– Вот это, – сказал большой, нынешний Гек, – новый автомобиль мистера Томаса Сойера. "Руссо-балт" – называется. Ты представить себе не можешь, Бекки! Одиннадцать лошадиных сил. Стальная рама. Герметичный салон.
– Гек, я хочу сказать…
– О, я знаю, что ты хочешь сказать. Молчи! Это подарок друга и больше ничего.
– Гек, но Том сейчас…
– До тридцати миль в час! Это много, Бекки. Ты и не представляешь: перевезти эту колымагу в трюме стоило чуть ли не столько же, что и… Ну, это уже мои проблемы.
– Гек! – со слезами воскликнула Ребекка.
– Только ты… Ты обязательно вымой его внутри. Хорошенько вымой, с песочком! Я тебе сейчас такое расскажу… Или нет. Это не для дамских ушей, – Гек оглянулся на автомобиль, вокруг уж начала собираться толпа зевак – соседи, приказчики из лавок… Автомобиль походил на жука в муравейнике.
– Но это не единственный сюрприз, Бекки! – вдруг просиял Гек. – Эй, вы, там! Отойдите от двери. Самый мой главный сюрприз находится внутри…
Гек подскочил к автомобилю и картинным жестом фокусника распахнул дверь. Ребекка заглянула внутрь: ноги ее подкосились. Внутри, в мягкой кожаной темноте угадывались смутные и срамные, розовые и белые, луковые и капустные формы… Там сидела женщина.
– Прошу любить жаловать, дорогая Бекки. Это – моя жена. Наталья, выходи!
– Я посидеть в машине, – донесся низкий иностранный голос из темноты.
Дама в автомобиле
– В машине, в машине, – повторяла Ребекка. – Что за слово! Фу, какая вульгарная!
– Why do not You stand and go upstairs dear me wife? – обратился Гек к той, что сидела внутри, наверное, на ломаном русском.
– Eby svoya mummy vzad! – любезным голосом ответила пассажирка, и Ребекка с удивлением и ужасом поняла только одно ее слово – Мумия.
– Мумия! – вздрогнула она, и внезапно перед ней раскрылся весь ужас ее положения, будто она заглянула в яму, глубокую черную яму, где сидит огромная лягушка, и эта лягушка или даже жаба, которая сидит и дышит на дне ямы, и есть – ее смерть.
– Мистер Финн! – подал голос кто-то из толпы зевак. – Неужели это всё правда, что пишут газеты?
– Если вы про "Титаник", любезнейший, то да – сущая правда.
– Ну и везет же вам, мистер Финн! – завистливо отозвался тот же голос, и Ребекка узнала приказчика из бакалейной лавки, юношу долговязого и прыщавого, который будет служить в этой лавке еще лет десять-пятнадцать, скопит небольшой капитал, откроет свою собственную лавочку, передаст дело сыну, а потом умрет году в 1958-м, изрядно и скучно пожив на свете, и в жизни его ничего не произойдет, и ничего он из этой своей жизни не запомнит…
– А как же! – бодро согласился Гек. – Однажды нам с Томом крепко повезло, раз и навсегда, я считаю, в тот самый момент, когда у коляски мистера Сэмюеля Клеменса отвалилось колесо…
Ребекка тайком разглядывала женщину, которая заняла ее место. Ее черты с каждой минутой все четче проступали из темноты кабины, будто таяла муть на запотевшем стекле… Она была дородная, дебелая, с большими ногами и плоским рябым лицом. Единственное, чего нельзя было у нее отнять, по крайней мере, сразу, – так это ее молодость.
– Если бы у него не отвалилось колесо, – потрясая в воздухе пальцем, балагурил Гек, – то покойный мистер Клеменс, или мистер Марк Твен, как его еще называют в народе, никогда бы не постучался в дом к покойной тете Полли. И мы с мистером Томасом Сойером, ныне здравствующим, никогда бы не рассказали своих историй и не прославились на весь мир. Что ж дорогая! – обратился Гек к жене. – Ты тут немножко посидеть в машине, а я пойду проведаю старого друга, а уж вечером, непременно, мы закатим сюда с большим визитом.
– Soon who a toy puddle vzad! – улыбчиво проворковала дама, воркунья, которая сидела в автомобиле.
Реальность мрачнее сна
– Гек! С Томом случилось ужасное несчастье! – выкрикнула Ребекка, как только они переступили порог дома.
– Что, опять запил? – проворчал Гек через плечо, проворно взбегая по лестнице.
– Он умер, Гек! Я убила его!
– Что? Какое еще белье? Он так и мочится под себя? Не вылечила? – сказал Гек, толкая дверь.
За дверью была тишина. Ребекка вошла. Том, как и прежде, сидел в кресле, опустив голову. Гек стоял перед ним, теребя в руках свой кожаный шлем.
– Гек, – сказала Ребекка, – ты видишь: он умер.
– Хуюмер, – внятно произнес Том.
Он поднял голову и улыбнулся. В тот же миг Ребекка очнулась на полу…
Пол был подернут плесенью, прямо перед глазами, поблескивая, о чем-то важном беседовали две мокрицы, быстро шел мимо ее щеки, как мимо высокой трещиноватой стены, серый могильный паук… Видение исчезло, сменившись внимательным лицом Гека. Ребекка повела глазами. Она лежала на полу, но не в чулане, как показалось сначала: рядом с мокрицами, пауками, медным ведерком и разбитой склянкой спорамина. Нет, она была в кабинете, и Гек осторожно помог ей подняться на ноги.
– Испугалась, бедняжка, что я умер, – насмешливо сказал Том.
– Ты и вправду выглядишь довольно страшным, дружище.
– Конечно. Бекки уже несколько месяцев травит меня селитрой.
– Да ну?
– Ага. Она добавляет селитру мне в соль. А сегодня утром толкла на кухне спорамин. Потом занялась вуду, как негры: вылепила мою куклу и колола ее иглой.
– Чем бы дитя ни тешилось…
– Вот-вот. И глазами еще хлопает.
Ребекка стояла, вся красная, недоуменно оглядываясь по сторонам.
– О чем ты, Том? Я не понима…
– Еще голубую ленту на свой веник повязала.
– Ленту эту, – строго обернулся Гек, – ты сейчас же сними.
– Тебе не нравится… – пролепетала Ребекка, и пальцы ее покорно принялись развязывать узел.
– Потому что "Титаник" не взял никакой ленты – ни голубой, ни зеленой, ни серобуромалиновой.
– Как это не взял? – возмутился Том. – Ты же телеграфировал с борта. Мы так надеялись…
Ребекка наконец справилась с узлом и вытащила ленту. Волосы с шорохом рассыпались по плечам.
– О "Титанике", – продолжал Гек, – уже второй день трубят все газеты. Неужели вы тут совсем газет не читаете?
– Гек, нам даже газету купить не на что.
– "Титаник", – сказал Гек назидательно, будто в который раз повторяя всем известную истину, – вообще не выходил из Саутгемптона. Судно, на котором мы пересекли Атлантику…
– Судно или корабль, Гекки? – живо полюбопытствовал Том.
– Без разницы. Как хочешь, так и называй. Этой посудиной был "Олимпик", той же пароходной компании. Полный двойник "Титаника", его предшественник. Хозяева просто поменяли одно на другое: на "Титанике" написали "Олимпик", а на "Олимпике" – "Титаник". Новый "Титаник" под видом старины "Олимпика" отправили в док, якобы на ремонт, а ржавую развалюху "Олимпик" подкрасили, повесили там шикарную люстру и пустили в плавание, как будто бы это "Титаник". Бомбу, естественно, подложили, сукины дети. "Олимпик" должен был благополучно затонуть, а хозяева – получить страховку. Но получить именно за "Титаник". Ловко придумали, молодцы! Только вот, среди пассажиров объявился один мозговитый парень из Лондона, то ли Грин, то ли Браун. Он-то и нашел в трюме бомбу. Вернее, он сказал капитану, что на судне должна быть бомба. И все мы бросились ее искать, и кто-то ее нашел. Ты, кстати, помой машину, Бекки. Я, когда бомбу искал, подхожу к своей машине, а это русская машина, она "Руссо-балт" называется… Так, вот, дай думаю, проведаю свою машину. Подошел, заглянул внутрь, а там… Гм! После скажу, это не совсем прилично… Лучше про Брауна. Получается, что этот парень всем нам жизнь спас. Он теперь на коне, его вся Америка в одну ночь узнала. Прямо в порту, как на портовый трактор забрался, и такую речь произнес, заслушаешься. Он сказал, что история с перекрашиванием – это не просто так. Дескать так и должно было быть, потому что капиталисты, мать их, мол, ёб – они всегда так… Я там не всё понял, но оказалось, будто он эту мину не просто так вычислил, а по какой-то собственной теории, хиромантии там или еще какой мантии… Этот Грей точно будет теперь сенатором. А если окажется, что он в Штатах родился – так и президентом. Ты, Бекки, иди, приготовь нам чего-нибудь пожрать, а мы с Томом пока русской водочки пизданем.
– Гек, – сказал Том, когда Ребекка вышла. – Как тебе удалось заколотить столько денег?
– Сам не знаю, – развел руками Гек. – Я, видишь ли, в России пирамиду построил.
– Как пирамиду? С мумией?
– Нет, просто пирамиду. Без всякой мумии. Мумия моя, баба скифская, вон – в машине сидит. Это трудно объяснить, Томми. Но, если ты приезжаешь в какую-нибудь глупую страну и строишь там пирамиду, то у тебя сразу образуется целая куча денег… Черт, откуда у меня эта шляпа? Только что ведь был шлем, кожаный такой, ты не видел, Том? Впрочем, без разницы, – Гек швырнул шляпу на кровать. – Расскажи в двух словах, как твои дела?
– Плохо, Гек. Катаюсь вокруг стола и все. Иногда мне кажется, что я уже умер. Сны какие-то снятся… Черт-те что, а не сны. Это и впрямь никакие не сны…
– Как не сны? Что же тогда может сниться, если не сны?
– Кажется, я просто вижу будущее. Представь, доктор Робинсон открыл такую клинику, где пересаживают органы. Или про твой "Олимпик-Титаник"… Я думаю, что с нами случилось что-то по-настоящему ужасное. Вот представь себе… Мистер Клеменс задержался в нашем городе, потому что у него сломалось колесо. Мы наврали ему с три короба про свою жизнь. Он написал книгу. Эту книгу прочитали миллионы людей. И кто теперь такие мы? Мы теперь больше не мы, а то, что о нас думают все эти люди. Я это чувствую, Гекки. Иногда я просто до боли чувствую, как мою голову скребут их мысли. Поэтому я и вижу такие сны…
– Знаешь Том, я понял одну простую истину. Я понял, что бывают сны без сновидений, но не бывает – чего?
– Чего? – грустным эхом отозвался Том.
– Не бывает сновидений без снов.
– У меня, – произнес Том, помолчав, – таких снов не бывает.
– Каких – таких? – запутался Гек.
– Которые без сновидений. Вот послушай, кстати, какой мне прямо сейчас приснился сон, по-моему, даже, он мне приснился, пока мы тут разговаривали. Иди, кликни мою благоверную. Ей тоже небесполезно это послушать.
Новый сон Тома Сойера
Пока Гек спускался на кухню, Том пересчитал свои четки. Их было ровно шестьдесят. По старинному обычаю Мизуры, парень, считающий четки, обязан добавлять по одной каждый год – под Сочельник, но общие их число ни в коем случае не должно превышать шестидесяти. Первые шестнадцать костей, подаренных ему в день конфирмации, заведомо отличались цветом от остальных, разноцветных. Сейчас все кости были почему-то одного цвета. Подняв голову, Том увидел в дверном проеме своего друга. Гек был бледен, глаза его были широко раскрыты, и он лишь монотонно тыкал пальцем вниз, не в силах произнести ни слова.
– Что, друг мой? – поинтересовался Том. – Бекки умерла?
– О нет! Но Томми… Она лежит там на полу, ноги ее дрожат, изо рта хлещет пена… Надо сгонять к доку. К Перельману этому, как его?
– К Робинсону, – поправил Том.
– Вот именно! Где моя шляпа?
Гек нервно озирался вокруг. Том внимательно смотрел на него, покусывая ноготь.
– Гек, – тихо сказал он. – Зачем тебе шляпа?
– Так ведь я собрался слетать к доку Робинсону. Бекки, похоже, умирает.
– Правильно. Но ты бросил свою шляпу на кровать, а это дурная примета.
– Тогда я пойду так, без шляпы, – взмахнул рукой Гек и вдруг замер с открытым ртом: шляпа все это время была у него в руке. – Три тысячи чертей! – Гек нахлобучил шляпу на голову и прихлопнул сверху, превратившись в шерифа из Колорадо.
– Гек, – тихо, но убедительно сказал Том. – Ты же мне обещал…
– Что – обещал?
– Забыл, дружище. Ты обещал послушать мой последний сон.
Гек громко хлопнул кулаком в ладонь:
– Как же это я мог забыть! Это мигрень какая-то или, как его… Столбняк.
– Это провалы, старина.
– Какие провалы?
– Неважно. Садись.
Гек подтянул к себе стул обратным пинком, откинул фалды и уселся спинкой вперед, как это и впрямь всегда делают шерифы. Призывно махнув шляпой в сторону друга, он выкрикнул:
– Внимательно, Томми!
– Так вот, – начал Том. – Сплю я намедни, как я тебе говорил, чуть ли не за мирной с тобой беседой. И снится мне такой сон.
– Значит так. Я иду по какому-то городу, небольшому, типа… Цинциннати, если тебе там приходилось бывать, премиленькое местечко. Да, скорее, это он и был. Там потому что часовенка одна есть знакомая, где все дело и закончилось, сон то есть. Но – это я вперед забегаю…
– Короче, слушай. Иду я по этому Цинциннати, а на дворе ночь. То есть – что я говорю такое – на дворе? Какие в городе дворы? Иду я по чистой городской улице, и на улице и вправду – ночь. Вдруг глянь: кто-то подходит сзади, и трогает меня за локоть. Угадай с трех раз – кто?
– Джимми?
– Гек, о мертвых только хорошее.
– Мистер Клеменс?
– Не попал.
– Сейчас-сейчас… Я чувствую здесь какой-то подвох… – Гек затряс щепотью у лица, ошаривая глазами балку меж стеной и потолком. – Я все понял, Томми. Тот, кто к тебе подошел, был ты сам!
– И тут мимо, – тяжко вздохнул Том. – Это был ты, старина Гек.
– Я?
– Ну не я же, всамделе. Ты и подошел. И тронул меня за локоть. И говоришь – представляешь что? Ты говоришь: Том, тут случайно Гек не проходил? Представляешь, подходишь ты и спрашиваешь про себя самого! Это покруче. Но дальше – пуще. Эта штука тебе не Фауст Гете. Я тебя спрашиваю: Почему ты такой бледный? А ты говоришь: И ты такой же бледный. Я спрашиваю: А почему от тебя пахнет дерьмом? А ты: И от тебя тоже пахнет дерьмом… Ужас, правда?
– Но дальше еще хуже. Ты уходишь, а навстречу идет Бекки. В платье таком, в чепчике. А я смотрю на нее и говорю:
– Мама!
В комнате установилось молчание. Было слышно, как бьется о стекло муха, потом слышно, как муха пикирует на подоконник, и слышно даже, как садится муха на подоконник и по подоконнику – ходит.
– Слон какой-то, – пробурчал Гек. – То есть, тьфу… Я хотел сказать, сон какой-то тяжелый.
– Так ведь у меня всегда, Гек, тяжелые сны. На что я и есть – Томас Сойер.
– Так я пойду? – зашевелился Гек.
– Куда? – не понял Том.
– За доком.
– За каким доком?
– Ну, за этим, за как его? Гольдфингером… Или нет, стоп. Сначала я тоже кое-что тебе расскажу. О, Томми! Это очень страшно, очень…
Гек устроился поудобнее и так начал свой рассказ:
– Давным-давно на старой Орлеанской дороге был постоялый двор. Ну, ты сам хорошо помнишь: дела там шли неплохо, до тех самых пор, пока другую, Новоорлеанскую дорогу не проложили. Хозяин враз разорился: проезжающих не было, доходы кончились, а аренду плати, банк проценты требует, ну и приехали молодчики из Чикаго и прикончили его, а само строение – сожгли.
А дело было так. Приехали на трех лимузинах: в одном Гарри Легкая Рука, а в остальных – люди его. Привязали Бена к столбу посреди зала, помнишь, там такой столб был, куда мы дротики метали? Так вот. И говорит Гарри легкая Рука:
– С тебя 478 долларов, Бен. Ты будешь платить?
– Нет, отвечает, не буду.
– Хорошо. Куклу твою как, Мери зовут?
– Нет, – машет головой Бен. – Полли.
– Хорошо. Ведите сюда Полли. А дочку твою как? Пегги зовут?
– Нет, – мрачнеет Бен. – Лена ее зовут.
– Значит, ведите сюда Лену.
И привели их, спинами друг к дружке привязали, так что осьминог какой-то получился. И начали они, молодчики из Чикаго, осьминога этого во все его дыры ебать. А Гарри Легкая Рука вокруг ходит, смехом посмеивается, мигом подмигивает, пуком припукивает.
– Будешь, говорит, платить? С тебя 496 долларов, Бен. Ты меня знаешь.
– Нет, – говорит Бен. – Не буду платить.
– Что ж. Ты сам этого хотел. Осьминога – в камин. С Беном теперь разбираться будем. Ты, я слышал, дружище, из секты самоедов? Так вот и ешь теперь сам себя.
И стали чикагские молодчики в шляпах по куску от Бена отрезать и в рот ему сырьем запихивать. Палец отрезали и запихнули. Потом – яйцо… Будешь, говорят, платить, 546 долларов, а Бен, давясь так, с полным ртом, глухо так отвечает: Нет, не буду платить.
И умер бедняга Бен. Умер, но не заплатил черной сволочи. С тех пор и ходит вокруг этого места всякая беда… И вот, еду я сегодня из России, на твоей машине, Том…
– Стоп! – перебил Том. – А ты откуда, вообще, на машине ехал? Неужто от самого Нью-Йорка?
– Да нет, что ты! Машины так далеко не ходят. Мы поездом ехали, а машину, "Руссо-балт", – на открытой платформе везли. Кстати, я уже говорил: эту машину надо очень хорошо помыть изнутри, с хлоркой лучше. Тут со мной такая петрушка приключилась, на пароходе. Машина, как ты сам понимаешь, в трюме стояла. Раз вечером пошел я проведать: как там моя машина? Подхожу, а в машине-то кто-то есть! Пригляделся: ебутся! Всамделе Том! Вся машина трясется, окна аж запотели, и рукой так изнутри по стеклу… Ну, я не будь дурак – тихонько подкрался и двери снаружи замкнул. Стекла у твоей машины, Том, вполдюйма, локтями не расколотишь. И двери влагонепроницаемые, на случай дождя. Так что, когда на другой день машину сгружать стали, то так и вывалились оттуда – два трупа. У этой барышни, оказывается, на борту жених был, состоятельный человек. А она в нашей машине с каким-то безработным путалась. Этого жениха, кстати, и арестовали прямо в порту. Так что машину – помойте.
– Это обязательно, – сказал Том. – Спасибо, что предупредил.
– Кстати, машина эта – полуоткрытая. Это салон только теплый и герметичный. А за рулем сидишь: открытый всем ветрам. Так вот. Еду я с вокзала по Староорлеанской дороге, так оно короче. Еду мимо старой мельницы – ничего. Еду мимо еврейского кладбища – ничего. А как к постоялому двору, где Бен, самоед, сам себя съел, подъезжаю – так все и началось.
Ветер вдруг какой-то поднялся. Кроны тополей, доселе спокойные, вдруг зашевелились, серебря изнанкой листвы… Глянь – а на пепелище, на вонючем этом холме – жирный черный кот сидит. Да как прыгнет прямо мне на колени!
Шерсть топорщит, ногами перетаптывает, когти выпускает… Я ему говорю:
– Томми, Томми!
А он как глянул на меня желтыми глазами, ощерился, как иногда собаки улыбаются, овчарки, и люди тоже, но только не коты… Ощерился и говорит хрипло так:
– Томми… Томми…