* * *
Снова вбегает сын. Подозрительно быстро. Ставит передо мной пластмассовую бутылку с красным Дедом Морозом на этикетке.
- Вот, пей! - говорит сын и вопросительно смотрит на меня.
Бутылка с шипением открывается, и коричневая сладкая жидкость, вспенившись, переливается через край. Проливается на пол.
- Осторожно! Какой же ты у меня папка!
Он пытается подобрать слово.
- Какой?
Сын пожимает плечами и снова хитро с прищуром смотрит на меня. Явно что-то хочет спросить. Киваю ему головой.
- Ну что? Говори.
- Мы скоро?
Делаю глоток. Шипучая вода неприятно бьет в нос и приятно щекочет нёбо. От холода сводит зубы. Вытираю губы.
- Ну я же просил всего десять минут.
- Вообще-то, уже двадцать прошло.
Смущаюсь.
- Да? Ну ладно. Тогда иди, позови Виктора. Мы кое-что с ним обсудим.
Виктор играет главного злодея. И именно с ним у главного героя идет непримиримый бой.
Сын убегает. Я смотрю ему вслед и снова ловлю себя на мысли, что он как-то все уж очень быстро делает. Раньше этого за ним что-то никогда не замечалось. А тут просто летает. И воду принес, и за Виктором побежал. И ни разу даже не огрызнулся. Интересно почему? Хочет поскорее свалить или…
Снова тишина…
"Стоп, снято!"
Чего греха таить, благородные мотивы в моих мыслях присутствовали, но на первом месте стояли мысли о хлебе насущном. Все те же деньги. Моему сыну было уже почти три года. Нужно было обеспечивать семью. А сдачей в аренду помещения было не заработать. До Борисыча у нас дела шли не важно, а после того, как Борисыч исчез, торговля пошла уж и совсем плохо.
Откуда-то разом повалили проверки: налоговая, менты, СЭС, пожарные…
В общем, меня просто съели. Я не умел договариваться.
Да и не мое это было. Коммерция. Не мог я работать на складе, не тот у меня склад ума. Оп-па, каламбурчик!
…Приходит Виктор. За ним спускаются и остальные ребята. Я прошу их пока остаться в коридорчике, подождать.
- Вить, давай повторим эту сцену еще раз. Давай ты возьмешь в руки нож. Но только теперь ты ударишь им сына моего не снизу, а сверху. А он выбьет нож ногой. Вот так. А потом схватит за горло…
Показываю. Мальчишки из коридорчика внимательно следят за моими движениями. Получается красиво и убедительно. Вижу даже, что кое у кого загорелись глаза.
Еще бы! Ведь это бой из моего прошлого, я столько раз прокручивал его в голове. Ведь все могло бы было иначе, если бы…
Я смотрю на актеров.
- Вы поняли, что надо делать?
Они кивают головой.
- Тогда все. Снимаем!
Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.
- Внимание, мотор!
Камера работает. Актеры дерутся. И я снова возвращаюсь в свое прошлое. То, где я еще верил, что можно увернуться от прямого неожиданного удара, и где один человек легко бы мог справиться с бандой отморозков.
Где я верил, что правда всегда побеждает…
Допельдон! Может быть, это слово из моего детства. Какой же я тогда был наивный. Мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, что такое возможно только в кино. Допельдон. Возможно, это слово как раз и обозначает то чувство, которое испытывает отец, глядя на своего взрослеющего сына, и которому обидно оттого, что он никогда не сможет рассказать ему обо всем, что случилось когда-то с ним.
Ну как такое рассказать? Да и все равно ведь не поймет. У него сейчас другие интересы, другая жизнь, сладости и те другие… Даже чтобы понравиться девчонке, не надо с кулаками лезть на толпу отморозков. Достаточно прыгнуть на велосипеде в бассейн…
Драка закончена. Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:
- Ну что… еще один дубль?
И мне, конечно, хочется его снять. Хочется, чтобы он выразил на лице, хотя бы те эмоции, близкие к тем, что испытывал когда-то я, стоял на крыльце своего склада и огрызался до последнего, пока не потерял сознание.
Но откуда ему знать о таких эмоциях? Ведь сын - еще мальчишка. Поэтому, когда он хочет выразить эти чувства на своем лице, получается только смешная и нелепая гримаса. Уж лучше совсем без нее.
Я, наконец, ломаюсь и машу рукой.
- Все хватит! Всем спасибо! Съемки закончились!
Все радостно хлопают в ладоши и начинают расходиться. В комнате остаемся только я и сын. Он смотрит на меня с вопросом. Я понимаю, что сын хочет тоже уйти. Ему скучно. И я отпускаю его:
- Ну ладно, иди. Аппаратуру я сам сверну. Маме привет передай. И скажи, что буду к ужину!
- Что, правда?
- Да. Постараюсь сегодня не опоздать.
Сын убегает, а я…
Бразилия - страна диких обезьян
Я нагружаю себя сумками с камерой и аппаратурой и бреду в сторону музея мимо центрального входа в ЦАГИ, нашего главного авиационного института.
Мысли о съемках не отпускают. Правильно ли я сделал, что всех отпустил, или надо было настоять и сделать этот самый-самый последний дубль?
С одной стороны, сын все равно бы лучше не сыграл, а с другой, нет предела совершенству. Можно было бы постараться. И где та грань, переступив которую можно было бы себе сказать: "Все! Хватит! Перебор!"
Сумки тяжелые, поэтому я очень быстро начинаю жалеть, что всех отпустил, и сосредотачиваюсь на ходьбе. Меня так и тянет к земле, а вскоре внутри меня начинает клокотать какое-то злое чувство. Ну почему, почему они все разбежались и даже не поинтересовались, не нужно ли мне помочь?
Выхожу на перекресток. Горит красный свет.
В наше время так не поступали. Вот именно! В наше время! А какое оно? Это наше время? А сейчас разве не наше время?
Мимо меня проносится сплошной поток автомобилей.
Стою, считаю машины. Прямо как в детстве. Была у нас когда-то такая игра. Кто больше насчитает иномарок или наших машин, проезжающих мимо нас. Мы всегда играли в нее на остановке по дороге на тренировку. Тогда еще результат был непредсказуем. Иногда получалось так, что советских "Жигулей" и "Москвичей" бывало гораздо больше, чем импортных моделей. Сейчас все наоборот.
Если и мелькнет в потоке советская машина, то, считай, тебе повезло. Провожаю взглядом очередной джип и вижу, как он заворачивает на стоянку перед институтом.
Да уж, слухи о бедности нашей науки сильно преувеличены!
Вся стоянка заставлена иномарками. Хотя и понимаю, что вряд ли на таких машинах ездят настоящие ученые, мыслители, те, кто реально двигает науку. Скорее всего, дельцы от науки. Но все равно, что-то же и ученым перепадает. Наверняка. Иначе институт бы просто прекратил свое существование.
Успокаиваю себя, таким образом, и вдруг замечаю на флагштоке, перед главным входом в институт, государственный флаг Бразилии.
Уф, ну и жара! А они-то что здесь делают? Я понимаю карнавалы, мыльные оперы, футбол, пляжи, море, ламбада и вдруг… Бразильцы здесь, в центре авиационной науки? Неужели теперь в аэродинамических трубах футбольные мячи продувают? Снова начинаю себя накачивать. Н-да! Дожили!
И вдруг меня осеняет. Нет, это не то… Это совсем другое!
Допельдон! Не может быть? Это все-таки случилось?
Мысли снова уносят меня в прошлое. Теперь уже на шесть лет назад. Из глубины памяти на свет появляется давно забытое и похороненное имя. Ну да. Того бразильца звали именно так, Рензо Грейси. Я вспомнил. И именно сегодня… Именно он рассказал мне о …
Вот уж действительно допельдон! Или "Вспомнить все"? Часть вторая. Или третья?
Я уже сегодня сбился со счета.
* * *
Загорается зеленый свет. Я подхватываю свои баулы и несусь вприпрыжку по пешеходному переходу. Постоянно оглядываюсь на флаг и поэтому, естественно, всей грудью налетаю на какую-то бабку. Извиняюсь! Слышу себе вслед традиционно нервное:
- Глаза разуй!
Еще раз извиняюсь…
Но ругаться в центре перекрестка, когда вот-вот снова прорвется железный поток, неудобно. Мы расходимся как в море корабли…
* * *
Ну все правильно. Это началось именно тогда. После случая с Борисычем я решил снова начинать все с нуля…
Раз и навсегда покончить с коммерцией и вернуться в журналистику.
Я стал внештатным корреспондентом "Московского комсомольца". Ну а куда еще я мог пойти? Это была та газета, которая рассказала мне о том, что такое перестройка. О том, что всех нас ждет светлое будущее. Это был флагман свободной прессы. Последний бастион демократии. Так ее тогда называли. Она учила всех нас, как надо жить и бороться. Мне казалось, что в редакции дышат тем же воздухом, что и я.
И скажу честно, я необычайно гордился тем, что стал работать в этой газете.
Так получилось, что в первый день мой работы в МК в редакции прогремел взрыв. Убили Дмитрия Холодова. Мне казалось это знаком! Знаком того, что я правильно поступил. Я должен был быть рядом с теми, кто противостоит всему тому злу, которое мешает нашей стране жить.
И "все будет хорошо!"
Нам так и говорили, что сейчас мы должны еще больше сплотиться, и, прямо как во время революции, словом метким еще больнее бить по недостаткам нашего общества. Мы должны брать пример с Димы Холодова - и быть такими же неподкупными, как и он…
Конечно, хорошо так говорить, когда имеешь хороший оклад. Но внештатник не получает зарплаты, он живет только за гонорары. А у меня была уже семья. Жена, маленький сын…
На голодный желудок очень тяжело бороться с недостатками обществам, поэтому я хватался за любую работу, писал о чем угодно.
Я считался хорошим репортером, который мог достать материал хоть из-под земли. А еще я не особо упирался, если редактора существенно меняли смысл моего текста. От меня требовалось только факты, а интерпретацию их брали на себя другие. Меня даже в каком-то смысле ценили за такую безотказность. И я не возражал.
Не возражал, даже когда смысл статьи за моей подписью менялся с точностью до наоборот. Ну и что!
Ведь редактора лучше знают, как надо писать. Так надо!
Ведь мы дышим с ними одним воздухом…
* * *
Фонтаны. Уже работают. И кафе тоже. Может зайти? Выпить чашечку кофе. Поболтать с официантками. Неплохая мысль. Тем более, что в музее сейчас все равно никого. Да и жара. Кондиционеров до сих пор так и не поставили.
Захожу. Заказываю кофе.
* * *
Итак, Рензо Грейси! Даже отсюда через зелень сквера мне кажется, что я вижу этот веселый бразильский флаг. И слышу, как он колышется на ветру.
Откуда он появился в моей жизни?
Это началось, когда в кинотеатрах начался показ первого российского боевика "По прозвищу Зверь". В этом фильме герой впервые за долгие годы, наконец, побеждает всех своих врагов. Фильм заканчивается "хеппи-эндом".
И у меня вроде бы все тоже началось налаживаться. Меня взяли в штат. Правд, я давно понял, что воздух в редакции уже явно несвежий и смочен освежителями.
Но ведь и в душной комнате можно как-то жить. Правда? Ну, там. Пообжиться, пообтереться, самому измазаться - и ничего, можно жить, даже улыбаясь.
Редактор отдела предложила мне сделать небольшой материальчик из раздела "Светской хроники". Что-то об открытии танцевального клуба. Менеджер клуба намекнул, что готов заплатить мне за то, чтобы материал вышел. Я ответил, что выйдет материал или не выйдет, это не в моей власти, договаривайтесь с редактором, но если после выхода отблагодарите, то будет неплохо. Дело было как раз накануне Нового года. Деньги были нужны.
Материал вышел. Менеджер приглашает меня к себе в клуб и вручает сто долларов. Говорит: "Спасибо! Рад был сотрудничеству. Надеюсь на продолжение". И прочее бла-бла-бла. Ну что ж, спасибо и Вам. Кладу "баксы" в карман и ухожу.
В голове вопрос: "Что делать с деньгами?" И три варианта ответа: оставить себе, отдать редактору, поделиться с редактором.
На следующий день прихожу в отдел и… в коридоре нос в нос сталкиваюсь с менеджером клуба. Он как раз выходил из кабинета редактора. Поздоровались. Поздравили друг друга с "наступающим". И разошлись. А я застыл перед дверью как вкопанный. А что он там делал? Благодарил редактора. Это понятно. А про меня сказал? В кармане сразу как-то стало жарко. Доллары - как раскаленные угли. Конечно, надо было сразу достать их из кармана и отдать ей. Пусть сама делает с ними, что хочет.
Но в моей жизни мне не так часто давали взятки. И вообще, если честно, такое случилось со мной в первый раз.
Жизнь редакции это постоянно бурление. В общем, я вошел в кабинет вместе с еще одним корреспондентом. И при нем доставать доллары было как-то не удобно. Он ушел и тут же зашел другой. И так весь день. Потом началась корпоративная вечеринка. Тогда еще в МК танцевали на столах. Было весело. Я решил, что, наверное, надо сделать подарок редакторше. Но меня попросили что-то принести, потом еще куда-то послали.
А потом я решил, что ничего страшного. Менеджер ведь отблагодарил лично редактора и отдельно меня.
Значит, это мои деньги - и я могу делать с ними все что угодно. И я купил на них памперсы для сына. На все сто долларов.
* * *
Принесли кофе. Расплачиваюсь, чтобы была возможность сразу встать и уйти. Звоню Марине.
Я беру в руки телефон и набираю телефон Марины совершенно машинально. Почему ей? А не Ольге? Кто бы знал? Допельдон! Что это? Я ведь должен был позвонить Ольге? Ведь это она тогда накрывала на стол в протопленной избе. Она была рядом со мной, когда я разговаривал под водочку с Рензо.
Но нет, я звоню Марине и кричу ей в трубку о том, что только что увидел рядом с институтом бразильский флаг. Я пытаюсь объяснить ей, что это означает, но путаюсь в объяснениях.
Марина, которая всегда требует, чтобы я четко излагал свои мысли, как будто не замечает этого. Она выслушивает меня, потом как всегда обстоятельно интересуется тем, как прошли съемки, как мое настроение. Потом рассказывает о своих делах. Мы болтаем минут десять или пятнадцать по телефону, пока, наконец, не устаем от разговоров и договариваемся пообедать в нашей шашлычной.
Потом я звоню Ольге. Говорю ей, что сын от меня уже уехал, а я иду на работу. Она не спрашивает, когда я приеду, потому что знает бесполезно. Знает, что это будет поздно.
Тем не менее, я все равно обещаю, что сегодня приеду рано. Зачем я это делаю? Ведь все может измениться в одну секунду. Марина закапризничает и скажет, что хочет сегодня вечером быть со мной, и я не смогу ей отказать. Сколько раз такое было. Но я все равно говорю жене, что приеду рано.
Твердо даю себе зарок, по любому, уехать от Марины пораньше.
Прихлебываю из чашки чай. Горячий. Надо подождать, чтобы остыл…
* * *
В ту ночь, когда я мучался взять или не взять эти проклятые сто долларов, начался штурм-здания мэрии в городе Грозный. Я узнал об этом из новостей, и это казалось какой-то нелепостью. Здесь канонада хлопушек и петард, а там взрывы гранат и фугасов.
Так не бывает. Ведь мы живем в одной стране?
В редакции нам сказали, что чеченский народ борется за свою независимость, и мы должны всячески поддерживать их в этом.
Мне повезло. Хм! Странно звучит, но тогда действительно я считал, что это большая удача.
У одной моей знакомой, многодетной матери, в эту заварушку попал сын. Младший сын. Самое удивительное, что он вообще не должен был служить. Старший сын мой знакомой погиб в Афганистан, а за это по советским, тогда еще, законам, все остальные родственники не должны были больше служить в армии. Эта семья ценой старшего сына полностью отдала свой долг государству. Но в военкомате об этом как-то благополучно забыли. Младшенький попал в армию. И все бы ничего, ну, служит и служит. Армия только на пользу.
Но надо же так было получиться, именно его часть бросили в атаку на штурм Грозного.
В общем, материал в тему. Газета подняла шум. Я оказался на коне. Я вел борьбу со своим военкоматом и думал, что все делаю правильно. Я добился увольнения парня из армии и даже получил на руки соответствующие документы. Но пушки у мэрии города Грозный еще не успели стихнуть, и парень затерялся, где-то среди кавказских гор. Стало ясно, что надо ехать его выручать. И я поехал. Вместе со средним братом героя моих статей.
Я провел в зоне военных действий около двух недель и вернулся с большой удачей. Мы нашли парня. Контуженного, но живого. Нашли. Я возвращался домой героем и уже мысленно писал репортаж. "Самый счастливый репортаж из Чечни". Такой был заголовок. Под мой материал готовили полосу. Меня просили описать все, что я там видел.
И я написал. Написал все, что видел. По-честному. Правду. И о традиционном российском бардаке и о том, как молоденький молодой пехотинец отказался уходить с поста, даже когда ему сказали, что его ждет за воротами мать. О том, как к почте ночью подъезжал БТР, из него выходили солдаты, звонили своим матерям, говорили, что все у них хорошо, что они здесь отдыхают, а потом вскакивали на борт машины и снова уезжали туда, где грохотали взрывы, хотя могли поехать совсем в другую сторону. О том, что сам парень чуть не набил нам морду за то, что мы его забираем из части. Он хотел остаться и продолжать бить "чехов". О том, как женщина, у которой российские самолеты уничтожили дом, говорила им же: "Спасибо, сынки, что избавляете нас от этих бандитов!"
Но в газете была другая позиция. Там поддерживали чеченских боевиков, которые "боролись за демократию".
Я понимал, что все, что я написал, зря, что ничего этого не напечатают, это не соответствует позиции издания, но руки сами выбивали буквы на компьютере. Я не мог этого не написать. Я ничего не мог с собой сделать.
Я хотел, чтобы все было по-честному.