Велиор широко развёл руками, как тот, кто всегда рад зрителям в театре эстрады:
– Обижаете, Мариночка.
Последовали два звонких хлопка, в конце комнаты открылась дверь, и из неё появился одетый по той же моде, что и Велиор, молодой человек, в котором Марина узнала вчерашнего гопника.
В его руках был серебряный, надо полагать, поднос, а на нём – высокая темно-зелёная бутылка, блюдо с фруктами и тарталетками, и два бокала такого же размера, как у Рембрандта на портрете с его Саскией.
Установив поднос на маленький резной столик, видимо, для подобных случаев и предназначенный, "гопник" с поклоном удалился. Марина и не подумала удивляться увиденному – наудивлялась, знаете ли.
Расположились прямо тут же. Марина присела на самый краешек кровати, а Велиор предпочёл вообще не покидать своего места, разве что немного сменил позу.
Рядом Марина и Велиор представляли, несомненно, великолепную пару: он – в костюме испанского франта, и она – босая, с растрёпанными волосами и в одной ночной рубашке.
Велиор умело разлил тёмно-красную жидкость по бокалам.
– Это портвейн, – пояснил он, – настоящий.
– За что пьём? – спросила Марина, катая в ладонях приятный на ощупь слегка пупырчатый апельсин.
– Сколько себя помню, всегда пью за одно и то же, – ответил Велиор, – за любовь.
Маринины глаза чуть не выскочили из орбит:
– За что, за что?
– За любовь, моя дорогая Марина! Это единственное, из-за чего смертному стоит коптить небо. Вы со мной согласны? Лю-ю-юбо-о-овь, – произнёс он нараспев, вознеся взор к потолку, – это когда не можешь ни о чём думать, кроме как о ней; когда понимаешь, что тебе без неё проще умереть, чем жить… ведь так?
Сказано это было без тени иронии. Зазвенели бокалы. Марина пригубила вино, потом сделала небольшой глоток. Портвейн был прекрасен, как, собственно, и всё в этой комнате. От удовольствия Маринины глаза сами собою закрылись – ей стало хорошо и спокойно. Беспокойство вороной отлетело прочь. Но более всего её радовало то, что она сидит. После нескольких часов стояния у мольберта ей вспомнился старый анекдот о том, что оргазм, это когда после похода снимаешь лыжи. Марина улыбнулась своим непутёвым ассоциациям.
– Чему вы смеётесь? – спросил Велиор.
Марина открыла глаза:
– Просто мне хорошо, вот и всё.
Велиор снова наполнил бокалы:
– Наверное, у вас ко мне есть какие-то вопросы? Если есть, задавайте сейчас. Потом будет поздно.
Марина хлопнула портвейна для храбрости, и с деревенским хрустом закусила жёлтым яблоком с кроваво-красным бочком.
– Проблема в том, – сказала она, сначала прожевав и проглотив, – что вопрос, с которым я к вам обратилась, как бы это сказать… разрешился сам собой.
Велиоровы брови комично взлетели наверх:
– Уж не хотите ли вы сказать, дорогая моя Марина, что за этот непродолжительный период времени, прошедший с момента нашей последней встречи, вы обрели любовь всей своей жизни? Или я вас неправильно понял?
Марина устало кивнула. Велиор тоже покачал головой в ответ, как бы над чем-то раздумывая, а потом вдруг неожиданно оживился:
– А не тот ли это высокий молодой человек, который сидел за мной вчера на сеансе и шумно дышал в затылок?
Марина кивнула второй раз.
– Браво мне! – крикнул Велиор. – А что он там делал?
Марина была уже слишком пьяна и измотана, чтобы играть в партизанку на допросе.
– Копировал мой, то есть, ваш портрет, чтобы потом заменить им оригинал. Миша – копиист, вы бы не заметили подмены.
– А я и не заметил. Только когда приехал домой, понял, что не хватает моей подписи, – Велиор поднял вверх оттопыренный большой палец. – Её ваш Миша скопировать не в силах.
У Марины перехватило дыхание и натурально замерло сердце.
– Вероятно, он сделал это, когда я одевался… шустрый молодой человек, ничего не скажешь… Одного не пойму: зачем ему это нужно?
Марина сбивчиво изложила свою версию отношений бессмертных и простых смертных в контексте изображений последних первыми.
Лицо Велиора вытянулось, а губы сложились так, будто он собрался издать долгое и протяжное "у-у-у-у". Некоторое время он пребывал в таком положении, а после раскололся в прямом смысле нечеловеческим хохотом.
– Марина, кто вам наболтал эту чушь? – сквозь слёзы вопросил Велиор. – Ну, скажите мне, кто?
– Миша, – ответила Марина, – точнее, мы с ним вместе. А я лично думаю, что вы через мой портрет сможете отобрать у меня это… ну, сами знаете, что…
Велиор хохотал ещё минуты две, не меньше. Марина, конечно, время не засекала, но длилось это для приступа хохота непомерно долго.
"Бывает смех гомерический, а это, стало быть, демонический" – подумала она с горькой усмешкой.
Наконец, Велиор утих.
– Браво, Мариночка, браво! – приложив руки к кружевному воротничку, сказал он. – Вам удалось второй раз рассмешить меня до слёз, а это мало кому удаётся!
Марина никак не отреагировала на сей, как ей показалось, сомнительный комплемент. Ей очень хотелось узнать, что же с ней будет дальше.
– И что же теперь со мной будет? – спросила она.
– С вами? – переспросил Велиор. – С вами всё будет прекрасно. В доказательство я оставлю вам портрет, а себе оставлю копию, которую так любезно выполнил ваш… э-э-э… избранник.
Марина молчала, она просто не знала, что ей на это ответить. Велиор её молчание понял по-своему.
– Не знаете, что сказать? Или вам мало моего слова? Если так – извольте!
Над протянутой рукой Велиора из ничего появился подписанный Мариной "чек", какое-то время, чуть колыхаясь, повисел в воздухе, затем вспыхнул и, не оставив даже пепла, исчез. Марина и ойкнуть не успела.
– Спасибо, – тихо пропищала она, чувствуя в горле поднимающийся из-за грудины комок.
Велиор поморщился:
– Таким, как я, спасибо не говорят. Но, всё равно, пожалуйста. Кстати! Давайте-ка продолжим! Время дорого!
Ошалевшая Марина встала, подошла к мольберту, взяла в одну руку кисть, в другую – уже порядочно измызганную палитру, и попыталась что-нибудь изобразить. Первые же мазки вышли коряво: руки вдруг перестали слушаться.
– Какие-то проблемы? – поинтересовался Велиор.
– Всё в порядке, просто не могу собраться, – ответила Марина.
– Без проблем, я вам сейчас помогу…
– Каким это образом?
– Сейчас узнаете, – Велиор состряпал на лице нечто похожее на улыбку. – Вы, наверное, слышали, что все значительные произведения искусства создавались в периоды влюблённости авторов.
– Слышала, – с готовностью отозвалась Марина, – но я в это не верю.
– Разумеется, не верите. Многие, знаете ли, не верят… вот вы, Мариночка, говорите, что влюблены…
Такой переход её немного встревожил. Марина осторожно выглянула из-за холста:
– Да… а что?
Велиор вдруг наклонил голову вбок, как делают дети, когда хотят поглубже вглядеться в суть вещей.
– А вы уверены, что у вас с ним всё по-настоящему? Может, вам просто кажется? Вам, вообще, есть с чем сравнивать?
Это была уже наглость. Усомниться в том, что у молодой женщины не было в жизни любви, то же самое, что спросить у московского чиновника, брал ли тот когда-нибудь взятки. Марина бросила в своего мучителя испепеляющий взгляд, но тот рассеялся, не пролетев и половины дистанции до цели. Велиор был слишком хорош, чтобы в него швырялись такими взглядами. Марине неожиданно стало стыдно за содеянное. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая случайно сделала какую-то непростительную детскую шалость в отношении горячо любимого человека.
Марина от стыда опустила глаза, но вскоре поняла, что не может не смотреть на него. Он был настолько мил её взгляду и сердцу, столь прекрасен, очарователен, великолепен… У Марины очень скоро закончились прилагательные для описания того, кто заполнил собой без остатка весь её мир. Она была совершенно точно влюблена в него до последней клеточки своего тела, до последней капельки своей крови и была готова ради него на самые страшные преступления. Мало того, она была готова совершать их вечно!
"Да как же я могла… – подумала она, – как я могла раньше этого не замечать! Вот же он! Это же он и есть! И другого уже не будет! Это его я любила всё это время, а никакого не Михаила, будь он неладен…"
Она испытала плохо преодолимое желание выскочить из-за мольберта и, в чём есть, броситься в объятия предмета своего обожания, но предмет, видимо поняв её намерения, успокоил Марину сильным и властным взглядом.
– Вот так должно выглядеть это чувство, – спокойно произнёс он, – а теперь заканчивайте с портретом!
Поставленная задача была проста, как мужские трусы: облечь то безусловно нечеловеческое чувство, которое она испытывала к развалившейся в кресле модели, в краски. Но это легче сказать, чем сделать. Согласитесь, размазать свою любовь по холсту, не бросив на полдороги и не сфальшивив, дано не каждому.
Марина держалась. Внутри у неё горел натуральный костёр, который разгорался всё сильнее при каждом взгляде на предмет страсти. Марина понимала, что его уже не потушить, и что она может запросто сгореть, но ничегошеньки не могла сделать. Единственным спасением был холст, на который она и обрушила свою любовь.
Довольно скоро Марина потеряла счёт времени. Точнее, время в той прекрасной комнате сначала превратилось в густой кисель, а потом и вовсе застыло. Сама же Марина будто распалась на части: её руки существовали отдельно от тела, а тело от мыслей. Собралась она воедино лишь, когда Велиор соизволил "выключить" любовь к себе.
Марину тряхнуло, словно током, да так, что она вновь потеряла дар речи. Нежные чувства к Велиору отхлынули от её сердца так же стремительно, как пару минут назад вломились туда без стука. От резкой перемены душевного климата Марина чуть не свалилась в обморок. В глазах потемнело, потолок пошёл куда-то в сторону; Марина свободной от кисти рукой начала судорожно искать точку опоры, но в этот момент резко, словно по команде, к ней вернулся контроль над собственным телом вместе с яркостью красок окружающего её мира.
О-па… Марина тряхнула причёской и бросила взгляд на Велиора. Ничего прекрасного, очаровательного, великолепного в нём уже не наблюдалось за исключением, разумеется, костюма.
– Ну, вы даёте… – выдохнула Марина.
– Чаще беру, – мрачно ответил Велиор.
Марина немного отдышалась и посмотрела на портрет – и обмерла. С холста на неё смотрел неотличимый от оригинала Велиор. Не в том смысле, что его внешность – глаза, лицо и фигура – идеально перенесены на холст – нет, просто сквозь широкие, местами грубоватые мазки, виднелось то, чего нельзя скопировать, а можно только почувствовать. Как бы изнутри холста, из-за тюля мазков просматривалась его сущность, проступало его естество, просачивалась его природа… Марине стало страшно смотреть на собственное творение, в хорошем смысле этого слова.
– Неужели это сделала я? – пробормотала она.
– Вы, Мариночка и только вы. И ещё ваша любовь ко мне, – отозвался Велиор со своего кресла, – вот так вот это и работает.
"Так вот зачем тебе это было нужно, – устало подумала Марина, прикрыв глаза грязными от краски руками, – ты у нас, значит, коллекционируешь не только голых баб, но и баб, вывернутых наизнанку…"
– Насколько я понимаю, работа завершена, – как ни в чём не бывало, сказал Велиор, – остался только автограф.
– Автограф? – не поняла Марина.
– Ну, подпись на холсте. Обычно внизу – справа или слева.
Марина послушно взяла из высокого стакана с кисточками нетронутую "нулёвку", окунула в чёрную капельку на палитре и в правом нижнем углу вывела: "М.Б."
– Что теперь? – спросила она, вытирая кисточку о тряпку.
Велиор поднял вверх указательный палец, увенчанный внушительных размеров ногтем:
– Последний вопрос.
– Валяйте.
– Вы не хотите к нам присоединиться?
– Стать ведьмой? – уточнила Марина.
– Ну зачем же там старомодно! – хохотнул Велиор. – Это всё жаргон старушки Марго! Ведьмы, это же совсем другое, поверьте мне!
В Марининой памяти всплыло морщинистое лицо в дыму.
– Нет уж, спасибо, – сказала она, – мне и так неплохо.
– Как знаете, Мариночка, как знаете. Кстати, вы ей очень понравились. После первой встречи она сказала: "вылитая я в молодости!"
Марина не хотела развивать эту тему, но любопытство взяло верх.
– А ей правда сто лет?
Велиор скорчил одну из своих бесчисленных гримас:
– Нет, конечно! Ей гораздо больше!
Марина так и не поняла, шутит он или нет. Вероятно, на её лице отпечаталась тень сомнения, потому как Велиор пустился в пояснения.
– Она, и все остальные – мои должницы, – с неловкой улыбкой сказал он, – и делают для меня всякие пустяки…
– Например?
– …например, выманивают из темноты города заблудившиеся души…
Марина ухмыльнулась:
– Вроде моей?
– Именно. Если вам действительно интересно, кто они такие, я могу рассказать вам историю каждой, но это надолго.
– Нет, спасибо, на сегодня историй достаточно.
– Как знаете… – Велиор по-кошачьи потянулся в кресле. – Ну что ж, если уж вы не хотите продолжать знакомство со мной, то позвольте хотя бы зайти за мольберт!
Вместо ответа Марина отошла от холста и устало повалилась на кровать. Велиор же занял её место и стал безмолвно и пристально, буквально сантиметр за сантиметром обследовать полотно, как будто это был не портрет маслом, а вышивка бисером.
Марине неожиданно стало холодно. Она забралась с ногами под одеяло, продолжая наблюдать за Велиором, который теперь исследовал картину с расстояния вытянутой руки. Через минуту её глаза сами собою закрылись, и невесомую Марину, словно увиденное ею в метро увечное пёрышко, понесло по тёмным и мягким волнам.
Поднявшись на гребне одной из них, она подумала, что неплохо бы всё-таки дождаться вердикта, но это было уже во сне.
* * *
Радуга росла прямо из пустой автобусной остановки, круто поднималась по свежевымытому небу вверх, до небольшого, похожего на собачью косточку облака, перемахивала через шлюз, в котором томилась усталая гружёная щебнем баржа, и с другой его стороны втыкалась в колышущуюся зелёную гущу парка Коломенское.
Марина отошла от окна. В одной её руке была горячая, размером с чашку лифчика третьего размера, кружка с кофе, а в другой – скуренная на треть сигарета. Из одежды на Марине были только очки.
Докурив и загасив сигарету в пепельницу в форме человеческого уха, Марина на цыпочках вышла из кухни. Дверь в большую комнату предательски пискнула. Марина сделала несколько шагов внутрь и остановилась перед старым обляпанным краской мольбертом, на котором стояла картина, откуда на зрителя смотрела очень похожая на Марину обнажённая девушка. Зритель без труда мог заметить в глазах девушки любовь, а в правом нижнем углу холста – размашистую подпись, из которой сильно выделялась стилизованная под скандинавские руны буква "В".
Марина перевела взгляд на стену, где висела ещё одна, немного большая по размеру картина. На ней тоже была изображена обнажённая девушка, очень похожая на Марину. Разница в том, что в глазах девушки не было любви, а в правом нижнем углу – подписи. Вместо неё был хорошо различимый издалека отпечаток большого пальца.
Марина прошлась взглядом по собственным изображениям, ещё раз убедилась, что второму автору её задница удалась больше, глотнула кофе и пошла будить первого.
январь – апрель 2015 г.
Сноски
1
Дамская сумочка (нем.)
2
Чего изволите? (фр)
3
Я русская… я хотела бы…(фр)
4
Вы будете кофе? (фр)
5
Да, мадемуазель! (фр)
6
Кредитная карта (фр.)
7
Да, мадам (фр.)
8
Фрагмент стихотворения Ивана Есаулкова "В.А.Серов Портрет С. М. Боткиной. 1899"