И внезапно на тропу передо мной выскочила, едва не врезавшись в переднее колесо моей новехонькой "Велорамы", крыса – здоровенная, как выдра, со шкурой, исполосованной стекшей водой. Я невольно вскрикнул, и крыса, ополоумев от ужаса, взвилась бочком в воздух, точно потерявший управление гоночный автомобиль, – она явно перепугалась куда сильней моего. Дважды перекувыркнувшись, крыса приземлилась на лапки и чесанула обратно в подрост, – к спине ее прилипли листья, сучки и камушки, напоминавшие изображения тотемов на свадебном платье мексиканской невесты.
– Крысы, – произнес я голосом Индианы Джонса. – Ненавижу крыс.
Поспешая к месту встречи, я увидел и услышал их еще немало.
Может, это и не крысы вовсе, думал я. Может, сурки или гоферы. Не то чтобы я хорошо представлял себе, кто такие сурки и гоферы. Я и узнал-то о них лишь из фильмов с Биллом Мюрреем – "День сурка" и "Гольф-клуб". Сурок и гофер, это, случаем, не одно и то же? Хотя существуют же еще какие-то американские грызуны, ведь так? Нутрии. Коипу. Не исключено, что это были коипу. А то и опоссумы.
Впрочем, кем бы эти твари ни были, возненавидел я их всеми печенками и старался, продвигаясь вперед, производить побольше шума – просто чтобы уведомить их о моем присутствии.
Минут еще через двадцать я наконец добрался до развилки. Тропа, уходившая направо, вилась, следуя береговой линии, левая уходила во владения крыс, гоферов, коипу, опоссумов и сурков. Шлепая себя по загривку, как исследователь джунглей, я пошел по левой.
После двухсот ярдов пути, проведенного в борьбе с низко нависшей листвой не пойми чего, передо мной открылась поляна. Я увидел высокую березу, а рядом с ней огромный, заросший мхом пень, о котором говорил Стив. На пень я и уселся, дымя как нанятой, чтобы не подпустить к себе комарье и коитусов.
Вонь там стояла отвратительная – гораздо хуже тех гнилостных болотных испарений, которыми обычно попахивает у воды. Я чувствовал, как все съеденное мной начинает проситься наружу. Съеденное – читай ланч. Сигаретный дым нисколько не помогал: насекомых он не отпугивал и гнусной вони не забивал тоже. Задыхаясь, я соскочил с пня, почти не способный дышать. Отошел в сторонку – стало намного легче. Похоже, смрад исходил из какого-то места.
Прижав к лицу носовой платок, я опасливо возвратился к пню, над которым так и клубился комариный туман. Затем осторожно заглянул за пень, и меня незамедлительно вырвало.
В высокой траве лежали две дохлые крысы, приникнув друг к дружке, крепко зажмурясь – ни дать ни взять спящие дети, – мех их кишел белыми, извивавшимися червями величиною не больше запятой. Извергнутая мной жижа, подумал я, отирая рот, станет еще одним лакомством для сообщества озлобленных насекомых, завладевших, похоже, этой частью леса.
Я привалился к самому дальнему от пня, какое сумел отыскать, дереву и погрузился в размышления о низменности природы.
На шее и на руках у меня уже вспухали жгучие красные бугорки. То были вовсе не следы от укусов насекомых, скорее результат какой-то аллергической реакции. В детстве со мной приключались слабые приступы сенной лихорадки. Я полагал, что давно перерос ее, однако здесь приозерная жизнь, с ее пыльцой, лишайниками, крысами, букашками, травами, семенами и спорами, была столь насыщенна, что, похоже, аллергены буквально клубились в воздухе. Я чувствовал, как легкие сжимаются и сипят, а глаза набухают, будто почки алтея.
Я закурил очередную сигарету. Затягиваться мне, по причине астматического удушья, не удавалось, однако в синтетической стерильности этой вкрадчивой городской отравы присутствовало нечто утешительное. Надо было коврик притащить. Не шерстяной или хлопковый, нет, никакой натуральной органики – нейлоновый или полиэфирный. Он стал бы плотом цивилизации в этих ползучих Саргассах.
Издергался, вконец издергался. Я взглянул на часы.
Уже скоро, уже совсем скоро. Через пять минут я выясню, поверил ли мне Лео. И вправду ли…
О БОЖЕ, НОГИ ГОРЯТ!
Что я сделал? Подпалил долбаной сигаретой долбаное дерево?
Визжа от боли, я принялся лупить себя по ногам.
Ни язычков пламени, ни облачков дыма нигде не наблюдалось. Когда слезы, брызнувшие из моих глаз, унялись настолько, что я обрел способность хоть что-то различать, мне стало ясно: никакой огонь ног моих не пожирает.
Всего-навсего муравьи.
Их были сотни, мерзавцев. Тысячи. Ноги ниже колен выглядели так, точно я натянул на них длинные носки особо плотной муравьиной вязки.
Я лихорадочно пытался согнать изуверов, вопя, лягаясь и брыкаясь, как обезумевший бык.
Та к я приплясывал, удаляясь от дерева, и тут на плечо мне легла человеческая ладонь, едва не вытряхнув из меня последние остатки разума.
Издав колоссальный вопль, я двинул кулаком назад, за плечо. Ни по чему, кроме воздуха, кулак не попал, что, как вскоре выяснилось, было и к лучшему.
– Майки, что с тобой?
Негромкий, мягкий голос Стива немного привел меня в чувство.
– Муравьи, – взвизгнул я, поворачиваясь и упадая в его объятия. – Муравьи, комары, крысы. Все сразу. Ох, Стив, ну какого хрена ты выбрал такое место?
Он ласково отстранил меня. За плечом его я увидел испуганное лицо Лео.
– Муравьи-воры, – сообщил, стараясь остаться серьезным, Стив. – Прости. Пожалуй, мне следовало предупредить тебя, чтобы ты был с ними поосторожней.
– Воры? – переспросил я. – Ядовитые?
– Нет, просто немного кусачие. Пойдем. Ты присядешь, а я тебя отряхну.
– Немного кусачие? Немного? Стив смел с меня остатки муравьев.
– Вообще-то твари они дьявольски хитрые. Знаешь, что они делают? Взбираются по ногам, но сразу ничего не предпринимают. Ждут сигнала от самого главного, а тогда уж кусают все разом, этакая массированная атака. Понимаешь, если бы первый из них, едва добравшись до твоей ноги, тут же тебя и цапнул, ты бы это почувствовал и согнал всех остальных, не дав им времени тоже попировать. Очень умно. Надо отдать эволюции должное. Я тут прихватил с собой кое-что. Похоже, ты и с сумахом пообщался.
– С сумахом?
– Ага. – Стив начал втирать прохладную мазь в мои ноги, руки и шею. – Дрянная штука, верно?
– Извините, – обратился я к Лео, когда тот, помаргивая, точно сова, нервно приблизился к нам. – Вы, наверное, решили, что у меня истерика. А я просто не привык к американской природе. Я ее больше по кино знаю. Вот уж не думал, что она настолько похожа на темное сердце амазонских джунглей. Моя ошибка.
Лео беспокойно озирался по сторонам, словно и он гадал о том, какие ужасы таятся в этих лесах.
Следующая реплика Стива большого облегчения нам не принесла.
– Надеюсь, здесь хоть липовые зудни не водятся.
– Липовые зудни? – спросил я, ощутив новый прилив ужаса. – Это еще что за хреновина?
– Тебе об этом лучше не знать, дружок. Поверь мне.
– О господи, – простонал я.
Стив навинтил крышечку на тюбик с мазью и весело, на манер разбитной медицинской сестры, шлепнул меня по бедру.
– Ладно. Так лучше?
Мазь немного уняла боль, однако ноги горели по-прежнему.
– Немного, – пробормотал я. Времени на жалобы не было. Слишком многое предстояло сделать. Я, постанывая, поднялся. – Главное – вы здесь.
– Конечно, здесь, – отозвался Стив.
– За вами не следили?
Лео решительно покачал головой.
– Не следили, – сказал он.
– Все прошло как по маслу, – подтвердил Стив, выглядевший в своих ярко-красных футболке и шортах как отдыхающий на приморском курорте юный подручный Мефистофеля.
– А теперь, – сказал Лео, – возможно, вы будете настолько добры, что объясните мне смысл происходящего? Кто вы. Зачем устроили эту встречу. Откуда так много обо мне знаете.
– Я расскажу вам все, сэр, – ответил я. – Даю слово. Но сначала мне нужно кое-что у вас выяснить. Я должен попросить вас, чтобы вы подтвердили одну мою догадку.
Присутствовала в моем плане одна деталь, которую я так до конца и не продумал. Наверное, надеялся, что Лео выдаст какую-нибудь идею. Конечно, так бы оно и вышло. И все же, когда уж стемнело и мы собрались распрощаться и вернуться, каждый своим путем, в Принстон, я вдруг испустил вопль великой радости, ибо вдохновение наградило меня своим трепетным поцелуем.
– О черт, что, опять муравьи? – спросил Стив.
– Нет, – ответил я, – не муравьи. Идея. Нет у кого-нибудь сумки или пакета?
– Вроде этой? – Стив поднял повыше свою синюю нейлоновую сумку.
– Нет, не хочется ее гробить. Сойдет и что-нибудь поскромнее. Скажем, пакет из магазина. Лучше бы пластиковый. Или коробка.
– У меня дома полным-полно коробок и сумок, – сказал Лео.
– Боюсь, от них нам пользы не будет. Мне нужно что-то здесь и сейчас.
– Для чего?
Стив покопался в сумке:
– Эй, вот это сгодится?
И он протянул мне серебристую коробку величиной примерно в половину обувной.
– Отлично, – ответил я. – А что это такое?
– Я держу в ней фильтры и объективы.
Он щелкнул запором и показал мне внутренность коробки.
– М-м, – с сомнением протянул я, – тут перегородки.
– Они легко вынимаются. Смотри.
Он повытаскивал из коробки объективы с фильтрами, а затем и мягкую решеточку.
– Блеск. Просто блеск. Гораздо лучше сумки. А если повезет, она окажется и почти герметичной. Теперь, Стив, – я положил руку ему на плечо, – ты как – не очень брезглив?
Стив удивленно наморщил лоб.
– Да вроде бы не очень, – ответил он. – А что?
– Видишь ли, – сказал я, – вон за тем пнем лежат две дохлые крысы. Но только, предупреждаю, они кишат червями и зверски воняют.
Пять часов спустя мы со Стивом встретились у статуи "Триумф Науки", чтобы дождаться Лео.
– Он ведь на подходе, верно? – спросил я. – Я хочу сказать – он придет?
– Обещал прийти, – ответил Стив. – Придет.
– Почему ты так спокоен? Как можешь ты быть столь дьявольски спокойным? Я вот никакого покоя не ощущаю. Места себе не нахожу. А ты… ты весь день был совершенно невозмутимым. Почему это? Почему ты спокоен? Я же не спокоен. Ни капельки.
– Перестань ты меня разыгрывать, – ухмыльнулся Стив.
– Да ты пойми, все может обернуться катастрофой. Начаться сызнова. Я могу очнуться в иракской тюремной камере или в сибирском ГУЛАГе. Господи, может, мне так и придется возиться со всем этим до скончания века, как Летучему голландцу или Скотту Бакуле в "Квантовом скачке". И даже без сомнительной помощи Дина Стоквелла.
– Не понимаю, о чем ты толкуешь, – сказал Стив, – но ты, главное, не теряй веры, дружок. Хуже этого мир, в котором ты очухаешься, все равно не будет.
– Да ну? – откликнулся я. – Не уверен, что твой мир настолько уж хуже моего.
– Судя по тому, что ты мне рассказывал, намного.
– Да, но я не рассказал тебе о "Майкрософте", Руперте Мердоке, фундаменталистах, сопляках-кокаинщиках, вооруженных "Узи". Не рассказал о лотереях, коровьем бешенстве и шоу Ларри Кинга. Может, нам лучше плюнуть на все?
– Ты просто запаниковал, и только. Зато рассказал о политической корректности, о кварталах геев, рок-н-ролле, фильмах Клинта Иствуда, о детях, которые, беседуя с отцами, говорят не "сэр", а "хер" и "так не пойдет, мужик", о танцевальных клубах, где все подогреваются "экстази". Я хочу увидеть хоть что-то из этого. Хочу стать клевым.
– На самом-то деле от этой дряни не столько разогреваешься, сколько сгораешь .
– Все равно. Я хочу носить чудную одежду, отрастить длинные волосы и не платить за это штраф в колледже и не лаяться с родителями. Здесь, если ты хочешь этого, тебя загоняют в гетто, а полиция устраивает облавы и то и дело тебя достигает.
– Достает, – поправил я. – Это называется "достает". Знаешь, мне кажется, что я внушил тебе ложные представления о моем мире. Он мало похож на вечный праздник. "Экстази" там вне закона, и никто своих родителей "херами" в лицо не называет. Во всяком случае, никто из белых людей среднего класса.
– Да? Хорошо, но позволь мне выяснить это самостоятельно, идет? Дай мне шанс произносить такие слова и жить такой жизнью. А то получается, что ты лишаешь меня этого права.
– М-м, – с сомнением протянул я. – Я просто гадаю, а ну как…
– И потом, – перебил меня Стив, – мы все время говорим о настоящем. А есть еще история. Думаешь, тебе удастся просто взять да и махнуть на нее рукой?
– Хорошо, хорошо! Я знаю, что паникую. И все же, вдруг что-то пойдет не так?
– Все уже пошло не так, нет? А мы это дело поправим.
– Однако на этот раз я могу, очнувшись, ничего не вспомнить.
– И какая разница? Ну не будешь ты ничего знать, и всех делов.
– А ты? Допустим, ты, с твоим теперешним сознанием, попадешь в другую страну. Говоришь ты не как все, о стране ничего не знаешь, совершенно как я здесь. Тебя же примут за чокнутого. Господи, а если ты даже языка этой страны знать не будешь?
– Придется рискнуть.
– Нет. – Я схватил Стива за руку. – Иисусе, как хорошо, что я об этом подумал. Нечего тебе в той комнате делать. Пока все будет происходить, к ней и приближаться-то не стоит. Тогда с тобой хоть не случится того, что случилось со мной.
– Черт, Майки! Не говори так! Мы вместе все это затеяли.
– Нет, Стив. Ты должен…
– Да что же вы так шумите-то! – Из темноты с сердитым шипением выступил Лео. – Хотите, чтобы весь Принстон знал, где мы?
– Майки вбил себе в голову, что мне нельзя идти с вами, – пожаловался Стив, точно ребенок, которого не пускают на праздник. – Скажите ему, что мне можно.
Я доложил мои доводы Лео. Прежде чем высказаться, он тщательно их обдумал.
– Думаю, Майки прав, – наконец сказал он. – Если вас затянет в горизонт событий и вы сохраните нынешнюю личность, это может сильно осложнить вашу дальнейшую жизнь. Мы не вправе так рисковать.
– Но…
– Нет. На мой взгляд, покинув нас, вы окажете нам куда большую услугу, – решительно заявил Лео. – Вы и так нам уже очень помогли.
Чтобы уговорить Стива, потребовалось десять минут препирательств и льстивых уговоров.
– Мне правда жаль, – сказал я, когда он обиженно вручил мне серебристую коробку из-под оптики. – Но ты же понимаешь…
– Да-да, – ответил он. – Понимаю. Я протянул ему руку.
– Не грусти, – сказал я. – В конце концов, все может и не сработать. Вполне может случиться, что часа через два мы обнаружим – в этом мире эта штука вообще не действует. И я застряну здесь навсегда.
Стив принял мою руку.
– Может быть. Но скорее всего, я никогда больше тебя не увижу и…
– И что?
– Ты был добр ко мне, Майки. Я понимаю, к этому все и сводилось. К твоей доброте. Но в последние несколько дней ты сделал меня счастливее, чем я был когда-либо. За всю мою жизнь. И может быть, счастливее, чем буду когда-либо. В каком угодно из миров.
– Что значит "к этому все и сводилось"? И при чем тут доброта ? Ты мне нравишься, Стив. Ты же должен знать это.
– Да. Я тебе нравлюсь. Но там, в Англии, ты обзаведешься подружкой.
– Сомневаюсь. У меня и была-то всего одна, да и та меня бросила. А вот ты, когда здесь все образуется, заведешь друга. Десятки друзей. Сотни. Столько, сколько осилишь. Даже больше. Такой красавчик, как ты… Да они тебе проходу давать не будут… как говорится.
– Вот только тебя среди них не окажется, верно?
– Джентльмены, прошу вас! – вмешался Лео, слушавший нас со все нараставшим нетерпением. – Уже начинает светать. Нас могут увидеть.
Стив крепко обнял меня и ушел в темноту.
– Он очень привязан ко мне, – пояснил я Лео.
– Очки необходимы мне только для чтения, – немного туманно ответил Лео. – Крысы при вас?
– Угу, – подтвердил я и показал ему коробку. Пока он набирал код на замке входной двери,
мысли мои обратились к той ночи у Лабораторий Кавендиша, когда я летел к Лео на велосипеде под звездами Кембриджа, а в карманах моих лежали оранжевые пилюльки.
Лео молча провел меня к лифтам, чье глухое гудение казалось в мертвой тишине немыслимо громким. Некоторое время мы шли по лабиринту коридоров третьего этажа и наконец остановились у какой-то двери.
– Откуда, к черту, взялся Честер Франклин? – прошептал я, указывая на дверную табличку с именем.
– Это была идея Хаббарда, – ответил Лео, когда дверь со щелчком растворилась.
Внутри было темно, как в погребе. Я стоял, не смея пошевелиться, слушая, как Лео возится со шторами. Наконец щелкнул выключатель, и я смог оглядеться.
Лео жестом укротителя морских львов указал мне на табурет.
– Садитесь, – сказал он. – И пожалуйста, ни слова, не отвлекайте меня.
Я сидел, в послушном молчании наблюдая за ним.
Здесь тоже имелся УТО, вернее, машина, отчасти смахивающая на УТО, каким я его помнил.
Только у этой кожух был белым, чуть отливавшим, точно утиные яйца, в голубизну. Впрочем, такой оттенок могли создавать и потолочные лампы, в свете которых все казалось чуточку синеватым.
У этой машины мышь отсутствовала, зато из бока ее торчал леденцом на палочке джойстик. Экран был побольше, клавиатуры – ни слуху ни духу. Вместо кабелей-спагетти из тыльной стороны машины тянулись прозрачные пластиковые трубки, похожие на те, что используются при внутривенных вливаниях.
Мне вдруг явилась страшная мысль, от которой у меня даже во рту пересохло.
А что, если нацисты упразднили Гринвичский меридиан?
Когда мы обговаривали все в лесу, Лео не спросил меня о координатах Браунау.
Первая его идея, возникшая года четыре назад, сводилась, как я, знавший моего Лео, совершенно правильно догадался, к тому, чтобы каким-нибудь способом уничтожить отцовский заводик в Аушвице. Потом он сообразил, что этого может не хватить, и стал обдумывать покушение на Рудольфа Глодера. Как это покушение произвести, Лео толком не представлял, но, хоть душа его и не лежала к убийству, прикидывал, не переправить ли ему бомбу на один из первых нацистских съездов. Впрочем, и в этом варианте слишком многое не поддавалось учету, поэтому Лео начал помышлять о том, чтобы послать "Воду Браунау" в Байрейт и тем предотвратить рождение Глодера. Ему представлялось, что такой ход не лишен уместной иронии. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой "Воды Браунау" более не существовало. То есть где-то она существовать и могла, но где, Лео не знал, а спросить не решался. Затем он услышал от кембриджского коллеги, что в Принстоне ведутся работы по созданию противозачаточных препаратов. В Европе работы такого рода были запрещены из соображений "нравственности" – ханжество, не лишенное жутковатого юмора, пониманием коего Лео не смел ни с кем поделиться. Итак, Лео – как всегда логичный и одержимый одной-единственной мыслью – решил переметнуться в Соединенные Штаты. Он был все тем же Лео, сомневаться не приходилось. С тем же давящим бременем наследственной вины, с той же фанатической уверенностью, что он может и должен искупить содеянное его отцом.