На Пушкинской возле здания редакции собралась толпа с плакатами. К вывешенным на стендах свежим газетам было не протолкнуться. Громко спорили невысокая женщина и средних лет мужчина.
– А зачем нам армия? – почти кричал мужчина. – Зачем столько денег тратить? Ну, кто на нас нападать собирается? Кто?
Чуть дальше в толпе слышался нервный женский голос:
– Никогда они ничего не сделают для народа! Разве они захотят нам зарплаты до европейского уровня довести?
В сквере за памятником Пушкину начался митинг. На ступенях появился человек с мегафоном и объявил:
– Слово предоставляется Председателю комитета гражданских прав Григорию Эдуардовичу Пискунову.
– Господа! – выкрикнул оратор под неутихающие аплодисменты публики. – Нынешний партократический режим продемонстрировал свое полное нежелание выполнять требования народа. Власть не хочет проводить крупномасштабные экономические реформы, способные поднять уровень жизни населения. Сейчас только демократически мыслящие деятели способны решить эти задачи!
Следующей выступала полная дама в очках.
– Главное – это нейтрализовать врагов демократии! – кричала дама. – Все эти партийные боссы только и видят... – Дама потрясла в воздухе кулаком, но забыла уточнить, что именно боссы видели.
В середине августа институт опустел. Даже буфет закрыли и из всей охраны оставили только одного вахтера на проходной.
Ворота во дворе противно заскрипели. Олег приподнялся в кресле, увидел, как на улицу выезжает машина директора и подумал: "Вот и шеф на дачу смотался".
Позвонила Ирина:
– Слушай, я ничего не понимаю. Что это за заявления? И куда Горбачев подевался?
– Как куда подевался? – не понял Олег.
– Ты радио слушаешь? Включай. Я тебе потом перезвоню.
Диктор ровным и бодрым голосом дочитал одно обращение и принялся за другое.
Раздался телефонный звонок. Ирина спросила:
– Ну и чего?
– Насколько я понимаю, это – переворот, – ответил Олег.
– А чего делать?
– Понятия не имею.
– А у нас говорят: может хоть порядка больше будет.
– Хрен его знает! – чистосердечно признался Олег.
– А знаешь, что войска в Москву входят? – спросила Ирина.
– Это брехня, наверное.
– Ну, да! Танки! И что сейчас делать? В банк бежать? В комнату вошел Борька:
– Слышал? Да? А шефа на совещание вызвали.
– Я думал, что он на дачу удрал, – ответил Олег.
– Все так думали! Я уж обрадовался и портфель стал собирать. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Пошли в приемную шефа. Секретарша смотрела телевизор. По одной программе зачитывали обращение, по другой показывали балет.
– А говорят, что в Москву войска входят, – сказал Олег.
– В "Новостях" показывали, – ответила секретарша. – На центральных улицах уже стоят.
В дверь заглянул Веселов.
– Светоч демократии! – обратился к нему Борька. – Что такое на белом свете делается!
– А, разберутся, – отмахнулся Веселов и ушел. Борька перещелкал пультом разные каналы:
– И кто его знает, к чему все это? И как закончится?
В комнате Олега они заварили чай и включили радио. Никаких новых сообщений не было.
– В субботу по городу прогулялся, – рассказал Олег. – Все-таки наша публика немного не в себе.
– А танки в городе? – спросил Борька.
– Тоже бред какой-то...
Олег позвонил Ирине, спросил, есть ли новости.
– Никто ничего толком не знает и понять не может, – раздраженно говорила она. – И брательник мой как сквозь землю провалился. Нигде его нет!
– Уже в партизанах! – предположил Олег.
– Я боюсь, что по другому адресу. А у меня товар на таможне. Все, пока!
Допили чай с пряниками. Послушали по радио очередные "Последние известия".
– Надо выяснить, что обо всем этом думает народ. – Борька стал набирать номер: – Алло! Это что такое? Это – торговая точка? Очень приятно. И как вы там поживаете? Нет ли у вас в продаже шашек? Нет, ни шишек. Слышали: "Шашки наголо!" Вот такие нам и нужны. Жаль, что нет. Хи-и! А события обсуждаете, поди? И какие мысли у коллектива? – Борька продолжал разговор и передавал его Олегу: – Что? Половина коллектива празднует победу над бардаком? А вторая? Скорбит и рвется защищать демократические начала в жизни общества? Нет, не рвется? А что тогда? А, ведет словесные брани и чаи гоняет с печеньем. С удвоенным аппетитом. А кто рвется грудью защищать? Евдокия Ефремовна! Вот, здорово! Уже отказывается? Как же так! Говорит, что в подвале отсидится? Да? Зря размечталась! Не отсидится? Что? В люк не пройдет? Хи-и!
Борька положил трубку и сказал:
– Во, как у них здорово в овощном магазине! Говорят: если что, в подвал заберутся.
Во второй половине дня Олег сбежал с работы и поехал в центр города. На Садовом кольце недалеко от Октябрьской площади троллейбус обогнал военную колонну: четыре танка медленно двигались за милицейской машиной с мигалкой. У пресс-центра МИДа стояли танки и бронетранспортер. На броне сидели солдаты. Вокруг толпился народ. Кто-то фотографировал.
Олег вышел из троллейбуса на площади Восстания. В переулке у здания Комитета по радиовещанию тоже стояли танки. Мальчишка-танкист разговаривал с пожилой женщиной:
– Сами ничего не знаем! По тревоге подняли, когда ремонтом занимались – и сюда. Даже переодеться не успели.
На мальчишке был грязный, замасляный комбинезон и старая пилотка без звездочки. На плече висел автомат. Подошел седой мужчина. Сразу закричал:
– В кого стрелять приехали? Стрелять-то в кого? В нас? Мальчишка пожал плечами и отвернулся.
– Чего вы к нему привязались! – громко сказал Олег. – Прислали его, он и стоит. И стрелять ни в кого не думал. Вы сейчас пойдете домой обедать и дальше возмущаться, а ему тут стоять.
Олег вернулся на Садовое кольцо, перешел на другую сторону и свернул в переулок. У здания Верховного Совета стояли несколько бронетранспортеров. Вокруг толпились люди. Разговаривали с солдатами и норовили залезть и посидеть на броне. Ближе к стадиону "Красная Пресня" собрались две-три группки и бурно обсуждали события. Женщина расклеивала листовки на столбах.
На следующий день было все то же. По всем телеканалам зачитывали официальные сообщения, крутили старое кино и концерты классической музыки. Не происходило ничего.
С утра Олегу не работалось. Каждый час волей-неволей включал радио и выслушивал старые сообщения. Пришел Веселов, равнодушно сказал:
– Мне двоюродный брат из Риги звонил. У них там праздник. Все друг друга поздравляют.
После обеда на работе появился Борька. Посмотрел на Олега взглядом старого заговорщика и тихо сообщил:
– Все у Верховного Совета собираются. И депутаты там, и Ельцин у них спрятался. Ночью будет штурм. Представляешь, что может случиться? Пойдешь туда?
– Не знаю, – ответил Олег. – Не нравится мне все это.
– А штурм нравится?
Включили радио. В "Новостях" объявили о введении в Москве комендантского часа.
– Слышал? Что я говорил! – Борька прошелся по комнате.
– Н-да, устроили игру для всего города, – ответил Олег. – Теперь вся Москва спать не будет.
Утром передали, что в городе произошли столкновения и есть жертвы. Олег позвонил Борьке. Трубку никто не взял.
Транспорт ходил, как обычно. Олег доехал до метро "Краснопресненская" и пошел мимо стадиона к Верховному Совету.
Начался сильный дождь. Народу на улице было немного. У Горбатого моста лежала груда из мусорных баков, железных бочек и досок. Из нее торчали новенькие, с синими пятнами, арматурные прутья. Баррикада не баррикада – так заграждение. Столбы были расклеены отпечатанными на машинке, размокшими листовками, – вроде бы какой-то военный чин отказался перебрасывать свою часть в Москву, а начальство милицейской школы заявило о поддержке Верховного Совета. Во всех листовках говорилось о чем-то неопределенном.
Со стороны Калининского проспекта стояли внушительные баррикады. Людей возле них не было. От дождя все прятались у стены здания.
Олег пошел вверх по Калининскому. У парапета туннеля над Садовым кольцом собралась небольшая толпа. Транспорт по Садовому не шел. У выезда из туннеля стоял брошенный бронетранспортер с открытыми люками. В метрах в пятидесяти от него поперек улицы раскорячился измятый троллейбус. Между ними на асфальте багровело пятно. Возле него лежал букетик алых цветов. В толпе кто-то говорил:
– Вот идиоты! Ехали к Верховному Совету, а заехали в туннель. Стоило им повернуть, там бы и оказались.
– Может, они туда и не ехали.
– Ну, да! Кого ж они тогда штурмовать собрались? Верховный Совет!
– Откуда вы взяли, что собирались?
Олег стоял у парапета, смотрел вниз и не мог понять, как у выезда из туннеля могли оказаться люди, и почему сильно помят троллейбус.
На работе все было по-прежнему, – никого в коридорах и запертые комнаты. Оконное стекло затуманилось от дождя. Во дворе посреди луж стояла директорская машина.
Борька дремал в кресле. Открыл глаза и вскрикнул:
– А! Манкировал борьбу на баррикадах! Слабо противостоять сатрапам!
– Слышал, сегодня люди погибли. – Олег сел на стул.
– Я видел. При мне было. – Борька потер рукой лицо. Открыл крышку электрического чайника, заглянул внутрь и сунул вилку в розетку. Стал доставать из шкафа чашки и повторил: – Был, видел. Н-да...
– Много народу погибло? – спросил Олег.
– Ехали по Садовому бэтээры, а им выезд из туннеля троллейбусом перегородили. И стрелять начали. А в темноте кто-то под колеса попал.
– Кто стрелять стал? – не понял Олег.
– Не знаю. Из толпы. – Борька помолчал. – Вот ты бы стрелял по солдатушкам? То-то и оно, братец!
Ближе к вечеру по радио передали, что из Москвы выводятся войска, а с Горбачевым кто-то разговаривал по телефону, и за ним в Форос поехала делегация Верховного Совета.
Дома Олег смотрел в теленовостях, как Горбачев в свитере и с внучкой на руках спускается по трапу самолета. Потом показали митинг на площади у Верховного Совета. На экране мелькнула физиономия Пискунова и полной дамы в очках. Телекамера остановилась на человеке в плащ-палатке и танкистском шлеме. Человек стянул с головы шлем и поднял руку. Олег узнал Пашку. Диктор торжественно произнес:
– Мужественный молодой офицер, один из тех, кто не пожелал выполнять преступные приказы и привел свою воинскую часть на защиту Верховного Совета, на защиту законности.
С утра все собрались в курилке.
– Какая победа! – восхищалась Галина Васильевна, появившаяся на работе после отпуска. – В первый раз народ сам выбрал себе власть и не ошибся. Таких людей в Верховный Совет выбрали, что они в трудную минуту не растерялись.
– Я понимаю, что переворот, – говорил Борька. – Ну, начался! А с чего вдруг закончился? Почему все разбежались?
– Что вы говорите такое! – изумилась Галина Васильевна. – Что бы они сделали с такой силой!
Олег хотел отмолчаться, но все же сказал:
– По-моему, все просто объясняется. – Взрослые мужики, жизнь прожили, и что к чему знают. Хотели сделать, как считали нужным. А тут мальчишки набежали Верховный Совет защищать. И что их убивать за это? Свои же, олухи. Вот, те, кто все затеял, и плюнули на это дело.
– Ну, что вы! Как же так! – не поверила Галина Васильевна. – Такое народное движение! Я сама не ходила. Но Борис, какой молодец! Он-то был! Нашел в себе мужество!
– Н-да, побывал, – отозвался Борька. – Понесло меня туда. А вот он не поперся. – И кивнул на Олега.
– А ты тоже... Ходил там, ходил, и ни кем не покомандовал. А то сейчас интервью бы направо-налево раздавал.
– Если я чем-нибудь возьмусь командовать – только броненосцем. Желательно – восставшим.
По площади вокруг клумбы двигался обычный транспортный поток, а на тротуаре у "Детского мира" стояли люди и смотрели на высокую тумбу, оставшуюся от памятника Дзержинскому. Сутулый парень громко рассказывал:
– Подогнали ночью кран и свалили. А тумба, оказывается, даже к фундаменту не прикреплена.
– Куда памятник увезли? – спросили из толпы.
– Не знаю, – ответил парень. – Тут ночью машина скорой полмощи стояла. Я им сказал, что памятник красивый был. Они на меня орать начали.
Перед зданием КГБ ходил полный мужчина со значком депутата Верховного Совета и говорил всем, кто хотел остановиться и поглазеть на здание:
– Не надо тут стоять! Всех просили тут не собираться! Лично Борис Николаевич просил.
– А ему какое дело, где я стою, – недовольно пробурчал старик в соломенной шляпе.
У здания ЦК валялись листовки. В одной из дверей были выбиты стекла, а по вывеске прошла длинная трещина.
Возле стены Китай-города у памятника Свердлову собралось человек пятьдесят. Кричали, что памятник надо свалить. У кого-то в руках оказалась белая бельевая веревка. Ловкий лохматый малый забрался на пьедестал, обвязал скульптуру человека в тужурке за шею. За конец веревки схватились человек десять. Дернули раз-другой и сообразили, что свержение идола может быть лишь чисто символическим.
– Для Дзержинского – кран подгоняли, а этого – оставили, – закричали из толпы.
Со стороны гостиницы "Москва" появилась шумная толпа. Впереди шел военный с погонами майора. Несколько человек из прибывшей толпы тоже попытались тянуть веревку, а их предводитель стал зачитывать требование об освобождении кого-то из милиции. Рядом с ним, нахлобучив на голову танкистский шлем, стоял Пашка.
В институтском буфете, первый день открывшемся после отпусков, кормили жареной навагой и рисом. За столиком у окна обедали Борька и Веселов. Олег подсел к ним и спросил:
– Слышали про шефа?
Они кивнули и промолчали. Прошел слух, что директор подписал в министерстве письмо о поддержке ГКЧП, и теперь его снимут.
– Варяга, наверное, пришлют. – Веселов допивал чай из граненого стакана. – Кто-нибудь из министерских устроиться захочет.
– Сейчас передавали, что Горбачев заявил о выходе из партии и роспуске ЦК, – сказал Олег.
– А чего ему еще делать остается? – Веселова это известие оставило равнодушным.
– Надо же! Продал он в а ш и х и сбежал, – хихикнул Борька и посмотрел на Веселова.
– Я-то тут причем? – удивился Веселов.
– А кто в партию просился? – Борьке эта тема явно нравилась.
– И ты хотел! – ответил Веселов.
– Вот уж нет. Куда не хотел, туда не хотел. Мы вон даже, Борька кивнул на Олега, – несколько раз на какие-то диссидентские сборища ходили.
– Теперь будете в мемуарах писать о борьбе с режимом. – Веселов поставил на стол пустой стакан.
– Это мы с дуру на такие сборища поперлись, – ответил Борька. – Да-а, чего-то тянет меня в связи с последними событиями на самокритику. Как говаривали у нас в Первой конной: "Иногда не всегда получается".
Троллейбус мягко качнулся, перевалил через трамвайные рельсы и покатил, звеня на ходу, вдоль черной, узорчатой ограды сквера. Олег будто по привычке посмотрел на дома на другой стороне улицы. Та девчонка жила в каком-то из них.
Жалел, что выбросил ее письмо и, успокаивая себя, подумал, что это ничего не изменило бы. Не звонить же спустя столько времени. Или вышла замуж, или переехала. И о ней только известно, что номер квартиры – восемнадцать.
Троллейбус подкатил к остановке. Олег стал пробираться к выходу. Было тесно. Заворчали недовольные. Двери успели захлопнуться. Троллейбус тронулся и через несколько метров встал на светофоре. На следующей остановке Олег вышел и зашагал обратно к метро.
В небольшом, вытянутом дворе стояли два дома. Можно было запомнить номера и позвонить в справочную. Но это казалось слишком долгим. Ждать было некогда.
По тротуару прогуливалась полная пожилая женщина.
– Не знаете, Аня в восемнадцатой квартире живет? – спросил Олег.
– Что? Гм... – женщина посмотрела недовольно. – Там – Наумовы! – Она произнесла это таким тоном, будто не знать, кто живет в этой квартире, было глупо.
Олег повернулся, чтобы уйти. Женщина сказала ему вслед:
– Аня в двадцать восьмой живет. Третий подъезд. А что надо?
Он поднимался на четвертый этаж и думал: "Ну, тетка! Прислала сюда! Не нужно было идти. А, ладно, скажу, что ищу кого-то". – И он нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Олег повернулся к лестнице, чтобы уйти.
Зазвенела цепочка. Дверь открылась. Олег увидел Аню. Она вытирала руки маленьким белым полотенцем и говорила:
– Да? Вот так? Я не догадалась, что это ты, когда выглянула и посмотрела...
– А... – Он чуть было не спросил: "А здесь живет...".
– Я картошку чищу. Пришла, в холодильник посмотрела... Надо было что-нибудь купить.
"А для кого – картошку?", – подумал он.
– Ты здесь просто случайно? – спросила она. – Или картошку будешь?
– Я прямо с работы, – ответил он.
На вешалке висел белый плащ. На полу валялись туфли и тапочки. Коридор вел в маленькую кухню с белым шкафчиком и столом у окна. На холодильнике стояла ваза с алыми флоксами.
Аня вошла за ним, несколькими секундами позже. Ему показалось, что в прихожей она посмотрелась в зеркало.
– Я изменилась?
– Пополнела немного...
– Ну, это как-то даже... Сказать такое!
– Это я да... Из другой оперы. Я шел сюда и не думал, что тебя найду.
Она чистила картошку, стоя у раковины, вполоборота к нему, а он сидел на табурете и смотрел то на нее, то в окно – на угол дома напротив, на площадь с памятником, круглую крышу станции метро и заполненную машинами улицу.
– Пишешь песенки? – спросил он.
– Совсем редко. – Она смахнула со лба прядь волос и посмотрела на него. Лицо раскраснелось, а глаза были чуть уставшими.
– Времени на стихи не стало?
– Просто что-то произошло. Люди плохо стали песни слушать. Я ведь два года по распределению в Тульской области в училище работала. Маленький такой поселок у станции. Одно время мы с ребятами часто концерты устраивали, а потом люди перестали ходить.
– А кто-нибудь из новых бардов появился?
– Появляются. Но мне никто не нравится. А ты чем занимаешься?
– В НИИ.
– И диссертацию пишешь?
– Давно написал.
– Я и не думала, что ты такой важный.
– Что ж я, впечатление легковесного человека произвожу?
– В общем-то – да! – ответила она, помолчав.
– Вот-те на! А я-то надеялся, что у вас на хорошем счету.
– В общем-то – да! – Она включила воду и стала промывать картошку. – Но что-то насторожило.
– Что именно!
– Я тогда не знала, что ты диссертацию пишешь.
В дверь позвонили. Аня смутилась. Быстро пошла открывать. Из прихожей доносились голоса.
– Заходите! – говорила Аня. – А у меня гость.
Олег вышел в коридор. В тесной прихожей стояли высокий лысеющий мужчина с бородкой, красивая черноволосая женщина и щекастый мальчик лет двенадцати.
– Вот, мой гость! – Аня оглянулась и посмотрела на него.
Олег представился. Мужчина протянул ему руку и улыбнулся, а женщина посмотрела пристально, будто усмехаясь.
– Это мой папа – Николай Петрович. И его супруга Елена Викторовна. А вот – мой братик!
– Только не родной, а сводный, – буркнул мальчишка.