А Оливеру только дай за кого-нибудь похвататься. Он - из тех людей, которые будут хватать тебя за руку при малейшей возможности. При встрече он всегда норовит расцеловать тебя в обе щеки, и у него есть одна, на мой взгляд, отвратительная привычка - здороваясь с женщиной, он берет ее руками за щеки и буквально облизывает ей все лицо. Все это - исключительно представления ради: чтобы показать, какой он весь из себя компанейский и непринужденный.
Поэтому я вовсе не удивился тому, что он сделал, когда мы с ним встретились снова после десятилетнего перерыва. Я поднялся из-за стола и протянул ему руку, и он пожал мою руку, но потом не отпустил ее, а задержал в своей, а левой рукой провел вверх мне по руке, легонько сжал локоть, потом сжал мне плечо - уже чуть сильнее, - потом потрепал меня по шее и, наконец, взъерошил волосы у меня на затылке, словно хотел лишний раз подчеркнуть, что я весь седой. Если вы видели такой способ приветствия в фильмах, вы могли бы заподозрить, что Оливер - какой-нибудь мафиози, который хочет уверить меня, что все отлично, в то время как сзади ко мне подкрадывается убийца с гароттой.
- Чего тебе взять? - спросил он.
- Пинту "Трепанации черепа".
- Я не уверен, что у них она есть. Пиво тут только "Бельхавен Ви Хэви" и "Пелфорт Амберли".
- Стюарт. Стю-арт. Это шутка. "Трепанации черепа". Шутка.
- Ага, - сказал я.
Он спросил у бармена, какое тут подают разливное вино, кивнул пару раз и заказал водку с тоником.
- А ты ни капельки не изменился, старик, - сказал мне Оливер. Да, я ни капельки не изменился: на десять лет постарел, стал весь седой, очки давно не ношу, похудел на полтора стоуна благодаря индивидуальной программе физических упражнений и одет во все американское. Да-да. Все тот же старина Оливер. Хотя, конечно, он мог иметь в виду - внутренне, но с его стороны это было бы опрометчиво.
- Ты тоже.
- Non illegitimi carborundum, - ответил он, но у меня почему-то возникло стойкое ощущение, что мерзавцы его изрядно пообломали. Он носил ту же прическу, и волосы у него были такие же черные, но на лице появились морщины, а его льняной костюм - который был очень похож на тот, в котором Оливер ходил десять лет назад, - был весь в пятнах. В прежние времена это смотрелось бы по-богемному, но теперь это смотрелось попросту неряшливо. Его туфли были потерты - впрочем, он никогда особенно не следил за обувью. Словом, он выглядел в точности как Оливер, только немного пообтрепавшийся. Но с другой стороны, может быть, это я изменился. А он остался таким же, как был; просто теперь я смотрю на него по-другому.
Он рассказал мне, как жил последние десять лет. Если судить по его словам, все было радужно и безоблачно. По возвращении в Лондон Джилиан снова стала работать и работает очень успешно. У них две дочки - радость и гордость родителей. Они живут в хорошем районе, в престижной части Лондона. А сам Оливер сейчас занят "несколькими перспективными проектами в стадии разработки".
Но не настолько, видимо, перспективными, чтобы самому купить себе выпить, не говоря уже о том, чтобы угостить меня (прошу прощения, но я замечаю такие детали). Он также не поинтересовался, как у меня дела, хотя и спросил, как продвигается мой "фруктово-овощной" бизнес. Я сказал, что он… прибыльный. Это было не то слово, которое первым пришло мне на ум, но я хотел, чтобы Оливер услышал именно его. Я мог бы сказать, что мне нравится этим заниматься, что это хорошая проба сил, что это весьма неплохой способ провести время; я мог бы сказать, что это тяжелый труд, я мог бы сказать что угодно, но по тому, как он задал этот вопрос, я выбрал слово "прибыльный".
Он кивнул, как будто даже слегка обиженно, словно существовала некая прямая связь между людьми, которые охотно отдают деньги за качественные, экологически чистые продукты в "Зеленой лавке", и людьми, которые упорно отказываются давать деньги Оливеру на разработку его "перспективных проектов". Как будто я должен был почувствовать себя виноватым, что я процветаю, а он - что-то никак. Но виноватым я себя не почувствовал.
И вот еще что. Вы, наверное, сами сталкивались с такой вещью, когда дружеские отношения как бы застывают в том виде, в каком они были в самом начале, и никак не развиваются дальше. Это как в семье, когда младшая сестра навсегда остается маленькой девочкой для старшего брата, даже если она уже пенсионерка. Но между Оливером и мной все изменилось. Я имею в виду, что в баре он по-прежнему обращался со мной, как с младшей сестренкой. Для него все осталось, как было. А для меня - нет. Я стал другим человеком.
Уже потом я перебрал в уме некоторые вопросы, которые он мне не задал. Раньше я бы, наверное, обиделся. Но теперь - нет. Интересно, а он заметил, что я ничего не спросил про Джилиан? Когда он рассказывал сам, я слушал, но сам ничего не спрашивал.
ДЖИЛИАН: Когда Оливер вернулся, Софи сидела в гостиной - делала уроки. Он был слегка навеселе - не то чтобы пьяный, но так… как это бывает, когда выпиваешь три стакана на пустой желудок. Ну, вы, наверное, знаете, как это бывает: муж приходит домой из бара, где он выпивал с друзьями, и ждет, что его подвиг оценят - ведь мог бы вообще не прийти, или прийти, но в таком состоянии, что лучше бы не приходил. Потому что он постоянно помнит о тех счастливых денечках, когда он еще не был женат и мог веселиться всю ночь без помех, не спрашивая ни у кого разрешения. И поэтому каждый раз, когда он приходит домой после пьянки-гулянки, в нем чувствуется… я даже не знаю, что… какая-то то ли агрессия, то ли обида, то ли возмущение; и ты обижаешься и возмущаешься тоже, потому что ты же не запрещаешь ему выпивать с друзьями, и ты была бы совсем не против, если бы он пришел попозже, даже совсем-совсем поздно, потому что тебе иногда хочется побыть дома одной, с детьми. И оба держатся напряженно.
- Папа, а где ты был?
- В пабе, Соф.
- Ты пьяный пришел?
Оливер, пошатываясь, прошелся по комнате, изображая пьяного, и дыхнул на Софи, которая сделала вид, что ей дурно и она сейчас упадет в обморок, и помахала рукой у себя перед носом, разгоняя дух папиного перегара.
- А с кем ты напился?
- С одним старым другом, старым ханжой. Плутократом американским.
- А что такое плутократ?
- Это такой человек, который зарабатывает больше меня, - сказал он, а я подумала про себя: тогда, выходит, весь мир состоит из одних плутократов.
- А он тоже напился?
- Напился? Он так напился, что у него контактные линзы выпали.
Софи рассмеялась. Я расслабилась. На секунду. А потом напряглась опять. У детей что - чутье на такие вещи?
- А кто он, вообще?
Оливер посмотрел на меня.
- Просто Стюарт.
- Смешное такое имя - Просто Стюарт.
- Ну, он, вообще, адвокат. У него все, как у адвоката, за тем исключением, что он никакой не адвокат.
- Папа, ты правда пьяный. - Оливер снова дыхнул на Софи, она засмеялась и, похоже, опять занялась уроками. Но не тут-то было. - А откуда ты его знаешь?
- Кого - его?
- Просто Стюарта Плутократа.
Оливер опять посмотрел на меня. Я не знаю, заметила это Софи или нет.
- Откуда мы знаем Стюарта? - спросил он у меня. Я подумала: большое спасибо, удружил так удружил. Типа, ты умываешь руки. И еще я подумала: еще не время.
- Мы с ним были знакомы раньше, - сказала я очень неопределенно.
- Это понятно, - сказала она как-то очень по-взрослому.
- Ты марш на кухню - делай себе бутерброд, - сказала я Оливеру. - А ты марш в постель, - сказала я Софи. Они знают этот мой тон. Я его тоже знаю, и мне самой он не нравится. Но что еще было делать?
Оливер провозился на кухне достаточно долго и вернулся в гостиную с большим бутербродом с жареным картофелем. У него есть какая-то "особенная" фритюрница, которой он очень гордится, - с каким-то там специальным фильтром, который якобы поглощает пары от кипящего масла. На самом деле, понятное дело, он ничего не поглощает.
- Секрет хорошего бутерброда с жареным картофелем, - заявил он не в первый уже раз, - в том, чтобы жар от картофеля растопил масло на хлебе.
- И что?
- А то, что оно потечет у тебя по руке.
- Нет. Я имею в виду, и что - Стюарт?
- А-а, Стюарт. Он весь седой. Розовый и лоснящийся. При деньгах. Не дал мне расплатиться за выпивку… ну, ты знаешь, как это бывает, когда плутократия ударяет в голову.
- По-моему, мы оба этого не знаем. Просто нам неоткуда.
По словам Оливера, Стюарт ни капельки не изменился, разве что стал плутократом и этаким пивным хряком, который только и говорит, что о свиньях.
- Вы с ним еще встретитесь?
- Мы не договаривались о встрече.
- Ты записал его телефон?
Оливер посмотрел на меня и подцепил пальцем масло с тарелки.
- Он мне его не дал.
- В смысле, не дал? Ты спросил его телефон, а он сказал, что не даст?
Оливер прожевал кусок бутерброда, проглотил и театрально вздохнул.
- Нет, я не спрашивал его телефон, а сам он не предлагал.
Когда я это услышала, у меня словно камень с души упал. Я даже не пожалела, что довела Оливера до состояния легкого раздражения. Может, не все так страшно.
Уже потом я задумалась: хочу ли я встретиться со Стюартом? И никак не могла решить - да или нет. Обычно я без труда принимаю решения - ну, хотя бы один человек в доме должен уметь принимать решения, - но тут я поняла, что не хочу ничего решать. В этом вопросе пусть за меня решают другие.
Тем более я не думаю, что такой вопрос вообще встанет.
ТЕРРИ: У меня есть друзья на Заливе. Они мне рассказывали, как ловят крабов. Краболовы выходят в море примерно в полтретьего ночи и работают до утра. Они раскидывают сеть длиной до пяти сотен ярдов, с грузилами через каждые несколько ярдов, к которым прикреплены приманки. Обычно в качестве приманки берут угрей. Потом, когда сеть раскинута, они начинают сводить ее концы, и вот тут нужен зоркий глаз и большая сноровка. Крабы, конечно, "клюют" на угрей, но крабы - не дураки, они не будут спокойно ждать, пока их не вытянут из воды и не бросят в корзину. Так что, буквально за миг до того, как краб появится у поверхности, буквально за миг до того, как он отпустит свою добычу, ловец должен мягко опустить руку под воду и схватить краба.
Как говорит моя подруга Марсель: вам это ничего не напоминает?
СТЮАРТ: Ну и как вы расцениваете поведение Оливера? Только честно. Я не знаю, чего я ждал. Может быть, я ждал чего-то такого, в чем не мог бы признаться себе самому. Но скажу вам вот что. Я не ожидал вообще ничего. Я не ожидал: привет, Стюарт, старина, мой старый ханжа, сколько лет, сколько зим, да, ты можешь купить мне выпить, и еще раз купить мне выпить, склоняюсь в поклоне пред вашей щедростью, добрый сэр, а между выпивкой я снова буду учить тебя жить, как в добрые старые времена. Вот это я и называю - вообще ничего. Может быть, я был немного наивным.
Но в жизни есть много чего такого, что не поддается однозначному определению, правильно? Например, можно дружить с человеком, который тебе не нравится. Или, вернее, нравится и не нравится одновременно. Не то чтобы я до сих пор считаю Оливера своим другом. Разумеется, нет. Хотя он явно по-прежнему полагает меня своим другом. Это еще одна сложность: А считает В своим другом, но В не считает себя другом А. На мой скромный взгляд, дружба может быть даже сложнее, чем брак. Я имею в виду, что для большинства людей брак - это предельное испытание, правильно? В тот момент, когда ты решаешь полностью изменить свою жизнь и связать ее с другим человеком, ты говоришь: вот он я, я хочу быть с тобой, я отдам тебе все, что у меня есть. Я имею в виду не земные богатства. Я имею в виду сердце и душу. Иными словами, мы рассчитываем на все сто процентов, правильно? Может быть, мы не получим эти самые сто процентов, и даже скорее всего не получим, или получим, но только на время, однако мы все-таки осознаем, что такая полнота в принципе существует. Раньше это называлось идеалом. Теперь, насколько я понимаю, называется целью. А когда что-то идет не так, когда процент падает ниже определенной черты, которую мы поставили себе целью - скажем, пятьдесят процентов, - происходит развод.
Но что касается дружбы, тут все не так просто, правда? Ты знакомишься с человеком, он тебе нравится, вы что-то делаете с ним вместе - и вот вы друзья. Но нет никакой процедуры, никакого обряда, который скреплял бы дружбу, и у вас нет цели. Иногда вы становитесь друзьями лишь потому, что у вас есть общие друзья. Есть такие друзья, с которыми можно не видеться месяцами и даже годами, а потом встретиться и общаться, как будто вы только вчера расстались; есть и такие, с которыми надо начинать все заново. И в дружбе нет развода. Я имею в виду, с другом можно поссориться, но это не одно и то же. Теперь Оливер, очевидно, решил, что мы с ним просто продолжим общение с того места, где мы расстались, - вернее, чуть раньше того места, где мы расстались. А я не хотел ничего продолжать. Я хотел посмотреть, как и что.
И вот что я увидел. Когда я предложил купить ему выпить, он попросил "Трепанацию черепа". Я сказал, что из пива здесь только "Бельхавен Ви Хэви". Он рассмеялся надо мной в том смысле, что я старый педант и у меня напрочь отсутствует чувство юмора. "Это шутка, Стюарт. Шутка". Но дело в том, что Оливер не знает, что такое пиво - "Трепанация черепа" - действительно есть. Его варят в Шотландии, в Оркни, и у него удивительно мягкий вкус. Кто-то сказал, что по вкусу оно похоже на фруктовый пирог. Это темное пиво, красно-коричневое по цвету. Вот почему я предложил вместо него "Бельхавен Ви Хэви". Но Оливер ничего этого не знает, и ему даже в голову не приходит, что я могу знать что-то такое, чего он не знает. Что я кое-чему научился за прошедшие десять лет.
ОЛИВЕР: Ну и как бы вы расценили моего тучного друга? На этот вопрос, как и на множество других вопросов, существует два варианта ответа: либо спокойное, сдержанное выступление, либо пламенная обличительная речь; и в кои-то веки у вас есть возможность лицезреть, как Оливер надевает свои кроссовки с пружинящими подошвами и выходит на беговую дорожку, дабы присоединиться к команде демократических полемистов. La rue basse, s'il vous plait. Мы не обсуждаем моральный эвердьюпойс вышеназванного индивидуума, нам нужны голые грубые факты. Стюарт: он что - набит долларами под завязку? Когда мы с ним сидели-выпивали, я - как человек тактичный - не стал слишком въедливо выяснять насчет его временного пребывания в Стране Годового Дохода, но мне пришло в голову, что если ликвидность омывает его стопы, подобно венецианскому наводнению, то, может быть, он не откажет отлить мне парочку ведер за счет города на воде. Бывают моменты, когда художнику вовсе не стыдно сыграть извечную роль просителя, принимающего подаяние. Связь между искусством и страданием есть золоченая нить, которая иногда стягивает слишком сильно. Еще день - еще доллар.
И я прекрасно осознаю, что если бы мне пришлось давать свидетельские показания, положа заскорузлую руку на Библию, что если бы мне пришлось говорить правду, и только правду, и ничего, кроме правды, я бы не употребил слово "тучный" по отношению к Стюарту. На самом деле его телесные очертания предполагают либо изнурительные занятия в спертом воздухе тренажерного зала, где пахнет подмышками, либо не менее изнурительные для тела и духа занятия дома на каком-нибудь продвинутом велотренажере. Может быть, он жонглирует булавами под йодлерические напевы Френка Айфилда. Я не знаю. Сам я не качаюсь, если я что и качаю, так только иронию - как насосом.
Вы, наверное, уже заметили, что я стараюсь иметь дело исключительно с субъективной правдой - которая всегда более реальна и более достоверна, нежели объективная, - и по этим критериям Стюарт был, есть и будет тучным. Его душа - тучная, его принципы - тучные и, насколько я понимаю, его депозитный счет в банке - такой же тучный. И пусть вас не обманет его теперешняя подтянутая фигура.
Он сказал мне одну любопытную вещь, которая может иметь отношение ко всему вышесказанному - впрочем, может и не иметь. Он сказал, что у свиней бывает анорексия, сиречь отсутствие аппетита. Вы знали об этом?
ДЖИЛИАН: Я спросила Оливера:
- Стюарт спрашивал про меня?
Он рассеянно посмотрел на меня. Собрался ответить, но передумал, опять посмотрел на меня и сказал:
- Ну да, спрашивал.
- И что ты ответил?
- В смысле, что я ответил?
- В смысле, Оливер, что когда Стюарт спросил про меня, ты должен был что-то ему ответить. И мне интересно, что ты ему сказал.
- Ну… что обычно рассказывают.
Я молча ждала продолжения. Обычно подобная тактика всегда действует. Но на этот раз Оливер замолчал. Сидел и рассеянно пялился перед собой. Это могло означать, либо что Стюарт вообще про меня не спрашивал, либо что Оливер просто не помнит, что он ему ответил, либо помнит, но не хочет повторять это мне.
Что, интересно, обо мне можно сказать такого, "что обычно рассказывают"?
7. Ужин
ДЖИЛИАН: Когда я сказала, что мы просто падаем в постель и не занимаемся сексом, вы ведь поняли, что это такая шутка, правда? Я так думаю, мы занимаемся сексом достаточно часто - как в среднем по стране, хотя я точно не знаю, сколько это - "в среднем по стране". Наверное, столько же, сколько и вы. И иногда это секс - как в среднем по стране. Скажем так, средненационального уровня. Я уверена, вы понимаете, что я хочу сказать. Я уверена, у вас это тоже бывает. Может быть, прямо сейчас, когда вы дочитаете эту главу, вы и займетесь тем самым средненациональным сексом.