Глава двадцать первая,
содержащая продолжение разговора, который вели в ту незабываемую ночь выборные Паско
На востоке от Каменного Леса блеснула молния. Ее блеск осветил гневное лицо выборного от Туси.
– Давно уж мне хочется выпустить им кишки.
Выборный от Амбы засмеялся:
– Вот тебе и посчастливилось наконец, приятель.
Острые каменные вершины, что вот уже сто тысяч лет ведут свою битву с небом, много раз повторили громкие раскаты смеха. Выборный от Амбы присел на корточки возле Горемыки.
– Сейчас у нас март. Надо подождать, пока соберут урожай.
– Правильно. До той поры никто с места не сдвинется.
Они повернулись к человеку небольшого роста.
– Борьбу за возвращение незаконно захваченных земель должны начать жители Чинче или Янакочи.
– Невозможно! Всего три месяца назад карательный отряд поубивал всех и вся, сжег селение Чинче. Люди запуганы. До сих пор еще многие семьи не решаются возвратиться в селение, в пещерах живут.
– И хорошо! Именно то селение, где был устроен массовый расстрел, должно снова начать борьбу. Вот вам доказательство, что нас не запугаешь.
Гроза уходила. Горемыка подошел к Агапито Роблесу.
– Я тебя давно знаю. Мы вместе в тюрьме сидели. Правильно?
– Правильно.
Луна освещала решительные, неподвижные лица. Холод становился невыносимым.
– Поместье "Уараутамбо" не просто поместье, – продолжал Горемыка. – Это символ. Не так давно наш адвокат Хенаро Ледесма спросил меня: "Ты слыхал про Бастилию?"
– Нет, Хенарито.
– Бастилия – это крепость, туда французские короли сажали тех, кто восставал против их тирании.
– Тюрьма?
– Самая-самая главная тюрьма. Когда разразилась во Франции революция, народ разрушил Бастилию. Только после этого французский король был казнен. Поместье "Уараутамбо" у нас – все равно как Бастилия.
– Верно.
– Ты знаешь, что реки там остановились, водопады застыли, дети не растут, старики не умирают?
– Вот я и говорю – пока не уничтожим "Уараутамбо", дело не пойдет.
Холод щипал обветренные лица выборных.
– Слушай, Агапито Роблес. Чтобы начать по-настоящему войну за землю Паско, надо взять штурмом это поместье. Люди узнают, что "Уараутамбо" пало, и тогда только поднимутся все общины Паско, а за ними Хунин и Уануко.
– Туси готово подняться, сеньор.
– В Ярусиакане тоже ножи наточены! Как только начальники решат, мы дадим пятьсот всадников.
– То же самое я могу сказать про общину Уалай. Наши господа надеются, что яростные воды реки Мантаро охраняют их. Они считают, что никто не может перейти реку Мантаро.
– Так оно и есть. Разве кто-нибудь может?
– Приходите поглядите! Тысяча двести человек и четыре тысячи.голов скота – все переберутся на плотах на ту сторону!
– Нинао и Рандао готовы вступить в бой за свою собственность.
– Сначала мы в Уариаке возвратим свою.
– Пакойян берется в три дня возвратить десять тысяч гектаров.
– Нам тоже достаточно трех дней. Через три дня мы будем завтракать в господском доме поместья "Дьесмо".
Горемыка подошел к выборному еще ближе.
– Ты слышишь, дон Агапито? Все общины готовы к бою. Пятьдесят тысяч семей ждут нашего приказа, чтобы возвратить себе семьсот тысяч гектаров земли. Теперь надо только одно – пусть падет "Уараутамбо".
Глава двадцать вторая
Уайно Сесилио Лукано
Огни фейерверка крест-накрест рассекали ночь. Вихри шутих опаляли луг. Донья Пепита приказала музыкантам идти вслед за нею на берег озера, туда, где прежде текла тихая река Уараутамбо. Озеро разлилось по всей долине. И тут донья Пепита услышала такое, что не поверила ушам своим.
– Передохнем все скоро из-за этих праздников, – говорил чей-то голос. – Только для того и работаем, чтоб они веселились. За все платить приходится. Скоро посрать бесплатно и то нельзя будет.
Донья Пепита подошла, схватила говорившего за рубашку.
– Ты кто такой? – спросила она.
– Ваш пеон Бернардо Чакон, хозяйка.
– Племянник этого подлеца Эктора Чакона?
– Да, Хозяйка.
– Ах, так ты, значит, и есть тот самый Бернардо Чакон! Разгуливаешь по поместью и рассказываешь, будто сейчас тысяча девятьсот шестьдесят второй год? Так знай же: сейчас декабрь две тысячи триста двадцать четвертого.
– Постараюсь запомнить, хозяйка.
– Чтоб ты не забыл, я тебя назначаю устроителем новогоднего праздника. Через две недели.
– У меня нет денег, чтоб устраивать праздники, сеньора.
– Выбирай: либо ты устроитель, либо убирайся вон из поместья.
– Я всю жизнь прожил в Уараутамбо, сеньора. Куда я пойду?
– Согласен быть устроителем? Нет – так катись.
– Согласен, сеньора.
Через пятнадцать дней Бернардо Чакон устроил праздник, а после семнадцать лет подряд выплачивал долг. Донья Пепита и тут победила. Каждый божий день кто-нибудь приглашал на жареное мясо. Арутинго оказался прав. Самый лучший способ наказать мятежника – назначить его устроителем праздника. Господа веселятся, а непокорные разоряются. Через некоторое время до судьи Монтенегро дошел слух, будто бы пеон Сесилио Лукано говорит, что выборные Янакочи "следующим летом восстановят календарь". Ильдефонсо Куцый отправился вокруг озера к Сесилио Лукано и сообщил: Сесилио выпала нелегкая честь быть устроителем следующего праздника. Лукано должен устроить празднование дня волхвов – приятно, не так ли? "Напивайтесь на свои! У меня пятеро детей на шее. Не люблю я эти праздники. На своей свадьбе и то еле уговорили поплясать немного". Куцый принялся прочищать пальцем уши – неужто он в самом деле слышит такое?
В надвинутой на глаза шапочке сидел судья Монтенегро за столом. Разбил ложечкой яйцо, выпил, вытер губы белой салфеткой. И только тогда взглянул на Сесилио Лукано – худого, с изжелта-бледным лицом и зеленоватыми зубами.
– Ты католик?
– Да, доктор.
– А почему не. признаешь церковные праздники?
– Я признаю, доктор.
– Ты меня знаешь, Сесилио. Я человек благочестивый. И пекусь о спасении твоей души. Как отец о вас забочусь. Помогаю, защищаю, никому не отказываю в совете. Не шути со святыми!
– Я не шучу, доктор.
– Значит, устроишь праздник?
– Бедный я.
– Мы тебе дадим в долг все, что понадобится. Чего ты хочешь? Быков, лошадей, коров, денег на водку и на музыкантов?
– Ничего я не хочу. Освободите меня, доктор.
Судья Монтенегро повернулся к Куцему.
– Сесилио Лукано до сих пор был хорошим парнем. Никто на него не жаловался. Видно, напели ему в уши. Пусть он подумает, чем рискует, и завтра даст ответ тебе. Я надеюсь, он поступит как добрый католик, ибо я не позволю никому в своем поместье непочтительно относиться к святым.
Господский дом, высокий, тяжеловесный, стоял на самом солнцепеке, как бы дымился в солнечном мареве. Рядом была тюрьма, в крошечное, с кулак, окошко едва проникал свет. Лукано вспомнил о бывшем учителе, Хулио Карвахале, – говорят, это единственный человек, посмевший спорить с судьей. Теперь он живет в Янакоче. Лукано решил пойти к Хулио Карвахалю. Едва стемнело, он отправился в путь. Опасливо озираясь, вошел в дом учителя. Рассказал о своей беде:
– Как мне быть, учитель? Я сказал, что нас заставляют двадцать пятого декабря пасху праздновать. За это меня назначили устроителем. Мне все равно, праздновать ли в июле, мае или декабре. Я не могу взять на себя такое дело. У меня пятеро детей. Если соглашусь, устрою праздник, всю жизнь придется долги платить.
Хулио Карвахаль поглядел сурово.
– Хорошо сделал, что отказался, Сесилио. Эта история с календарем – дьявольская выдумка. Человек не может по своему капризу остановить время. Святые, наверное, гневаются. И скоро наступит возмездие. Не соглашайся. Лучше тебе бежать отсюда. Почему ты не уезжаешь, Сесилио?
– Я никогда не выходил за пределы поместья. Куда мне деваться?
– Слушай, Лукано, и похорони мои слова навеки в своем сердце: община Янакочи решила возвратить свои земли, незаконно захваченные твоими хозяевами. Я знаю от брата Исаака, что выборный Роблес готовится поднять народ на борьбу.
– Агапито умер, дон Хулио.
– Он жив, мы вступим во владение землями Уараутамбо, и он войдет в поместье со знаменем в руках.
– Даже если он жив, что он может сделать? Гарабомбо тоже хотел освободить нас. Он был невидимый, тело его просвечивало насквозь. А все равно пуля его достала, убили его на мосту Чиркуак. Я помогал искать тело. Три дня мы боролись с бурным течением. Река Чаупиуаранга тогда еще текла. Что же сможет Агапито?
– Он сможет.
Лицо Лукано оживилось.
– Я не хочу умереть рабом.
– Много радостей дает человеку свобода, Сесилио. У вас в поместье этого не знают.
Лукано возвратился в Уараутамбо. Едва он вошел в дом, появился сторожевой пес судьи Ильдефонсо Куцый со своими бандитами. Помахивая веточкой, Куцый остановился в дверях.
– Ну! Какой же твой ответ, Сесилио?
Лукано глядел на лицо Куцего, на его винчестер, на озеро разлившееся там, где прежде была долина, на семь неподвижных водопадов, нависших над кручей.
– Я не буду устраивать праздник, сеньор Ильдефонсо.
– У тебя ведь дети, Сесилио. Подумай хорошенько!
– Сейчас июнь, а не декабрь. И год сейчас не тот. Я не буду праздновать рождество, сеньор Ильдефонсо.
– Это твой последний ответ?
– Именно так, сеньор Ильдефонсо.
– Ну, тогда я должен выдворить тебя из поместья. Таков приказ.
Желтым цветком дрока поросли застывшие водопады, и таким же желтым стало лицо Лукано.
– Завтра уеду.
– Ты уедешь сию минуту, Сесилио.
Лукано вошел в свою лачугу. Встали в ряд пятеро тощих ребятишек, захныкали.
Под дулами винчестеров погрузил Лукано на осла бараньи шкуры, два мешка картофеля, кастрюли, пожитки. Пеоны надеялись повеселиться на празднике – и теперь осыпали Сесилио проклятиями. По приказу судьи они шли вслед за ослом, кричали: "Еретик! Богоотступник! Лодырь!" Не оглядываясь, бледный, спустился Лукано вниз.
– Лодырь! Лодырь! – кричали обманутые в своих ожиданиях любители попировать на чужой счет. Лукано не поднимал глаз. Проехали километр, свернули с дороги по чьему-то следу. К вечеру увидали пещеру.
– Дети, – сказал Лукано, – вот знаменитая пещера Уманкатай. Ступайте туда. Пещера будет теперь вашим домом, а я поеду по свету искать правду.
– А она большая, папа?
– Больше поместья.
Видно, в самом деле велика оказалась пещера – ни один из детей не вернулся.
Глава двадцать третья
О том, как Исаак Карвахаль получил известие с того света, где, хоть и не слишком хорошо живется, а все лучше, чем на этом
Однажды утром Исаак Карвахаль отправился к кузнецу Ампудии – надо было подковать лошадь. Только что начали они торговаться, как вдруг появился человек, закутанный в пончо.
– Вы Исаак Карвахаль?
– К вашим услугам.
– Можно вас на два слова?
Отошли в сторону. Незнакомец сунул руку под пончо, достал сложенный в виде конверта тетрадный листок.
– Это для вас.
Исаак Карвахаль развернул листок, прочитал: "Почтенный Исаак. Я готов уступить тебе баранов за сходную цену. Если ты согласен, встретимся через семь дней в пещере Уманкатай. Привет". Исаак узнал почерк Агапито Роблеса.
– Вернулся! – воскликнул он.
И не обращая внимания на изумленного кузнеца, вскочил на Победителя и поскакал от одной фермы к другой – сообщать радостную весть. Но люди не верили. Агапито жив? Быть не может! Увидел бы его кто-нибудь, как он там ни прячься, пастух высоко в горах или еще кто. Столько зим прошло, жена Агапито все глаза выплакала. И все-таки загорелась безумная надежда. Сам учитель Сото – человек рассудительный, стал зачеркивать числа на своем самодельном календаре. А вдруг и вправду жив Агапито? Медлительные, словно мулы, спускались дни со склонов гор. Исаак Карвахаль, Николас Сото и Сиприано Гуадалупе отправились к пещере Уманкатай за несколько, дней. Остальные, кто будто бы покупать скот, кто еще по каким-то делам, выехали накануне.
Сошлись в пещере Уманкатай. Прождали все утро. Роблеса не было. Начался дождь. Настроение упало. Стемнело. Никто не двигался, не разжигал костер.
– Лучше нам вернуться, – грустно сказал Сото.
– День еще не кончился, подождем до двенадцати.
Сели, закурили, расстроенные. Снова пошел дождь. Задремали на ледяной земле. Когда проснулись, светало. И вдруг: "Агапито!" – вскричал Сиприано. У входа в пещеру в непобедимо сверкающем пончо стоял Агапито Роблес или человек, до ужаса на него похожий.
Обнялись, прослезились.
– Когда ты приехал?
– Вчера вечером.
– Почему же не вошел в пещеру?
– Когда за тобой гоняются, никогда не знаешь – может, тебя предали.
– В селении говорят, будто тебя нет в живых, Агапито. И семья твоя тоже так думает.
– Тем лучше.
Выборный уселся на камень.
– Весь мир объехал я, братья. Всюду честные чахнут, а нечестные жиреют. Терпел я голод да холод, видел разных людей. Слушайте, братья: мы все – выборные Паско, Хунина и Уануко – поклялись покончить с господами. Мы отнимем у них свои земли силой. В каждом селении организовал я Комитет по борьбе за возврат земель. Все согласны.
– А селение Тинго? Там тоже согласны?
– Эпифанио Кинтана ждет только приказа, чтобы выступить.
– Жители Сантьяго-Пампы слепы и высокомерны.
– Они теперь стали другими. Сакарйас Уаман ручается за них.
– В Уачосе дона Раймундо Эрреру встретили когда-то камнями.
– Эваристо Канчари растолковал им, как они были неправы.
– Качипампа не изменит?
– Все нас поддержат.
– Что говорит Бенхамин Лопес?
– И этот почтенный человек за нас. "Действуйте, – сказал он. – Я отвечаю за своих земляков, я их наставлю на путь истинный".
– А арендаторы Фернандини, они же словно глухие. Сказали они что-нибудь?
– Ригоберто Басилио руководит ими. Он дает сто человек, пятьдесят лошадей и продовольствие.
– Раби за нас?
– Аркадио и Нисефоро Герра обещали, что Раби не подведет.
– А что думают арендаторы из УарауТамбо?
– Себастьян Альбино и Бернардо Чакон стараются уговорить их. Это нелегко. За нас меньше дюжины человек, но и того хватит – лишь бы мосты опустили.
– Жители поместья закоснели в рабстве. Когда Лукано выгнали, так они чуть ли не километр бежали следом да проклинали его, – сказал Сиприано Гуадалуле.
– Не по своей воле они это делали. Монтенегро их заставили, – отвечал Хулио Карвахаль.
Поднялся Агапито. Вот стоит он, казалось бы, здесь, рядом, но годы страданий разделяют их.
– Кому суждено погибнуть – погибнет, – сказал он, – но мы возвратим себе земли Уараутамбо. И я, Агапито Роблес Бронкано, выборный селения Янакоча, объявляю вам: мы – Комитет борьбы за возврат земель. Члены его облекаются неограниченной властью: Им дается право мобилизовать людей, перекрывать дороги, производить работы, вершить суд вплоть до смертной казни. Всякий, кто не пойдет за своей общиной, да погибнет! Прошу избрать делегатов от других общин. Называйте имена.
– Предлагаю от общины Кольяс Хувеналя Ловатона, Германа Лаласиоса и Эусебио Минайю, – сказал Крисостомо Криспин.
– Согласны!
– Пусть Мардонио Луна организует людей общины Тамбочака. Он участвовал в походе.
– Идет!
– Фабиан Льянки тоже годится. Как думаете?
– Это человек верный.
– А кто от Хупайкочи?
Хосе Рекис, маленький, жилистый, покачал головой.
– Жители Хупайкочи не хотят.
– Что они. говорят?
– Ничего не говорят. Не хотят, и все тут.
– В Чинче тоже некоторые сомневаются. Трухильо и Рамос мутят народ.
– Уговорим их или казним.
– Лучше бы уговорить.
– Конечно. Мы должны собрать воедино все свои силы. Бедность заставила многих, самых лучших членов общины покинуть родное селение. Кто в Паско уехал, кто в Ла-Оройю, кто в Лиму. Хорошо бы и с ними тоже сговориться.
– Исаак верно сказал: самый смелый человек в нашей общине – Лисица. Вот бы кого позвать!
– Если община позовет, он вернется.
Кто-то заварил мелиссовый чай. Вдруг Сиприано Гуадалупе воскликнул в волнении:
– Чичи!
Все вышли из пещеры. Сотни чичи распевали на влажных скалах. Серенькая эта птичка – предвестник удачи. Жадно ждут ее крестьяне во время сева. Прилетит чичи – значит, урожай будет славный. Редко их видят больше одной. А тут вдруг – целая стая чичи весело чирикала, рассевшись по Скалам. Добрый знак! Воодушевленные, воротились они в пещеру, снова принялись обсуждать, кто войдет в Комитет борьбы за возврат земель.
Лето близилось к концу. В последние теплые деньки донья Аньяда кончила ткать еще одно пончо. "Убиение невинных" называлось оно, и выборные не решились показать это пончо жителям селений.
Глава двадцать четвертая
Еще кое-что о разговоре, который до смерти хотелось бы слышать господам, что разгуливают с автоматами
Курился над озером и в ущелье розовый туман. Горемыка поглядел на озабоченные лица представителей общин. Живые глазки его блеснули.
– Вот бы сейчас чашечку кофе, – сказал делегат от Паско.
– Золотые слова.
– Да еще бы сальца, закусить чашечку кофе.
– У, змий!
Делегат от Чинче сунул руку под пончо, вытащил узелок. Он улыбался от уха до уха.
– Это у тебя что?
– Сальце, сеньор.
– Издеваешься, да?
Тот развязал узелок, достал увесистый кус.
– Прошу вас, сеньор.
– Что же ты столько времени скрывал такое богатство?
– Всему свой час, приятель.
Он роздал всем сало.
– Откуда такая роскошь?
– Селение Чинче благодарит вас за труды.
Жидкий кофе и сало показались изумительно вкусными.
– Светает.
– А мы еще не кончили.
– Сеньоры делегаты, у нас еще масса вопросов, которые необходимо выяснить.
– Столько народу здесь, в пустынных местах. Это может показаться подозрительным. Найдется один какой-нибудь сукин сын – и довольно. Донесет – всех нас расстреляют.
Горемыка поковырял ногтем в зубах.
– Надо поискать какую-нибудь незаметную пещерку.
– Только сначала прошу рюмочку анисовой.
– Пью за тот день, когда мы будем есть сало в столовой господского дома в Уараутамбо. Выпьем, Агапито!
– Я не пью, дон, но от души благодарю вас.
– Пошли по этому ущелью, там где-то знаменитая Обезьянья пещера должна быть.
Выборный селения Ярусиакан поднялся. Это был единственный человек, одетый не как индеец. Свитер не слишком-то грел его, он дрожал. Отправились. Вдруг выборный селения Ярусиакан остановился, указал на запад.
– Если Чинче выступит, а Ярусиакан и Ранкас займут те земли, что им положены, мы встретимся в поместье "Парья".
– Как русские с американцами.
– Вот этого-то и хотел Гарабомбо! Он всегда говорил: "Члены общины Чинче должны встретиться с членами общины Ярусиакан в поместье "Парья", словно русские с американцами в конце войны".