– Не видно тебя чего-то. Уезжал, что ли? Нет? Думал, куда это ты пропал. Про тебя пару раз Эммануилович вспоминал. Ну, этот, с которым ты в доме отдыха травил про разные философии. Спрашивал, откуда это ты там взялся? Задел ты старика. Хе-э! Хорошо ты его тогда мордой об стол, хорька лопоухого. А то все из себя чего-то корежит. Мне от него вчера два раза звонили. На их сборища зазывали. Нет уж, сначала посмотрим, чем эта заварушка закончится. А эти, лопоухие, глядишь, еще и в лоб получат. Я у них был на одной сходке. Один тип так и сказал: этот Верховный Совет хуже, чем коммуняжный. Если бы там одни коммуняги были – это полдела. А он ещё тем душком отдает.
– Это кто такое сказал? – спросил Олег.
– Ну, там кто-то... Из их братии.
На "Октябрьской" Олег вышел из вагона метро и сразу оказался в густой толпе. Поезд оторвался от платформы, резким гулом забил на мгновения шум сотен голосов. Людская масса опять загудела, стала прессоваться у эскалаторов. Многие пошли наверх пешком.
Площадь перед входом в метро и начало Ленинского проспекта были заполнены народом. Олег свернул влево, к Крымскому валу. Пролез между стеной дома и киоском по грязи и мусору и прошел по тротуару ближе к Парку Горького. Молодая женщина стояла у края мостовой, а девочка держала ее за руку и говорила:
– Ну, пойдем! Ты обещала! Работает карусель!
Олег заметил, как лицо женщины вдруг стало меняться, и обернулся. Толпа попятилась от Якиманки и начала сжиматься. На улице выстроилась цепь омоновцев в черных куртках и белых шлемах и двинулась вперед. Трещал мегафон. Но разобрать можно было лишь отдельные слова.
От злорадного грохота дубинок о металлические щиты толпа сжалась еще сильнее. Рявкнул мегафон. Ударили по щитам омоновцы. Толпа застыла, будто оторопела. Но вдруг охнула и резко качнулась.
Цепь ОМОНа разорвалась и откатилась к Якиманке. Людской поток устремился по Крымскому валу и сбил первый милицейский кордон. Движение толпы усилилось. Она уже приближалась ко второму кордону, а площадь еще была переполнена. Омоновцы оказались рассеченными на две группы, прижатыми к парапету моста. Драка была скоротечной. Несколько человек в милицейской форме спрыгнули вниз на газон и побежали к входу в парк. Им на подмогу выскочили из-за киосков человек десять в штатском и кинулись на демонстрантов.
Толпа бежала по Крымскому мосту – мужчины, женщины, старики, дети. Поперек дороги стояли два милицейских газика. Несколько человек попытались перелезть через них. Пожилой мужчина спрыгнул на мостовую, крикнул парню:
– Флаг! Флаг мой подай!
У перил моста стояли два перепуганных солдатика – в бронежилетах поверх шинелей.
– А почему нас не пускали? А? Почему? – строго говорила им пожилая женщина в темной косынке.
– Нельзя вам туда, – сказал один из солдатиков.
– Как это нам нельзя? Это кто вас такому научил? – спрашивала женщина.
На мосту остались несколько групп солдат. Стояли, побросав металлические щиты и, ничего не понимая, глазели на людской поток. Омоновцы сбежали по боковым лестницам на набережную, уходили подальше, посматривая, не бросятся ли их догонять.
У метро "Парк культуры" на тротуарах стояли прохожие, смотрели на запруженную народом улицу, спрашивали, куда идут.
На подходе к Зубовской площади впереди закричали:
– "Черемуха"! "Черемуха!"
Шедшие впереди остановились. Но сзади толпа напирала. Олега толкали. Он попытался выбраться к тротуару, но не смог. В воздухе сильно пахло гарью. С Зубовской доносился рокот работающих моторов.
Парень в зеленой куртке забрался на крышу ларька и кричал:
– "Поливалка" развернулась! А-а! Вперед поперла!
Парень еще что-то кричал, а толпа двинулась вперед. Пожилой мужчина в плаще потерял ботинок. Пытался растолкать встречный поток и повторял:
– Где? Сюда! Мне его! Мой!
На Зубовской стояли несколько крытых брезентом военных машин. В кабине одной из них сидели солдаты. Из толпы им кричали, чтобы выходили, и грозились выбить стекла. На газоне у тротуара лежал на спине седой мужчина. Рядом с ним стояла молодая женщина с разбитым в кровь лицом.
ОМОН отходил по Калининскому проспекту к центру и по Садовой – к Площади Восстания. Мальчишка лет пятнадцати стоял посреди улицы и орал:
– Они прятаться, прятаться побежали! В посольство!
У мэрии ударили автоматные очереди. Толпа заныла, закричала женскими голосами, бросилась к скверу на другой стороне улицы. Олега толкнули. Он отлетел к тротуару, полез через низкий кустарник, царапая лицо и руки. Оглянулся, увидел, что на мостовой остались лежать люди.
У гостиницы "Мир" толпа разоружала солдат из внутренних войск. Стаскивала с них бронежилеты, отнимала щиты. Кто-то закричал:
– А-а! Ранен! Ранен!
И сразу несколько голосов:
– Снайперы! Снайперы! На мэрии! На крыше!
По Калининскому бежали люди. Возле мэрии загудел грузовик. Зазвенели разбитые стекла. В здание бросились несколько человек.
Дом Советов был окружен кольцом из военных грузовиков и поливальных машин. Перед ними поблескивающей, полупрозрачной змёй была растянута спираль колючей проволоки. Ближе к мосту ее сумели разодрать. Девчонка в сиреневой шапочке и мужчина в темной куртке и шляпе пытались оттащить ее в сторону. Проволока цеплялась колючками за асфальт и противно лязгала.
– А где ОМОН? Где? – кричал пожилой мужчина. – Они инвалида на Смоленской площади убили.
Олег прошел вдоль Дома Советов свернул к Рочдельской. У потухшего костра сидели два полусонных парня. Перед ними стояла маленькая женщина в длинном пальто и говорила:
– Разбежались все! И милиция и генералы! Мы сюда вот откуда – от Октябрьской площади приперли. И все бегом да бегом!
Парни смотрели на нее недоверчиво и переглядывались.
– Правда, нет вокруг никого, – подтвердил Олег.
У гостиницы "Мир" раздалась короткая автоматная очередь. Женщина с испугу пригнула голову, а один из парней выкрикнул:
– Во! И не разбежались!
Проход на Рочдельскую был перегорожен грузовиками. Олег полез на капот одного из них. Ребята у кострища встали и подошли ближе.
За машиной стояли два солдатика-водителя, курили и озирались по сторонам. Больше никого не было.
– Р-авняйсь! Смирно! – заорал Олег. – Кто такие? Как имущество бережете?
– А чего случилось-то? – боязливо спросил один из солдат.
– Чего случилось? – переспросил Олег. – Одно только ясно – разбежалось все ваше начальство.
– А куда нам? – спросил второй солдатик.
– Идите лучше куда-нибудь подальше отсюда, – посоветовал Олег.
Аня чмокнула его в щеку и спросила:
– Откуда ты такой растрепанный? Я тебе с утра звонила.
Он снял куртку, посмотрелся в зеркало:
– Даже не знаю, что ответить... Откуда я...
Они обедали в большой комнате за накрытым белой скатертью столом. Олег жевал макароны и рассказывал, как они бежали по Садовому кольцу и Калининскому, как по толпе стреляли из здания мэрии.
– Но ведь это не были какие-то там беспорядки? – спрашивала Аня.
– Нет, наверное.
– А все те, кто собрался там, они были озлоблены? Они хотели отомстить?
– Ну, знаешь ли, радостных там не попадалось. Какая радость, когда сначала бьют, потом стреляют... Когда толпа увидела убегающий ОМОН, я подумал: ой, что будет! Я думал, их на куски могут разорвать, за все, что последние дни было, когда они женщин и стариков ногами пинали.
– А что дальше будет? – спросила Аня.
– В этом-то все и дело.
– Но если колючей проволокой оцепили парламент, это же переворот! – Она смотрела на него большими, растерянными глазами. – И если теперь все увидят, что люди освободили парламент, то армия не сможет защищать Ельцина. И все это должны сказать по телевидению. Да? Тебе верится, что все хорошо закончится?
– Мне? Как тебе сказать... Хотелось бы, чтобы дальше была нормальная жизнь. Но ты видишь, сколько кругом истеричных. И они все что-то да ненавидят.
– Что ненавидят? – не поняла она.
– Кто – что... Кто-то считает, что не в то время родился и не от тех родителей. Кто-то – что не в той стране. И всем им что-то недодали. Всю жизнь виноватых в этом ищут.
– Слушай, а почему ты сегодня туда пошел? – спросила Аня.
– Ну, вранье не может же быть навсегда. И чувство, что какая-то страшная сила на нас накатилась. Не один я это почувствовал. Поэтому и стали у Верховного Совета собираться. Даже забыли ему, что он роспуск Союза поддержал.
Первый канал телевидения не работал; по второму объявили, что в Останкино идет митинг, а они выходят в эфир из резервной студии. Дальше понеслось про молодчиков у телецентра. Один за другим на экране появлялись известные либералы и демократы, кричали: "Где войска?!", "Почему нас не защищают?!". Заявляли, что в Москве – попытка переворота, и что в город надо срочно ввести армию.
– Вот так все и раскручивается, – сказал Олег.
– А почему митинг в Останкино? – спросила Аня.
– Наверное, парламент хочет обратиться к стране.
– Почему же они парламенту слова не дают?
– Сегодня по людям стреляли, – говорил Олег. – А ты спрашиваешь, почему слова не дают!
– Но если сейчас кто-нибудь выступит и все людям объяснит?
– Я, наверное, опять к Верховному Совету пойду, – сказал Олег.
– А я? Я с тобой!
Олег помолчал и ответил:
– Ты дома сиди. Ладно? В тылу! А я тебе буду звонить и докладывать об обстановке.
– Почему ты меня не хочешь с собой брать? Мне тут одной страшно будет.
– Не будет! Я же тебе говорил! Чтобы сюда прийти, я через машины перелезал. А сейчас – неизвестно что в городе. Ты готова получить по спине, ни за что, ни про что, резиновой дубинкой? Тогда сиди дома!
– А ты?
– Со мной ничего не будет! Я чуть что – в переулок.
– И я с тобой – в переулок. – Она встала и пошла к двери.
– С тобой только одна морока будет.
– Тогда и ты никуда не ходи. – Она выглянула из коридора.
– Я пойду, посмотрю и вернусь. – Он старался говорить спокойно. – А если поздно будет – пойду домой, а тебе позвоню.
– Ну, вот еще! Обязательно приходи ко мне! Я тебя ждать буду.
– А вдруг будет поздно?
– Все равно. Я спать не буду, пока ты не придешь. Я тебя дождусь. Ладно?
Она подошла к нему и обняла за шею.
– Ты меня как на фронт провожаешь, – Олег сказал. – Я просто посмотреть – как да что. И обратно.
– Ко мне!
– Хорошо! Ну, вот еще! Только плакать по этому поводу не хватало! Ну, пока!
Вечер был, будто совсем обычный. По улице Заморенова шли прохожие и ехали машины. Пресненские переулки успели опустеть. Горели фонари. Чернели проемы подворотен.
Площадь между детским парком и Верховным Советом была заполнена людьми. Стояли кружками, обсуждали события. Один из депутатов разговаривал с мальчишкой-корреспондентом. Из толпы спросили:
– Что в Останкино?
Депутат ответил, что обратиться к стране по телевидению парламент не смог.
– В Останкино вовсю стрельба идет! – выкрикнули из толпы.
Депутат показал на гостиницу "Мир":
– А вот там сегодня огнеметы нашли! Зачем, спрашивается, их сюда притащили?
Олег прошел ближе к Рочдельской. Увидел у костра одного из тех парней, которые дежурили днем. Присел на ящик, сказал:
– Я тут после прорыва через машины перелезал. Возле них солдатики стояли.
– А, это ты! – ответил парень. – Меня днем сморило, задремал маленько, а тут прибегают, кричат...
– Солдатики, те двое, куда делись? – спросил Олег.
– Напуганные такие были. Мы им: "Вон, отсюда!" А они: "Нам попадет, если уйдем". Потом делись куда-то.
Пожилой человек в шляпе поправил ящик, на котором сидел, и сказал:
– Пока все разбежались. Но вот, что дальше будет? Подошел невысокого роста человек в форме морского офицера.
– А! Петр Саныч! Давай, посиди с нами. – Пожилой человек в шляпе подвинулся на своем ящике. – Какие новости?
Офицер сел у костра и снял фуражку:
– У Останкино дела неважно пошли. По людям огонь открыли. А на Тверской э т и хотят своих вооружить.
– А чего ты тогда без оружия? – спросил пожилой.
– Надо будет – возьмем, – ответил Петр Саныч.
– Чего ваши там думают? Армия на чьей стороне будет? – спросил парень – сосед Олега.
– Работаем, со всеми переговариваемся. – Петр Саныч вытащил из кармана пачку папирос.
– А где "Днестр"? В Доме? – спросил парень.
– Чего мы тут будем обсуждать – кто где? – буркнул Петр Саныч.
– Я к тебе под команду запишусь, если что, – сказал пожилой человек в шляпе. – Ты из потомственных морячков?
– Еще ты! Отец на Балтике служил.
– А в революцию? – спросил человек в шляпе.
– Мичманом был. – Петр Саныч вытянул ноги к огню и поправил полы шинели. – Матросами командовал. А в Отечественную в Мурманске морские конвои охранял.
– Мой дед священником был, – сказал парень – сосед Олега. – В тридцатые в лагере погиб.
– Ты вроде говорил, что из партийных? – спросил его пожилой.
– Я считаю, не должно быть крупной частной собственности. Ну, считаю я так! – Парень стал для убедительности размахивать руками. – И в партию сам на заводе вступил. Никто меня туда силком не тащил. А эти все из партии сбежали и в демократы записались! Я же не побегу.
– У меня в семье – два деникинских офицера – дяди отца, – говорил пожилой. – Один – погиб, второй в Сербию уехал. Потом в Чехии жил. Мне там пришлось бывать. Даже могилку искать пробовал. Я полжизни дипкурьером служил. Помню, в Париже пошли мы с приятелем в музей д'Орсе. Идем по залу с портретами середины девятнадцатого века. Смотрю на женщину на большом портрете. Какие, думаю, русские глаза! Приятелю говорю: вылитая наша! Подхожу, читаю: графиня такая-то... "La tante du musicien Rimsky-Korsakov". Тетка композитора Римского-Корсакова! Рисовал какой-то художник с немецкой фамилией. А все равно наших сразу видно.
С Конюшковской к Верховному Совету повернули две машины. Выключили фары и заглушили моторы. Олег пробирался в их сторону, а навстречу по толпе неслось: "Расстреляли! В Останкино!". Но тогда эти слова так и остались неосознанными громадным большинством тех, кто стоял на площади. "А кто, кто стрелял?", – спрашивали вокруг. "Милицейский генерал приказ отдал". "Кто?".
Ночь была тихой и холодной. Олег шел по темным, пустым переулкам к улице Заморенова. Только в редких окошках горел свет. На мусорных баках сидели бездомные кошки. Из приоткрытой форточки двухэтажного дома слышался плач ребенка.
На перекрестке Олег повернул к Аниному дому. Вдруг услышал правее, со стороны Пресненского вала нарастающий гул. Вдали под белесым светом фонарей один за другим мелькнули три бэтээра.
Пока Олег добежал до конца переулка, бэтээры успели куда-то свернуть. Но слева, ближе к метро стояла колонна военных грузовиков. Солдат не было видно. Два офицера в куртках прохаживались по тротуару у головной машины.
К ним подошли высокий мужчина и женщина в кожаном пальто и шляпке.
– Вы тут стоите, а там что делается! – выкрикнула женщина и показала рукой куда-то в сторону. – Там-то что делается! У Белого дома бандиты и фашисты людей убивают! Ваших солдат! Они убивают, а вы своих граждан не защитите! Вы же – солдаты! А своих людей бросили этой фашистской мрази на растерзание! Когда же вы будете нас защищать?!
В ее спутнике Олег узнал Григория Эммануиловича.
– И как вы можете все это стерпеть! Вы! Военные люди! – опять закричала женщина.
– Там – зверства и разбои, – сказал Григорий Эммануилович. – Там ваших солдат истязали! – Он взглянул на Олега, схватил женщину за рукав и быстро повел за собой.
Олег подошел к военным:
– Вместо того, чтобы брехунов-пропагандистов слушать, сами бы подошли и посмотрели, что за народ у Верховного Совета собрался. Я оттуда иду.
– Идешь – и вали! – Один из офицеров оглядел его с ног до головы.
– По толпе у Верховного Совета стреляли, – сказал Олег.
– Чего ты с ним трепешься? – Второй офицер злобно смотрел на Олега. – Сказано тебе было: катись отсюда! По нашей колонне еще на въезде в город снайпера щелкали.
С грохотом и вонью выхлопных газов площадь перед метро переползли танки. Повернули на Трехгорный вал, направились к набережной. Они были уже далеко, а гул так и остался в ушах.
Олег быстро пошел к Верховному Совету. На четвертом этаже Аниного дома горел свет. То ли ее окошко, то ли нет. Олег не стал останавливаться.
Начинало светать. На Рочдельской за баррикадой стояли человек десять, молча вслушиваясь в гул моторов со стороны набережной. Кто-то спросил:
– Это танки?
– На Пресне – войска, – сказал Олег. – Никто не ответил.
– А если сюда подойдут? – спросил тот же голос.
– У меня племянник – офицер, – сказал кто-то сзади. Олег оглянулся и узнал дипкурьера. – А соседский мальчишка в Таманской дивизии служит. – И что? Они не увидят, кто тут перед ними? Подъедут и посмотрят. Не, давайте это дело спокойно перекурим.
Подошли к костру. Расселись на ящиках. Кто-то предложил:
– Чаю, что ли, вскипятить?
– Я здесь – чтобы дождаться, когда армия подойдет, – говорил дипкурьер. – Они же не идиоты, увидят, сколько народа собралось.
Пришел Петр Саныч. Постоял у костра, сказал:
– Армия в город втягивается. Пытаемся связаться, поговорить. Проясняем обстановку. А кто устал, пойдите в подъезд, подремлите.
– Уже не заснешь, – ответил дипкурьер.
"Зря я к Ане не зашел, – думал Олег. – Как-то по-жлобски получилось. Пробегал мимо и не зашел. Надо было бы хоть на минуту. И чего так заторопился?"
Набирало голубизну небо над пресненской высоткой. Забелели редкие облака. Пронеслись одна за другой две стаи сизарей.
Где-то у стадиона начал нарастать гул. Повис в воздухе и вдруг раскололся, разлетелся по сторонам в грохоте пулеметных очередей. Сухим треском присоединились к нему автоматные очереди.
Люди побежали к подъезду Верховного Совета. Грохот усилился, забил собой все пространство вокруг. Пулеметы стреляли по площади со стороны Горбатого моста.
Олег полз вдоль стены дома. Несколько раз над головой что-то звякало о гранитную отделку цоколя. "Неужели пули? – думал Олег. – Здесь, у нас, почти возле дома! Чушь какая-то..."
Пулеметная стрельба стихла. Откуда-то сзади доносились автоматные очереди. Олег лежал, прильнув щекой к асфальту, слышал удары собственного пульса в висках.
В подъезд вносили раненых. Кто-то кричал: "Быстрее вы там! Ё...". Стеклянная дверь была в беленьких пулевых пробоинах. В фойе первого этажа все сидели на полу. Вход на лестницу охраняли трое парней в камуфляже, с автоматами в руках.
Олег побежал вверх по лестнице. На втором и третьем этажах возле окон стояли люди, осторожно выглядывали на улицу. Олег поднялся на следующий этаж. Посмотрел вниз на площадь. На асфальте лежали тела убитых. От Горбатого моста тянул черный дым. Со стороны детского парка тяжело и медленно шел человек. Успел сделать несколько шагов, раскинул руки и упал.
На Дружинниковской показался бэтээр. Стал двигаться к баррикаде, не доехал до нее метров пятьдесят и остановился.