Вдали виднелась Обезьянья пещера. Стая диких уток пролетела над их головами.
– Ты Гарабомбо знавал?
– Сидели вместе в тюрьме, на Фронтоне. Морской воздух не для нас – горцев. Вреден для наших легких. Привезли меня на Фронтон в январе, в разгар лета, а туман стоял такой, что домов не видно. Можете представить? Это в январе-то! Гарабомбо уже третий год там сидел. Туберкулезный он был или нет, не могу сказать. А только кашлял сильно. Обрадовался, как узнал, что я тоже горец. Представляете, что значит там земляка встретить? Мы с ним сговорились жить вместе, в одной пещере. Ты остров-то знаешь?
– Не имел удовольствия.
– Будешь по-прежнему угонять чужой скот, получишь приглашение.
Рябой засмеялся.
– Я, сеньор, только господский скот угоняю. Мне дон Хенаро так и сказал: "Ты, говорит, Рябой, экспроприируешь экспроприаторов".
– Мы с Гарабомбо в одной пещере жили. Раз как-то удим мы рыбу, вдруг кричат: "Кто из Чинче – в комендатуру!" Мы бегом туда. Тюремщик нам и говорит: "Готовьтесь, сей же час вас на катер посадим, в Лиму поедете". – "А что случилось, сеньор?" – "На Совете по урегулированию конфликтов вам надо присутствовать, в Министерстве труда". Сели мы на катер, он нас уже ждал у пристани. "А вдруг нас отпустят, Акилино?" – говорит Гарабомбо. Солнце пекло, а он дрожит весь. Море было бурное, насилу пришвартовался наш катер в Камотале. Волны большущие, а мы в кандалах. Страшно. Ну, прибыли. В порту ожидали грузовики. Повезли нас в Лиму. Высадили перед Министерством труда. Идем мы вверх по лестнице, а навстречу Сильверио Бонилья, земляк наш, тоже под караулом и в кандалах. Входим. Вдруг Гарабомбо как побледнеет весь! – "Что с тобой, Фермин? Укачало тебя на катере?" – "Жена моя тут, вон она. Два года я ее не видал". Обняла его Амалия Куэльяр, плачет. И еще земляки подошли. – "Можно мне с женою поговорить?" – спрашивает Гарабомбо у солдата. – "Запрещено, ну да уж ладно", – отвечает солдат, хороший попался парень. – "Мы отойдем немного в сторону, ладно?" – "Только помни, чуть что – стреляю". Я-то вовсе ни при чем там был. По ошибке меня привезли. Земляки рассказали потом Гарабомбо: в тот день слушание дела назначили, в суд вызвали помещиков Лопесов и их двоих – Гарабомбо да Сильверио Бонилью, мятежников то есть.
– Интересно, – пробурчал Горемыка.
– Поговорил Гарабомбо пять минут с женой и с земляками. Тут явились Лопесы со своими адвокатами. Вводят нас в зал, обоих, хоть я и был совсем ни при чем. Председатель комиссии по урегулированию, толстенький такой, в очках, и говорит: "Мы собрались здесь, дабы выяснить, нет ли возможности достигнуть договоренности между тяжущимися сторонами. Слово имеет владелец поместья "Чинче" сеньор Амадор Лопес". Ну, чего тут рассказывать? Как завел он насчет значения скотоводства для страны, и это, дескать, возможно, при наличии в Паско именно таких громадных пастбищ. Перу, дескать, скот импортирует, и пошел, и пошел. Что тут рассказывать? Так у него получалось, Что страна у нас бедная по вашей вине, а поместью надо очень много земли, потому что оно разводит тонкорунных овец, содействует развитию правильного скотоводства, ну и значит, требования общины Чинче никакого не имеют смысла. А под конец он вот что сказал: "Землю я вам дать не могу. Если хотите, положу вам жалованье". – "Ну и сколько же вы стали бы нам платить?" – спросил Гарабомбо. – "Я мог бы платить вам по одному солю в день, но вы обязаны вносить арендную плату за землю, да по пятьдесят сентаво за каждую овцу, что пасется на моей земле". – "Так нам будет еще хуже, господин судья". Толстенький рассердился, – "Я вас не спрашиваю, хуже вам или лучше. Принимаете вы предложение сеньора Лопеса или нет?" – "Совсем нам тогда пропадать, если согласимся". – "До сего дня вы работали даром. Сеньор Лопео предлагает вам плату да вдобавок разрешает пользоваться его пастбищами. Что вам еще надо? Соглашайтесь! Подпишете от имени своей общины договор, и я вас сейчас же отпущу на свободу. Откажетесь – останетесь за решеткой". Гарамбомбо даже вспотел от волнения, Я ясно видел – капельки пота выступили у него на лбу. – "Решайте сию минуту. Выходите на свободу или остаетесь в тюрьме?" – "Не согласен я, сеньор". – "Подумайте хорошенько! Ваша судьба в ваших руках. Свобода или тюрьма. Вы сильно рискуете, заключение может оказаться длительным". – "Не согласен!" – "Остаетесь, значит, в тюрьме?" – "Остаюсь, сеньор".
– Сейчас сколько времени? – спросил Горемыка.
– Да уж восьмой час, – отвечал делегат Ярусиакана.
– В это время передача с Кубы легко ловится. Давайте послушаем, что там бородачи говорят?
Глава двадцать пятая
Сны и кошмары Бернардо Чакона
Вернулся Бернардо из заключения – он сидел в тюрьме в Уануко за скотокрадство – и видит как-то раз сон: будто вся община Янакоча бежит по бесконечной степи. Бегут мужчины, женщины, бегут дети, качаются их тени, хватают за пончо бегущих и падают в изнеможении. Оглядываются люди изредка – мчатся вдогонку за ними всадники. Так бегут они недели, месяцы, годы, и вот стена перед ними, такая высокая, что даже кондоры не могут перелететь ее, разбиваются тысячами. Мчатся яростные всадники, бегут в ужасе люди, а между ними летит по степи конный в маске. И вдруг останавливается конный, спешивается, поднимает плиты с могил на кладбище Уараутамбо. Встают из могил всадники, тысячи всадников, всю степь заполонили. И тогда повернули преследователи вспять. А спаситель снимает с лица маску, и видит Бернардо Чакон ясную улыбку Агапито Роблеса.
– Бернардо, – говорит выборный, – все это случилось по твоей вине. Если бы ты помог нам, не пришлось бы так страдать жителям Янакочи.
– Темны слова твои, Агапито.
– Когда сменится луна, приходи в дом Макарио Валье.
Проснулся Бернардо Чакон весь в поту. Светало. Закутался Бернардо в пончо, пошел к соседу Себастьяну Альбино – посоветоваться, к чему бы такой сон.
– Это весть тебе, Бернардо, – сказал Альбино, смуглолицый, с недоверчивым взглядом, с жидкими усиками. – Значит, нужен ты Агапито. Может, в опасности он. Ступай к нему!
– Только за одним может звать меня Агапито. Много мы с ним говорили в тюрьме в Уануко. Он хочет поднять мятеж против поместья. У него есть копии наших грамот на владение землей. St видел. "Пока не возьмем Уараутамбо, не будет Янакоча свободной. Придет день, Янакоча поднимется на борьбу за свою землю, но ничего нам не сделать, если арендаторы поместья "Уараутамбо" не поднимутся тоже".
– Янакоча поднимается, говорят.
– Значит, Агапито зовет меня готовить восстание.
– Настал, видно, час, Бернардо. Нет больше сил терпеть наши муки. Ступай к нему!
Бернардо Чакон выпросил разрешение уйти из поместья – картошку, дескать, надо поехать продать в Гойльярискиску. И отправился в Уачос. День клонился к вечеру, когда въехал Бернардо в селение. Спрятал лошадь, пошел пешком. Из дома Макарио Валье смутно слышались голоса. Кто мог быть там? Лошадей возле дома не было. Спрятаны лошади – значит, собрались в доме представители общин. Бернардо постучал в дверь.
– Кто ты, добрый человек?
– Бернардо Чакон из Уараутамбы приветствует дона Макарио Валье.
– Входи.
В комнате толпились незнакомые люди, но Бернардо тотчас увидел тихую улыбку Агапито Роблеса.
– Я ждал тебя, Бернардо, – сказал Агапито.
– Откуда ты знал, что я приеду?
– Во сне тебя видел.
– Добрый вечер, сеньоры, – сказал Бернардо и почтительно обнажил голову.
Роблес представил его.
– Это Бернардо Чакон, член общины Уараутамбо, был со мной вместе в тюрьме в Уануко. Он племянник Эктора Чакона.
В ответ послышался гул дружеских приветствий.
– Эти сеньоры из общины Хупайкоча, Бернардо. Они пришли послушать, что написано в нашей Грамоте.
Агапито Роблес снова начал читать Грамоту. Целый час перечислял он границы владений общины Янакоча. Жители Хупайкочи слушали молча. Темнело.
– Что скажете, сеньоры? – спросил Агапито.
Поднялся человек, толстый, медлительный.
– Уачос примет участие в борьбе за возврат земли. Мы готовы идти с вами. Поднимемся, пусть только Янакоча поддержит. Даем сто человек.
– Янакоча запомнит, твои благородные слова, Макарио Валье, – отвечал Агапито Роблес.
Они обнялись.
Появились женщины, подали картошку в соусе, вяленое мясо. Поели, выпили мате из коки. Жители Уачос ушли. Агапито Роблес и Бернардо Чакон остались одни.
– Помнишь ты наши разговоры в тюрьме?
– Еще бы! Я в тот же день, как вернулся в поместье, стал говорить с арендаторами.
– Ну и как они?
– Мало кто согласен подняться против судьи.
– Живут хуже, чем свиньи, а бороться не хотят. Почему так?
– На их взгляд, простым смертным не справиться с судьей Монтенегро. Он остановил время, может, если захочет, и солнце остановить. Так говорят. Вот и боятся люди. Несколько месяцев тому назад судья выгнал из поместья Сесилио Лукано. Заставил нас проклинать его.
– Слышно что-нибудь о Сесилио?
– Кто говорит, будто на рудники ушел, кто – будто в Уануко спустился. Не видать его больше в наших местах.
– Чего же боятся в Уараутамбо?
– Судья всегда все знает. Три раза мы собирались, каждый раз он об этом узнавал и велел плетьми нас бить. Вот и боятся. Судья, он все может, так они говорят.
– Конечно, все может, раз деньги есть. Нанимает доносчиков, подкупает судебные власти в Уануко, вот и сидит вечно в своем судейском кресле. А на жалобы да протесты никто внимания не обращает.
– Я, как вышел из тюрьмы, стал говорить с арендаторами. На другой день зовут меня к Монтенегро. Прихожу в господский дом. А судья и говорит мне: "Я знаю, что у тебя там всякие разговоры с выборным Янакочи. Очень плохо ты поступаешь, Бернардо. Я всегда был добр к тебе. Но если свяжешься с мятежниками, у меня выбора не останется. Должен же я защищать своих верных крестьян, вот и выдворяю дурных, а в поместье приходится приглашать работников из других селений".
– Никто в поместье нас не поддержит?
– Мало кто.
– Ну, а все-таки?
– Дон Руфино Торибио сказал мне как-то раз: "Мы, Бернардо, все равно как мулы покорные". Еще мой шурин Синасио поддержит.
– Давай действуй, Бернардо. Уговаривай их, а после мне скажешь.
– Испугаются.
– Жажда свободы, Бернардо, что корни дерева, под землей путь себе находит. Дважды поднималась провинция Паско, и дважды нас расстреливали. Поднимемся же в третий раз. В тысячный, если придется! Ремихио Вильена готовится покончить с поместьем "Харрия". Братья Чаморро пьянствуют в публичных домах в Серро, а в это время Ремихио роет им могилу. Горемыка поднимает общину Амбо. И есть еще много других, ты даже не слышал их имен, но все они готовятся – мы добудем землю, мы уничтожим все на свете поместья. Кончится сбор урожая, и Уараутамбо будет свободно'
Г лава двадцать шестая ,
которая не нуждается в названии
Я помогла тебе. Господа твоей провинций, подлые властители Серро-де-Паско, все разорены. Ты открываешь глаза пеонам, ты поднимаешь рабов, ты стремишься сделать свободными наши степи, а эти… они пляшут, негодяи! "Моя королева – то, да моя королева – это, на все я готов ради моей королевы, продаю усадьбу, лишь бы угодить моей королеве, кормлю и пою всех по приказу моей королевы". Проклятые! Я разоряю их, из дерьма они вышли, пусть в дерьме и потонут. Даже мои дурачки смеются над ними! "Музыканты, играйте еще для моей королевы!" А в это время ты переходил Змеиную Гору. "Десять ящиков пива за мой счет!" А ты собрал делегатов от общин в пещере Уманкатай. "Я уже отправил деньги, моя королева; как ты велела, пожертвовал на святую деву Чакайянскую". А ты, переодетый торговцем, явился в Раби, чтобы говорить с пеонами. "Если эта лодка вам не нравится, моя королева, я распоряжусь, чтобы сделали другую". Я знала, что ты отправился в Помайярос, оттого и велела изменить курс, плыть на Успачаку. "Почему так плохо играют эти музыканты?" Я плясала, чтобы хоть как-то утишить свою ярость. Я могла бы плясать так до самого Судного дня. Лишь бы забыть то, что надо забыть, и помнить то, что надо помнить. А есть ли у Меня, что помнить? Да, есть, и я радуюсь. В этой провинции, в этой жизни я сумела растоптать тех, что топтали других. Помещики, власть имущие, надменные судьи – все ползали передо мной на коленях. "Позвольте преподнести вам драгоценности моей матери". Несчастные чучела! Надевайте лучшие свои наряды, завивайтесь, обливайтесь духами! Готовьтесь, скоро Агапито Роблес устроит вам праздник!
Мака едет на красную зарю, едва видную из-за белых перистых облаков. Мака вспоминает тот день. Где это было? Они поехали завтракать в Пакараос. На площади стоял продавец красок, она узнала его. Солнце поднялось. Оно было красное, оранжевое, желтое, розовое, зеленое, черное – как разноцветные пакетики, что лежали перед ним на лотке. Завтракали, потом обедали. Потом плясали, потом ужинали. На обратном пути вновь ехали через площадь. Он стоял на прежнем месте. Мака заговорила с ним. Ее спутники думали, что она торгуется, а она предсказывала удачу, успокаивала, ободряла… И тогда Агапито Роблес Поглядел ей в глаза. "Поедемте в поместье, будем плясать в господском доме. Только надо сменить музыкантов". И я ушла, так и не ответив на твой взгляд. "Если вам угодно, моя королева, я, разумеется, готов нанять другой оркестр и заплатить вдвое". Я не ответила на твой взгляд, Зачем? Ты и так знаешь, что я выполнила свой долг.
Глава двадцать седьмая
О том, как конь Белоногий, честь и слава общинного табуна, отправился в последний путь
Теплая августовская ночь 1962 года по грегорианскому календарю, или ночь в маябре 2386 года по монтенегрианскому. Выборные Янакочи собрались в пещере Уманкатай.
Агапито сидел на камне. Он вспоминал то утро, когда поклялся, что не вернется в свой дом, пока не исчезнет с лица земли поместье "Уараутамбо", и лишь пустынная дорога слышала его клятву. Сколько "лет" протекло с той поры? Тысячи лиг проехал Агапито. Вот сидят перед ним члены Комитета борьбы за возврат земель, но он не смотрит на них. Он видит перед собою Эктора Чакона, Сесилио Лукано, горящие глаза дона Раймуядо Эрреры. Все новые и новые люди входили в пещеру. Все общины провинции прислали своих делегатов. И вот во влажной тишине пещеры Уманкатай раздался голос Агапито Роблеса:
– Много лет езжу я по свету, братья, все стараюсь растолковать людям, что до тех пор, пока существует "Уараутамбо", не вздохнуть им свободно. Я выполнил свой долг. Последний нищий в последней каморке знает: "Уараутамбо" должно погибнуть. Сегодня первое августа. Двадцать девятого "Уараутамбо" падет. В этот день мы захватим поместье. Вы должны накануне предупредить жителей своих селений. Встаньте на колени, поклянитесь, что даже под угрозой смерти не назовете число.
Перед знаменем общины клянутся взволнованные делегаты.
Обнялись. Разошлись но своим селениям. И тихо потекли дни августа тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Было приказано: с помещиками обращаться почтительно, не давать поводов для провокаций. Вот и двадцать пятое августа. А двадцать шестого прошел слух, что выборный Роблес спускается по дороге в селение Пильяо. В пончо с загадочными рисунками, в красном сомбреро, украшенном черно-белыми цветами, появился Агапито на тропе. Достигнув вершины, остановил Белоногого, глядел на дома Янакочи, фермы на том берегу, дальние крыши, сверкающее озеро, лодки на нем… И тут заметил, что Белоногий стал зеленым.
– Белоногий!
Конь повернул голову.
– Зеленый я? – спросил он. В первый раз заговорил Белоногий с Агапито на человечьем языке.
– Да, зеленый, – отвечал Агапито. Он не удивился, а лишь опечалился.
– Значит, умираю.
Агапито спешился.
– Что ты говоришь, брат мой?
Белоногий поглядел благодарно, тихо заржал. С каждой минутой он делался все зеленее.
– Не дойду я до Янакочи, Агапито. Здесь положен предел моей жизни.
Белоногий лег. Он кашлял. Агапито обнял коня.
– Я выполнил свой долг, Агапито. Я возвращаю тебя землякам живым и здоровым. Верно служил я тебе. Ты не можешь пожаловаться. Или чем недоволен? – Конь дышал с трудом – Надо сломать все ограды, смести все границы, Агапито Вы люди, не то, что мы. Недобрые вы звери, Агапито, а пуще того – несчастные…
– Не умирай, друг! В Янакоче тебя ждут. Жалеть станут.
Белоногий задыхался.
– Продолжай борьбу, Агапито. Те, что сегодня с тобой, могут завтра предать. Не падай духом. Позаботься-о…
Глаза коня закатились.
Агапито видел сквозь слезы веселую толпу. Вышли ему навстречу члены Совета общины и приближались с радостными криками. Но вот увидели Белоногого и перестали смеяться.
– Оставьте меня с ним, – сказал Агапито. И в эту минуту но приказу Исаака Карвахаля загремели двенадцать колокольных ударов, что возвещали начало восстания. И никто уже не мог скрыться. Вооруженные патрули перекрыли дороги.
Всю ночь провел Агапито у трупа Белоногого. На рассвете Гуадалупе и другие помогли ему зарыть коня. Похоронили Белоногого, украсили могилу желтыми цветами дрока. Солнце обливало золотом эвкалипты. Агапито услыхал далекое конское ржание. Час настал. Он понял – некогда предаваться печали, сам Белоногий не одобрил бы его.
– Есть другая лошадь?
Ему почтительно подвели Победителя. Агапито нагнулся, сунул пальцы в навоз Белоногого, вымазал себе лицо. Зеленый от навоза и горя, сел он на коня, поднял голову.
– Хахайльяс! – возопил он и поскакал к притихшей Янакоче.
Глава двадцать восьмая,
доказывающая то, что в свое время хотели доказать люди, которые стремились к этому доказательству, чтобы доказать то, что они напрасно хотели доказать
Говорит радиостанция "Куба", говорит Гавана, говорит Куба – первая свободная страна на территории Америки. Начинаем программу на кечуа для крестьян Перу, Эквадора и Боливии.
Делегаты, сидевшие вокруг транзистора, улыбались гордо, по-детски.
Крестьяне Анд, примите еще раз революционный привет от Кубы и пожелание успехов в вашей борьбе против перуанской олигархии, прислужницы империализма. Эта борьба является решающей для Перу и для всей Америки. Решающей главным образом потому, что она ведется за восстановление справедливости в стране, находящейся под игом олигархии, которая еще в средние века завладела землей Перу. Цифры говорят сами за себя.
– Слышно так, будто здесь, рядом. Прямо не верится!
– Ах, черт побери!
Даже буржуазные источники не в силах опровергнуть факты. Пять процентов землевладельцев владеют в Перу 95% обрабатываемой земли, а 95% крестьян ведут жалкое существование в тяжелейших условиях, ибо им принадлежит всего 5% обрабатываемой земли. Сами помещики не решаются скрывать эти цифры. Статистические данные, опубликованные Службой исследования и реформ в области сельского хозяйства, СИПА, учреждением, финансируемым Америкой и ориентирующимся на Америку, подтверждают эти позорные факты.
– Вот чешет-то! Златоуст!