Надя отложила в сторону прочитанный лист и прислушалась. За окном будто возилась увесистая крыса, царапая когтями жесть. Надя сдвинула штору.
На подоконнике топтался огромный, свирепого вида голубь, постукивал клювом, точно подбирал пищу, и звук этот напоминал падающие градины. Хищной лапой голубь придерживал крупную еловую ветку.
- Кыш, - вяло прошипела Надя, ударяя пальцами по стеклу.
Голубь с пугающей собачьей расторопностью подхватил ветку и тяжело взлетел, точно уносил в когтях баранью тушу.
- Вот разлетались… - Подумав, добавила: - Сволочи!
"Прости, немного увлекся. Понятно, голубей ты не любишь… Жаль, что так и не удалось приблизиться к тебе. Хотя мне не привыкать.
В любви на расстоянии я стал, поверь, большим специалистом. В моём сердце был записан каждый твой день. Спроси, что делала ты восемнадцатого мая в 21.00, и я отвечу, не задумываясь: ты шла к троллейбусу в сопровождении своего приятеля. Вы обменялись сухими поцелуями, и ты поехала домой одна, не догадываясь оглянуться на того, кто был на последнем сиденье.
Я следовал за тобой, соблюдая необходимую дистанцию, как раз такую, чтобы ты ничего не заподозрила. Чувствовал, как тебе нелегко на душе, и, до боли стиснув руки, бормотал, как заклинание: "Пусть будет для нее багряный закат". И он действительно спускался, великолепный розовокрылый ангел. Шептал: "Пусть будет ей в дорогу нежный ветерок", - и он налетал, прохладным шелком лаская твои ноги.
Всю ночь я проливал благодатный лунный свет на твою подушку, а утром послал под окно звонких птиц. Ты открыла глаза и первое, что я услышал, была, увы, малоцензурная ругань, которой удостоились ни в чем не повинные пернатые за свои напевы…"
От второго листа отшелушился третий, ранее не заметный. Впрочем, бумага была тонкая, и листы могли слипнуться.
"Ты покурила в форточку, впопыхах испачкала лицо мертвыми красками, от чего оно стало несвежим, будто вчерашним, собралась в институт, выпила кофе и побежала к остановке, дожидаясь, когда же приедет рогатый тролль в бусах…
Не удивляйся, просто мне было дорого каждое мгновение, связанное с тобой, даже если ты вела себя не самым лучшим образом.
Я наблюдал, как поздним вечером ты сидишь, полуодетая, перед маленьким настольным зеркалом, ваткой снимаешь с усталого лица косметику, а мне с моего места казалось, что ты утираешь слёзы…"
- Вот ублюдок, - только и произнесла Надя. Она оглядела стены и потолок, точно рассчитывала обнаружить глазок тайной видеокамеры. Отмела нелепую мысль и посмотрела в окно. Ближайшее дерево, с которого можно было вести наблюдение, находилось в десятке метров. Удобная развилка на стволе была как раз на одном уровне с окном. Ей почудилось, что в чёрной листве кто-то зашевелился.
Надя погасила люстру. Освещение в комнате и на улице сровнялось в густоте серых тонов. Теперь глаза могли видеть все, что происходило снаружи. Она соорудила небольшую щель между шторой и оконным выступом, мучительно высматривая хоть какое-нибудь шевеление в ветках. Через минуту пришлось признаться, что испугал ее только ветер.
Чтобы облегчить дальнейшую слежку, она решила ограничить освещение одной настольной лампой. Заметив любое движение за окном или услышав шорох, лампу можно было бы выключить в ту же секунду, за которую наблюдатель, вероятно, не успеет замаскироваться. Надя еще раз враждебно глянула в окно и опустила взгляд на строчки.
"Да, я шпионил. Каюсь. Но не подумай ничего дурного. Я смотрел целомудренными глазами. Интимная сторона твоей жизни, беспорядочные половые связи, которых у тебя было порядочно, прости за грустный каламбур, у меня вызывали только негативные эмоции. В эти моменты я всегда отворачивался и даже затыкал уши…"
- Надюш! - позвала мать.
Надя подошла к гостиной и прислушалась. Из-за двери всё еще доносилось восточное треньканье.
Мать с деревянным хрустом подняла себя из кресла, открыла дверь:
- Чайник поставишь? Зря ты ушла, очень интересно было.
- Скучно, - буркнула Надя.
Отец, точно ждавший этих слов, сразу крикнул:
- Оттого и скучно, что ничем не интересуешься! Попусту живешь!.. Ладно, иди ставь чайник.
Кран засипел пустотой, отхаркнул какую-то ржавчину. Вода полилась неприятного красного оттенка, и чистой так и не стала.
"Не страшно, - решила Надя, - всё равно прокипит", - поставила чайник на плиту и села читать дальше.
"…И даже затыкал уши…" - прочла она еще раз и поморщилась.
"Нечего нос кривить. Имей мужество признать, что все твои постельные приключения ни к чему хорошему не приводили. Вспомни, когда один наш общий знакомый оставил тебя наедине с совместно изготовленной проблемой. Единственное, о чем он меня просил, чтобы я помог ему избавиться от неприятностей и расходов, связанных с твоим состоянием".
На стол лег второй прочитанный лист.
"Я сидел с ним рядом, негодуя от его подлости, а он при каждом телефонном звонке взывал ко мне: "Да сделай же что-нибудь! Помоги мне!"
Я не осуждаю прохвоста и не оправдываю. Не о нём сейчас речь. Я веду к тому, что это мы уже проходили. Всё было у нас: и восьминедельная жизнь, и слёзы, и любовь. И больница была, и преподнесенная ложь мамочке о ночевке у подруги…"
- Всё знает, - прошептала Надя. Она хотела присовокупить какое-нибудь ругательство, но испугалась, так как поняла, что оно будет немедленно услышано. В голове шевелилась мысль отыскать номер уже забытого предателя четырехлетней давности и с ним попытаться вычислить автора, но она отказалась от этого, уверенная, что всё равно ничего не выяснит.
"Ты возвращалась утром из больницы, опустошенная, истерзанная. Мне было больно за тебя. И я плакал вместе с тобой, и слёзы мои были осенним дождем…
Я понимал тебя, как ни кто другой, потому что мои друзья тоже подводили и предавали меня. Но я всегда всех прощал. Только вот тебя что-то не могу…"
Удивленно охнула мать, потом раздался смех отца:
- Надя, иди быстрее, полюбуйся!
Надя спрятала письмо в рукав и вбежала к родителям.
Отец пальцем указал на ковер, в середине которого сидела крупная серая жаба:
- Осторожно, не спугни.
- Я думала, мышь или крыса, - оправдывала свой испуг мать. - Это ж надо, Витя, жабы в доме заводятся! Откуда?
- Как откуда, Валюш? Сырость, плесень, старые трубы - самое место для жаб.
- Дожили… Ну и что с ней сделать, убить? Что ты молчишь?
- Зачем, все-таки тварь божья, тоже жить хочет…
Жаба, как вырванное сердце, пульсировала нежным бородавчатым телом.
- Я не могу с жабами, убери ее немедленно! - закричала мать.
- Надь, - попросил отец, - захвати с кухни совок, я ее на улицу вынесу.
- Ага, она у тебя удерет, ее в банку надо и закрыть…
Жаба разомкнула кожистые веки, в два прыжка добралась до стены и забилась в неожиданно большую щель между плинтусом и полом. Оттуда донеслось ее тревожное кваканье.
- Вить, а что, она теперь всё время будет там жить? - тревожно спросила мать. - Ей богу, лучше бы мышь, теплокровное существо, а тут-земноводное… Брр, - она вздрогнула от брезгливости.
Засвистел чайник. Вода, даже прокипевшая, сохранила красноватый оттенок, который, впрочем, исчез, окрасившись заваркой.
Зашла мать, расставила на подносе чашки:
- Пойдешь, может, к нам?
- Нет, спасибо, я лучше здесь побуду.
- Ты правда поругалась со своим новым? Умнее надо с мужчинами обращаться, а не так: что-то не понравилось, и сразу - до свидания.
- А я и не говорила, что умная. Я до третьего класса была уверена, что фамилия Гитлера - Капут…
- Смотри, дошутишься, - мать подхватила поднос и вышла, укоризненно оглянувшись.
Надя достала из рукава смятое письмо. Поставила перед собой чашку с чаем и, прихлебывая и дуя на кипяток, села читать дальше.
Автор грустно резюмировал: "Вот так и ты со мной. Брезговала. Как жабой…
Сам я, как сейчас говорят, из неблагополучной семьи. Детство мое было трудное, слез наглотался, незаслуженных обид. Рассказываю это не потому, что мне нужна твоя жалость, я и не жалуюсь.
Мой отец не мог в силу некоторых причин с нами жить, но один добрый человек из сострадания женился на моей беременной матери и спас ее от позора. Приемный отец никогда не скрывал, что не родной мне, но относился сердечно, делал для нас с мамой все, что мог. Но главное, что родной отец однажды нашел нас! Теперь мы вместе, вся семья. Такая вот история, хоть мексиканский сериал снимай!"
Переворачивая третий, как ей казалось, последний, лист, Надя с удивлением обнаружила, что от него снова отделился следующий, точно письмо обладало таинственной способностью самодописываться.
С потолка на стол шлепнулся таракан, узкий, как семя подсолнуха. Ловко перебирая рыжими лапками, попытался удрать. Надя стряхнула его на пол и безразлично раздавила. Когда соседи сверху устраивали очередную санобработку, тараканы обычно переселялись на этаж ниже.
"Я горжусь моим отцом. Если бы ты знала, как его любят, и побаиваются, конечно. Он может быть очень добрым, но и очень грозным.
У меня чудесная мать, добрая, отзывчивая, к ней обращается множество народу, и она всем помогает, никому не отказывает. Ты чем-то похожа на нее. Внешне, конечно. Такие же глаза, улыбка. За это я готов был бесконечно прощать тебя, но, как видишь, просчитался - не бесконечно…
В целом, я хочу сказать, что у меня славные родители, замечательная семья, и я очень хотел познакомить тебя с ними, звал в гости, но ты ни разу не приняла приглашения…"
"Ничего подобного не припомню", - подумала Надя.
"Потому, что я делал это не лично, а через знакомых, - сразу пояснил автор. - По моей просьбе они передавали тебе приглашения, но ты не пускала этих людей на порог, а если они подходили к тебе на улице, то даже не удостаивала ответом. Как я переживал от твоих отказов!"
Луч лампы вздрогнул и из желтого сделался тускло-оранжевым. Такое бывало и раньше, когда падало в сети напряжение.
Автор письма вдруг сменил тон и заныл, как оставленный муж:
"Ну, правда, иной раз такая обида берет. И сколько же я сделал для тебя, сколько бесценных подарков подарил. Всего и не перечислишь: ночное небо в золотых звездах, изумрудная зелень лесов, шепот листьев, пение птиц, я согревал тебя огнем моего сердца, одевал теплом солнечных лу-…".
В руках оставался последний лист. При слабом освещении тонкая бумага выглядела совсем как музейный папирус.
"…чей. Ты не оценила, втоптала бесценные дары в грязь. Я отворачиваюсь и ухожу. Теперь всё кончено. Прощай и, как говорится, be happy, если получится.
Когда-то твой друг, Джизус Крайст".
После световых конвульсий лампа, напоследок пронзительно вспыхнув, погасла. Кухня погрузилась в темноту, еще более черную оттого, что секундой раньше произошла эта внезапная вспышка.
Поперхнулся недосказанным телевизор. Мать громко спросила:
- Интересно, это только у нас или во всем доме отключили?
Сразу сделалось очень тихо. В домах напротив мерцали болотные огоньки, но было непонятно, живой ли то свет или отблески бегущих машинных фар.
Слышно было, как мать ищет свечи, припасенные специально для таких авралов.
Дрожащее пламя озарило кухню.
- Тебе свет оставить? - Огонь разделился на две равные половинки. Надя взяла парафиновый столбик, похожий на отрубленный палец с сине-желтым огненным ногтем. Мать ушла.
В створках окна Надя увидела свое утроенное отражение и тихо зарыдала.
С улицы потянуло холодной сыростью, словно опавший кленовый прах, письмо шевельнулось.
Надя коснулась огнем бумаги, и та сгорела быстро, как паутина.
В комнате, выпив чаю из красной воды, зашелся тяжелым астматическим кашлем отец. С потолка по стенам уже бежал тараканий ливень, и тревожно квакали под полом невидимые жабы.
Нагант
- "В юном месяце апг'еле в стаг'ом паг'ке тает снег, и кг'ылатые качели начинают свой г'азбег. Позабыто всё на свете, сег'дце замег'ло в гг'уди…" Пг'елесть! Как игг'ушечный пожаг'ник в бог'довой каске. Так… и уг'ина осталась… Фу, соленая! Мало пьешь, солей много в ог'ганизме, вг'едно для здог'овья… Так пг'иятно? Как лучше, с языком или без?.. Быстг'ее?.. Ах ты хитг'юга! Кого я сейчас побью?! Затаился. Паг'тизан! А спег'ма-то как бг'ызнула, мамочки! Будто из кита. Тебе хог'ошо? Доволен?
Я отвернулся к стене и оглушительно зарыдал, вздрагивая по-собачьи животом. Живот у меня белый и мягкий, поросший рыженькой елочкой от пупка к лобку.
- Ты такой стг'астный! Я впег'вые встг'ечаю мужчину, котог'ый бы от ог'газма заплакал…
Я, лежа на боку, отчаянно взмахивал ресницами, чтобы слёзы лучше выпрыскивались. Точно клоунские, брызги долетали до стены, повисали на ней и быстрыми змеистыми тропами утекали под кровать.
- Пг'ости. Я, дуг'а, что-то не то сказала, да? Ты обиделся? - она опрокинула меня на спину.
Мое неожиданное лицо раскрылось, как упавшая книга.
- Ты что-то не договаг'иваешь. У тебя пг'облема?.. Я же всё вижу!
Я часто замотал головой, будто вытряхивал из ушей речную влагу.
- Не вг'и, посмотг'и мне в глаза… - она раскидывала надо мной сети картавого гипноза, жарко придыхая старым водопроводом.
Я втянул ноздри. Нос сделался костистый, словно я вобрал смерть.
- Что такое? - она поднесла к лицу сложенную на мордником ладонь, подышала в нее. - Пахнет, между пг'очим, твоей спег'мой. Тебе пг'отивен твой же белок? Нет? Тогда не кг'ивись. Тебе сколько лет?
Мне было двадцать девять.
- Совсем еще мальчик.
- Перестань, - утер слёзы, - я взрослый дядька…
- Мужчина до тридцати пяти лет - мальчик. Ну, так что, - она покачивалась, - будешь рассказывать?
Постороннему, в общем-то, человеку. Разве можно доверять такое?
- Говог'и же! - приказала она голосом медиума. - Говог'и! - властно просияла чернотой из-под косматых бровей.
Нет же, нет! Моя голова каталась по подушке, как от пощечин.
- Нагант! - я сказал.
* * *
Знаю, что произойдет. Указательный палец правой руки осуществит нажатие на спусковой крючок. Повернется барабан. Курок ударит по капсюлю патрона. В тысячную долю секунды порох перейдет в газообразное состояние, заключенный в ограниченное пространство гильзы, создаст давление в легион атмосфер. Пуля при своем движении по каналу ствола вытолкнет имеющийся в нём воздух, который выжжет на коже моего виска два сатурновых кольца дульного среза. Пуля войдет в голову согласно намеченным контурам. Для начала завернет вглубь края отверстия. Скользя по периметру раны, избавится от оружейной смазки, будто вытрет ноги перед входом. Пробьет мягкую височную кость, сформирует в ней круглое отверстие, соответствующее калибру. В моём случае - 7,62 мм. Мозговое вещество вследствие ударной волны разрушит противоположную стенку черепа, до того как пуля коснется ее…
Бедно! Тщетны попытки кустаря на желтой височной кости запечатлеть многообразие выстрела в упор. Оно способно уместиться только на всем теле. Достаточно прижать к нему ствол. Горючий воздух выбьет на покрове шелковом, хлопковом, шерстяном, кожаном свое тавро. Пуля свинцовым кротом выроет лаз. Газовый хвост крестообразно разорвет одежду, прижжет отслоившийся эпителий раны к стволу.
Проходя через ткани различной мышечной вязкости, пуля, как прилежный рейсовый автобус, подберет частички органов, через которые лежит ее путь. Так, в сердце можно обнаружить микроклочки одежды и реберное крошево. Если стрелять снизу вверх, из-под живота, то в легких, вероятно, были бы горькие лоскутки печени.
Выстрел в упор часто заканчивается ранением навылет. Достигнув границы организма, пуля месяцевидно разрывает кожу. Красный Крест на входе и Красный Полумесяц на выходе - их союз более реален, чем иллюзорный комитет врачей в Женеве.
Интересно, успею ли я услышать грохот выстрела?
* * *
Во-первых, не наган, а нагант. Оригинал бельгийского производства удовлетворит всех любопытствующих: L. Nagant. Это полукругом выбито на корпусе возле рукоятки.
Россия, не церемонящаяся с немецким транскрибированием, превращающим Хайнриха Хайне в Генриха Гейне, уважила французское произношение и акустически не исковеркала фамилию. Револьвер, носящий имя своего создателя Леона Nagant, вроде бы правильно обворован на последнюю букву - наган. Думается, для того чтобы вольготнее рифмовать его с хулиганом, жиганом и атаманом. Но подлинное его имя - нагант.
У современного литератора плешивый персонаж "выдвигает барабан вбок" и произносит: "Чёрт бы взял эти тульские наганы, никогда нельзя на них полагаться…"
Смеюсь и плачу. Хочу кричать, но закусываю крик рукавом. Ползу, грохоча гулкими коленями, в угол, где бабка икону оставила. Туда, к ней, к матушке заступнице, святой Фотине, смуглолицей самаритянке, в колодце Иисуса узревшей и за это в том же колодце утопленной! Хоть ты им скажи, что в наганте барабан не откидывается в сторону! Характерный признак системы - ствол с поворотным устройством - трубкой, в которую вмонтирован шомпол для поочередного извлечения стреляных гильз!
Впрочем, если быть точным, модель наганта 1910 года, созданного на основе образца 1895 года, действительно имела барабан, откидывающийся только вправо, а не влево, как на револьверах кольт или смит-вессон. Будто под левшу его сконструировали.
Когда читал роман, хотел верить - имеют ввиду модель 1910 года. Но не производили тульские оружейники наганта с откидывающимся барабаном! Не ведал автор, о чем писал!
Что уже говорить про остальных граждан? Общество знает о наганте не больше, чем о поэтическом продукте в белой футболке и кепке: "Знак ГТО на груди у него, больше не знают о нём ничего".
И патроны у них вставлены в гнёзда барабана!
В револьверном барабане нет гнезд! Гнёзда есть у птиц, а в револьвере - каморы. В наганте семь камор.
И лучше бы мне не знать об этом, жить эдаким беззаботным поленцем с длинным носом, без всяких каморок папы Леона Наганта.