13
Наверное, подумал Евдокимов, все врут календари и треугольник - это совсем неплохо. Скорее всего это просто необходимо, иначе бы он не встречался так часто. Необходимо потому, что длительное совместное существование двух людей способно довести их до безумия или до полного безразличия. Чтобы этого не случилось, и появляется третий. Или, может быть, третья. Только очень важно не промахнуться в выборе.
Упаси бог связаться с молоденькой девицей, которая сама не знает, чего она хочет, а если тряхнуть ее посильнее - то замуж, конечно, и будет цепляться, как репейник. Или, наоборот, окажется такой шлюшкой, что будешь к ней в очередь за месяц записываться. Как уж тут удовольствие и равновесие найти.
Евдокимов вспомнил, что года два назад познакомился с такой. Было это в Чебоксарах, в гостинице. Еще с вечера он заподозрил, что в соседнем номере происходит какое-то безобразие - громкие голоса, мебель падает, слова какие-то необычные. А потом в первом часу раздался истошный женский крик: "Помогите!" Он кинулся, благо одеваться не надо было - еще работал, стал барабанить в дверь. Что-то там еще грохнуло, звякнуло, вякнуло, потом дверь распахнулась, и какой-то распаренный, ухоженный мужик лет сорока вылетел с шубой под мышкой, едва не сбив его с ног. Евдокимов помедлил, но все-таки заглянул в комнату, а там - боже ты мой! - все сдвинуто, пол залит, и девица из-под стола вылезает. Да, еще электрический чайник опрокинутый посреди комнаты на боку валяется.
Оказывается, она режиссер, он - этот мордастый - актер. Вернее, она еще не режиссер, студентка, приехала в их театр ставить оперу "Евгений Онегин", а здесь что-то проходили, репетировали. А закончилось попыткой изнасилования с применением кипятка из чайника.
В тот вечер Евдокимов проявил немало благородства, успокаивая и дежурную, которая тотчас прибежала, и пострадавшую. О последней заботился особо, предложив ей и ванную, и горячий чай, и даже собственную постель, потому что ее была залита водой. Девица (звали ее Полина Захаровна) от всех этих благ не отказалась, и под утро, помыкавшись сначала в кресле, а потом на полу, на пальто, и основательно продрогнув, Евдокимов совершил дерзкую вылазку, которая, ошеломив сонную противную сторону, имела полный успех. Однако долго торжествовать победу и пировать не пришлось - только три дня, в течение которых Полина, сославшись на моральную травму, не ходила в театр и проявляла чудеса заботливости и нежной привязанности. А потом началась круговерть репетиций - спектакль готовился к сдаче, в том числе и ночных - снова крики за стеной, падающая мебель - делали выгородки. Весь набор удовольствий, только без чайников.
"Чтоб тебя там изнасиловали! - метался по своему номеру в эти часы Евдокимов. - Чтоб тебя там трахнули как следует. И не ори больше!"
Вот такой получился нестойкий треугольник - без особой радости и никакой гармонии. Но хоть было что вспомнить. И, вскипая бессильной яростью, вызванной инертностью жены, ее реальной или мнимой изменой, Евдокимов хватался за это воспоминание, как за спасательный круг, повторяя про себя с мальчишеским, конечно, торжеством: "А у меня было это!"
Нет, молоденькие девицы для надежной треугольной конструкции не годились. Не лучше было нарваться и на какую-нибудь замшелую тетю, которая, вынырнув из горячей привязанности к кошке-собачке-канарейке, вопьется в тебя, как изголодавшаяся в пустом жилье клопиха - и ты станешь для нее и кошкой, и собачкой, и кенарем, полной ее собственностью на полном довольствии, но без права выйти на улицу без ошейника или вылететь в форточку. Такое удовольствие Евдокимов мог представить - гипотетически, и оно его не привлекало.
Вероятно, для этой конструкции наилучшим образом подошла бы спокойная, замужняя женщина лет тридцати с небольшим - не шлюшка, конечно, но почему-то недовольная мужем - скажем, его меркантильностью, бездуховностью, что ли, только не совсем уж романтическая дура - такие в любом возрасте встречаются, и не стяжательница, которой не хватает на мелкие удовольствия выделяемых мужем сумм - транжирить Евдокимов и здесь не собирался, - но может же быть такая: спокойная, замужняя, не корыстная, не дура, не страхолюдина и не шлюшка, конечно. С такой возникли бы прочные, надежные и необременительные отношения со свиданиями раз-два в неделю без всяких эксцессов, типа "где ты был раньше", "ненавижу твою жену", "ты бы ушел ко мне, если бы я тебе родила сына" и так далее. И пусть тогда будет у жены этот ее профессор, доктор наук - хоть академик.
Евдокимов пытался представить себе существование этой конструкции во всех деталях или даже другой - четырехугольной и находил, что и та и другая будут работать. Он думал о том, что его связь с другой женщиной не только не помешала бы его нормальным и самым интимным отношениям с женой, но и, напротив, укрепила бы их, устранила бы их монотонность и избавила бы его от мук ревности - что ревновать, если сам грешен. Он подумал и о том, что если бы, будучи грешником, узнал бы о романе своей жены с кем-то, то отнесся бы к этому гораздо спокойнее и, может быть, так бы это и существовало, если ей это очень нужно.
Может быть? Да, может быть. И, может быть, даже очень вероятно, что так бы оно все и было. Но ведь это разврат? Наверное. Наверное, это гадко, низко, подло. Но он не был уверен в том, что это действительно так плохо. Если бы это случилось у кого-то, он ни минуты не сомневался бы в оценке - разврат. А про себя, про ту же самую ситуацию, если бы сам в ней участвовал, он бы так сказать не мог. Почему? Из врожденной похотливости, испорченности, аморальности? Может быть. Что уж тут защищаться.
Но разве лучше жить в этой цельноморальной, высоконравственной конструкции "я - она" и претерпевать нынешние муки самому, мучить жену, мать, сына? Или лучше, что ли, развестись, сломать семью - остаться без сына, нанести удар матери? Кто от этого выиграет? Жена? Но, может, ей это тоже совсем не нужно?
Так что же лучше?
"Тайные мысли о браке и семье, - думал Евдокимов, перекладывая из руки в руку надоевший портфель. - У кого их нет? Вопрос на засыпку".
14
Стало вдруг свободнее - наверное, потому, что пассажиры (встречающих тут едва ли было много, а те, что были, наверняка улетучились последним вертолетом - чего ждать, если аэропорт закрывается на неопределенное время) оккупировали площадку за стойками. В толпе образовались проходы, как промоины в снегу, и можно было уже не только повернуться, но и сделать шаг-другой, можно было даже попытаться протиснуться к буфету или к двери на улицу.
"Выйти? - подумал Евдокимов. - Посмотреть и тотчас вернуться. Никуда этот вокзал пока не улетит. Да и рыбу выкинуть нужно. Что я, действительно в Москву ее повезу? А снова сюда войти обязательно сумею. Народу меньше стало"
15
"Вопрос на засыпку" - из студенческого жаргона. Вот и давайте, думал Евдокимов, не будем забывать, кто есть кто. Был студентом, стал инженером, в настоящее время, пожалуй, больше чиновник, чем инженер, но и этой работой кто-то должен заниматься. Впрочем, последнее к делу отношения не имеет. Вот и рассчитывай конструкции применительно к разным строительным материалам. А при чем тут души? Ты строитель, и нечего лезть во все эти человеческие тонкости. Твое дело проект, план, ход выполнения, причины срыва, расстановка кадров.
А в моральных вопросах, даже если они касаются лично тебя, выворачивают тебя наизнанку - как быть? Своих суждений не иметь? Руководствоваться имеющимися нормами, устоявшимися воззрениями? А если эти воззрения не устраивают?
И потом, с другой стороны, для нынешнего технаря все более важной становится работа с людьми. Потому что людь эта - будь то рабочий, техник или подчиненный тебе инженер - становится все сложнее. Таков закон эпохи - личность растим. И эту личность ты за рубль не купишь и криком не двинешь и не остановишь. Она, заразившись духовной жизнью - самой, может быть, липучей из всех зараз, хочет видеть и в тебе, в каждом руководителе, личность. И ваши отношения - самые что ни на есть производственные - личностными, как теперь говорят, оказываются. Поэтому и ты - инженер человеческих душ, если у тебя хоть звено, хоть бригада, хоть один подчиненный имеется.
Вот и приди в свой отдел и шепни на ушко кудрявенькому инженеру Лидочке Чукаевой, пока Листоедов в коридоре курит, что не прочь обзавестись любовницей - средних лет и не стервой - и готов закрыть глаза на то, что в ответ жена себе тоже кого-нибудь заведет. Воспитывай юное существо, доверенное тебе по службе. Чему ты ее еще научить можешь?
Ну, конечно, ты этого не скажешь. И никто такой откровенности от тебя не требует. Есть мысли дневные и мысли ночные. Есть существо сознательное и существо биологическое. Есть лицо должностное и лицо, глядящее на тебя нелепым отражением с тусклого ночного стекла. Но ведь все это - один человек. Как ему все это примирить, разложить, расставить в себе?
Может быть, это и удается, если человек велик - этакая анфилада залов, как в Эрмитаже или Версальском дворце (был по туристической путевке). А если все его нутро - скромная двухкомнатная, ну, предел возможного - его, евдокимовская трехкомнатная квартира - пятьдесят метров на четверых, все комнаты отдельные, но ведь комнат-то всего три? Много ли в ней расставишь?
Вывод (опять-таки из студенческого опыта): нет жилья - не женись. Нет душевной жилплощади - не отягощай свою жизнь дополнительными съемщиками и загулявшими гостями, не тот возраст уже, чтобы спать вповалку, утром противно будет.
Значит, этот вариант - с многоугольными конструкциями - не проходит. Ну, а другой - с разводом? Ведь придется квартиру разменивать - и не только ту, духовную, но и реальную, кооперативную. И что он получит - однокомнатную квартиру пополам с Верой Яковлевной, - потому что жене с Яшкой нужно отдать большую, двухкомнатную, если такой вариант, конечно, найдется. А скорее всего он получит только комнату в коммунальной квартире (чтобы они получили двухкомнатную). Вера Яковлевна, наверное, с ним жить не станет, уйдет к внуку и любимой невестке. И снова - заря человеческого существования со всей ее материальной и душевной неустроенностью. И свободные поиски путей дальнейшего развития, которые под старость, вероятно, приведут его к той же, нынешней ситуации. Так в чем же она тогда - свобода?
16
На улице словно прояснилось, стали виднее и низкое серое небо, и монотонная белая окрестность с редкими полузасыпанными бараками. У самой двери ветер не чувствовался, но, как только Евдокимов вышел из-за прикрытия постройки, он ударил ему в бок, словно кто-то большой и мягкий толкнул. Метрах в пятидесяти на мачте полосатая колбаса летела, повиливая незакрепленным концом. Еще дальше виднелась полоса, по обеим сторонам которой стояли небольшие самолеты. Между ними моталось несколько фигурок, смотреть на которые было совершенно немыслимо - как на горящих в аду грешников.
"Да что же это такое? - подумал Евдокимов. - Даже рыбу оставить негде. Бросить на землю - собаки подберут. А повесить сверток негде - голо. Хоть на крышу его забрасывай. Но ведь не закинешь. Хоть бы машина какая была. Можно было бы в кабину пихнуть. Но все уехали".
Он так и вернулся с этим свертком в аэровокзал, почувствовав, как больно стекленеют пальцы рук в легкомысленных чешских вязаных перчаточках. И, ступив под те же тесные своды, бросив к ногам поклажу - сверток и портфель - и отогревая дыханием зашедшиеся пальцы, вдруг почувствовал, как что-то сдвинулось, тронулось в нем и пошло какое-то непонятное ощущение не то узнавания, не то признания не только этих бледненьких, голубоватых стен, густо заляпанных плакатами, пропагандирующими могущество Аэрофлота и правила пользования им, но и самой ситуации пребывания, ожидания в этих стенах, словно это - его нормальное, естественное состояние, в котором он и должен находиться до тех пор, пока неведомая злая сила снова не вытряхнет его на беспощадный ветер, а он, преодолев его, опять будет стремиться в эти голубенькие стены, меж которыми разлит полудомашний аромат кофейной бурды.
- Вы покараулите? - спросил он у стоящего рядом человека и кивнул на сверток и портфель. - Я покурить.
- Идите, - сказал он, - тут не тронут.
17
В крохотном тамбуре, притиснувшись к трем мужикам, и без того заполнившим все это пространство, Евдокимов во второй раз за сегодняшнее утро оценил обстановку: в помещении тепло - не замерзнет, есть буфет - не умрет с голоду, найдется, наверное, и какое-нибудь местечко присесть, есть и где покурить. Вот за нуждой только придется выходить на улицу - наверное, это и будет тот случай, когда злая сила вытряхнет его под безжалостный ветер. Но как-нибудь он это все же выдержит. Все не так уж плохо, черт подери!
Что бы вы там ни говорили о прогрессе, о его крайней форме - научно-технической революции, но движется это явление с помощью такого старомодного средства, как железная дорога. Имеется в виду движение не вглубь - тут уж всякая физика-химия-биология, а вдаль - на новые территории, их освоение. И не случайно в этот блистательный электроатомный и еще какой-то век крупнейшая стройка - БАМ. Но ведь и эта стройка - небольшое звено из той цепи, которая должна лечь на территории Севера Восточной Сибири и Дальнего Востока, чтобы соединить их с прогрессом. Ведь уже сегодня есть прикидки продолжения северной нитки БАМа далеко на Северо-Восток. Без железной дороги здесь экономически целесообразного хозяйства не наладишь. Вот такая она - железнодорожная - поступь прогресса.
А на долю авиации помимо экстренно-спасательных и отпускниково-перевозочных функций приходится еще одна - с точки зрения этого высшего движения, может быть, наиглавнейшая - разведочная функция. Только не путайте это, пожалуйста, с военной авиацией или полетами американских спутников-шпионов. Тут Евдокимов не специалист, он этого не знает и не об этом сейчас говорит.
Он говорит о том, что и он сам и половина из застрявших в этих стенах людей, ждущих вылета в Москву, равно как и те, что прилетали сюда десятки лет и будут летать еще, все они, по сути дела, разведчики, посылаемые из центра, чтобы послушать здесь биение пульса этого самого прогресса, при необходимости - навести небольшой шорох (см. вчерашнее совещание) или взять языка (имеется в виду перевод местного руководителя на среднюю должность в аппарат - Туркин для такой роли, конечно, не годится) и потом достойно отступить в расположение части. Вот для этого и нужна авиация.
Конечно, одна ласточка весны не делает, без железной дороги все равно не обойдешься. Но раз появились ласточки, значит, будет и новая железная дорога. Только когда? Это в природе все более или менее закономерно обусловлено. В человеческом хозяйстве порядка пока меньше.
Тем более что и природа ошибается. Видел Евдокимов на юге года два или три назад, как внезапное похолодание - снег вдруг пошел - сгубило сразу всех ласточек. Правда, один из отдыхающих, биолог, говорил, что это еще не смерть, а летаргический сон, мудро придуманный на этот случай природой, что ласточки, по крайней мере хотя бы некоторые из них отойдут, как только потеплеет, нужно только их собрать и где-нибудь сложить, чтобы собакам и кошкам не достались. Конечно, сердобольные, и праздные отдыхающие, вооружившись расцветшими было прутиками, полдня обшаривали территорию и окрестности, отыскивая эти твердые, на удивление невесомые комочки, выявили таких двадцать семь штук, сложили их в коробку из-под болгарских помидоров и заперли в сарае.
Но ведь ни одна так и не взлетела! Наврал все Лука-профессор, слукавил для успокоения отдыхающих. А чего лукавить? Прогресс - штука жестокая.
И мы, наверное, думал Евдокимов, такие же ласточки, нас тоже мороз прихватил.
18
Щелкнуло в динамике, и русалочий голос:
Уважаемые товарищи пассажиры! Познакомьтесь с правилами поведения в нашем аэропорту. Вы находитесь в одном из северо-восточных аэропортов Советского Союза. Новое здание будет построено в ближайшие годы, а пока просим вас в нашем тесном, но гостеприимном помещении соблюдать, чистоту и порядок. В здании аэропорта имеется комната матери и ребенка, камера хранения, буфет, где вам предложат салаты, бутерброды, кофе и прохладительные напитки. Туалеты находятся на улице, столовая - через дорогу. В помещении аэропорта просим вас воздержаться от курения и не злоупотреблять спиртными напитками. Об изменении метеоусловий мы вам сообщим. Благодарю за внимание. А теперь слушайте музыку.
Опять щелк. А понеслась залихватская, веселенькая такая мелодия: "Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам!"
"А где же она?" - подумал Евдокимов и удивился тому, как давно он не вспоминал о ней, и еще больше тому, что вспомнил о ней под звуки этой песенки - словно ему хотелось, чтобы его увезли в тундру, бросили там к его ногам бог знает что и доказали, что Север бескрайний.
Он замотал головой из стороны в сторону, пытаясь углядеть ее в нечастые просветы, но Спина опять куда-то исчезла.
"Спиноза какая-то!" - мысленно обругал ее Евдокимов неизвестно за что.