчеркнула уже сказанное тетка. - Она верила, что найдет тебя. Это Николая, - объяснила тетя вперед мужику и старушке.
Те обернулись.
- Как она мечтала тебя убить! - сказала старушка.
- Она же закончила свою жизнь на балконе, думала тебя встретить сверху, - продолжала тетка слева.
- А я не успела, - ответил мой рот. Тяжелая голова Николая-2 подпрыгивала на моем плече, дорога была неровной.
- Вот так да, - сказал старичок и обернулся ко мне. - Николая собственной персоной, Николая Степановича. Где же был ты, Николай?
Я заметалась. Что это, я стала Николаем?
Потрогала лицо. Нет, все мое со мной. Курточка, под курточкой свитерок, белье, грудь.
- Где он был, там его нет, - продолжала я этот дикий разговор. - Он пасет ослов на Апалачах.
Они покивали.
- Ослов, козлов на даче, - пронеслось вперед по рядам. Кто-то не расслышал и переврал.
Не важно, что они там мелют, главное, чтобы они не оставили меня в этой заснеженной пустыне. А довезли бы куда-нибудь.
- Тебя теперь отпускать нельзя, - сказал старичок. - Она так ждала этой встречи.
- Так ждала, так ждала, - понеслось по рядам.
Внезапно я ответила так:
- Какой знакомый крематорий! Я хоронила здесь Риту. Был батюшка.
- Да-да, - заговорили в автобусе. - Сколько мы сюда перетаскали!
Минуты две они наперебой выкрикивали имена и фамилии, стали спорить, выпили еще, затем запели.
За окнами темнело.
Какой хотя бы год?
- Ни у кого газеты нет? Ноги промокли, - фамильярно обратилась я к автобусу.
- Я хоронил тут Элизбара, - обернувшись, ответил спереди щербатый старичок, - начальник цеха был! Винзавод уже закрыли. Новое оборудование купили, всех уволили… А Любу еще раньше. Ее прямо вынесли. Говорила: "Пила до вас и после вас буду!" А техник-технолог. Мы привозим ее, она свекрови кричит: "Ну ты, деловая! Мой халат снимай!"
- А что такое время? - спросила я.
- Время? - услышала женщина слева. - Пора спать. Время ночь.
Николай поднял голову с моего плеча и ответил:
- Пять часов?
- А Шуру тут хоронили, - сказала ему я. - Такой Шура Мефисто.
- Это сколько раз было! - Николай даже отпрянул от меня. - Я с ним вместе учился!
Здрасьте. Приехали.
- В каком классе?
- В десятом.
- Но он был моложе вас?
- Да, было ему восемь лет. Моложе! Это не то слово. Он пришел к нам в сентябре из второго класса, видали? Мы уже усы брили! Закончил сразу за месяц школу и в октябре поступил в университет и тут же, когда ему исполнилось десять, его закончил!
- Подумать только…
- У таких людей, - назидательно продолжал Николай, - есть привычка возвращаться и перескакивать туда-обратно через некоторое время! Это и есть бессмертие, - сказал он. - Меня таскал. И всех с собой гоняет. Возвращаюсь как огурец, а моя жена бабушка.
- Вот у нас какой год? - придирчиво спросила я.
- Не это важно! - воскликнул нетрезвый Николай. - Он вообще сейчас в клинике живет на сохранении.
- И как себя чувствует?
- Да чувствует, - отвечал Николай. - Скучает. У него целый этаж. Да это не здесь. Сын профессор. Миллионер. Жена то там, то там. И Шура этот Мефисто мне все время звонит. Когда явишься. (Неожиданно он вызверился.) Ра-бо-та у меня, ясно?
- А вы кем работаете?
- Я? Я оператором. Ты что, маленький ребенок? Иди в люлю! - вдруг сказал в пространство Николай. - Я же оператор! Уборочный комбайн! Сутки через двое!
- А мы сутки через трое, и мне сейчас заступать, - перебила я его и спустя некоторое время уже шла среди мраморных колонн.
Сияло вечное небо. У меня были голые коленки, на кудрявой голове ловко свернутая ветка плюща.
Простология
мысли по дороге с дачи домой
Момент, когда совершается подмена - друг, к примеру, оказывается врагом, - это момент столкновения интересов. И все.
Как с тобой обходится Пьюшкин? Вот к нему приехал человек - на электричке, заметим, - так чуть спор, даже на научную тему, - Пьюшкин бьет кого попало доской по голове. Разделочная доска. Такая, на которой рубят мясо. Это что?
И этим подмененным другом может стать не только Пьюшкин, но любой, даже очень близкий родственник (-ца), мигом: отец, мать, как это было, дети, жена.
Так он рассуждал.
Мешаешь достичь какой-то цели - все. Мешаешь спать, к примеру. Всё не дают жить как тебе нужно. Портят телевизор, если ты его желаешь смотреть ночью. Братья (сестры) вообще подворачиваются на простом: кого из них больше любили в детстве и кому больше досталось.
До сих пор!
Вообще (думал он) нет более смертельных в результате врагов, чем родственники вокруг хоть какого имущества! Особенно если это дело делят по завещанию или без него.
Ему ничего не досталось после родителей.
В подобном случае даже логика отказывает, и из-за лишней мелочи человек на всю жизнь чувствует себя обделенным, сестры хапнули все! Брат умер молодым, единственное святое в жизни.
(Ясный разум именно сейчас, в этот момент, он почувствовал. Сказать было некому. Он говорил это себе, идя домой.)
Кое-какой дом у него был.
А уж что говорить о таком важном моменте, как преимущество в карьере! Были равны, а теперь он проректор. Возьми меня туда! А он даже трубку не берет, секретарша не соединяет. Дай мне место, я без места! У тебя много их! Не берет трубу. Тянет. По-нят-но. И если рядом подзуживает советчик (хоть и бывш. жена), то тайная ненависть и ревность разгораются, у тебя открываются глаза. Вот это и есть психология человека, проще простого. Простология.
Он повторил это слово.
Дети чаще всего становятся врагами своих родителей, когда приводят в родительский дом своих дружков или девушку. Родители глядят на этих друзей и подруг и видят одно: эти хотят взять у ребенка все! То есть время, деньги, квартиру, любовь, да! Всю привязанность, на какую способен человек, - а она не бездонная бочка. Привязан человек к родителям, а тут привязались к нему дружки так называемые или эта халда, девушка. Преть! (Он псыкнул слюной.) И все. Телом и душой он с ними, с девкой. Его уведут. Все возьмут.
(Он был одновременно и бывшим сыном, которому мать не разрешала никого приглашать в дом, и разведенным отцом, свидетелем того, какие у потомства заводились дружки и девки, пираньи. Все это было в прошлом, теперь уже родители умерли, дети завели семьи, якобы влюбившись. А это их поволокли!)
И та сцена сегодня утром на даче у сестры бывш. жены - ну ему захотелось приехать на все воскресенье, у сестры жены день рождения, ну надо же к кому-то в гости ездить! Ладно, они меня по обычаю спровадили. Сказал им правду: вы не диван выкинули, вы меня выкинули! Дали бутербродик и привет, кто сказал, что я хочу есть? Иди на пруд и не показывайся. Мы сели на лавку по другую сторону забора, никому не мешаем - но и к их сыну приехала молодежь, сын уперся в меня рогом, что этот тут сидит, пусть уйдет, тоже был скандал, меня погнали, я причина всего! Пришлось уйти, не дожидаясь вина, вечером зайду, оставьте мне бутылку - половину.
И тут же эта пьяная девка в их компании! Прилипла к Димке (сын сестры бывш. жены).
Это же не любовь, а это безобразный - как сказать? Блуд! Даже кошечки и собаки отвратны в эти моменты, а уж кошка - родная душа, самый свой человечек, ни на что не претендующий, кошка никогда не будет считать себя лучше и выше, презирать и гнать, не променяет на другого хозяина, мурочка.
(Он сделал губами поцелуй, произнес:)
- Крошечка моя.
Пришлось кастрировать. Два дня потом сидел с ней, пока она не пришла в себя.
А то ведь выла, гадила на тахту. Не давала спать. Подставляла поднятый хвост. Что я? Что я могу? Я тебе не кот. Нету Васи.
(Вслух:)
- Не-ту Ва-си!