Глава XXI. Две попытки воздействовать на правителя
На следующий день мы с Уолтером Льюком возвращались после переговоров поздно, но довольные собой. У нас уже не было времени зайти к себе поговорить, и мы отправились прямо в профессорскую комнату, оба в прекрасном расположении духа, потому что дело, из-за которого мы сюда приехали, было, по выражению Льюка, "в шляпе". Однако, лишь только мы переступили порог, выяснилось, что сохранить здесь прекрасное расположение духа довольно трудно. Мы угодили в самый разгар язвительного и злого спора. Привалившись к столу парализованной ногой, стоял Г.-С. Кларк. Сзади него - Найтингэйл. Несколько молодых ученых возмущенно говорили о чем-то и при нашем появлении не подумали понизить голос. Фрэнсис Гетлиф прислушивался к ним, выражение лица его было одновременно и страдальческим и взбешенным. Один из молодых людей сказал, что это "грубое нарушение прав".
- Вы что, в пропаганду пустились? - отозвался Кларк.
- Должен сказать, - прервал его Гетлиф, - что я еще никогда не видел такого безобразного подхода к делу.
- Что вы подразумеваете под безобразным подходом? - с улыбкой спросил Найтингэйл, лучше других владевший собой.
- Вы что, действительно считаете, что можете навязать нам это решение без объяснений? - сказал один из ученых.
- А вы что, действительно считаете, что суд не взвесил всех обстоятельств дела самым тщательным образом? - спрашивал Кларк.
- Разве у вас есть более точные сведения, чем у нас, как именно они там взвешивали?
- Я полностью доверяю им, - ответил Кларк.
- Интересно знать, почему?
- Извините, - возразил Кларк, - но это звучит довольно-таки по-детски. На мой взгляд, у нас есть все основания считать, что суд старейшин этого колледжа достоин доверия и отвечает за свои поступки, во всяком случае, в неменьшей степени, чем вы сами.
Постояв около ссорящихся с не свойственным ему нерешительным и беспомощным видом, Льюк спросил:
- В чем дело?
- Вы, Льюк, не член совета колледжа, и, ей-богу, не знаю, имеем ли мы право открыть вам все… - начал было Найтингэйл.
- А, бросьте, Алек! - перебил его Льюк. - Это что - дело, о котором мы говорили с Кроуфордом дня два тому назад?..
- Полагаю, что когда-нибудь вы все равно об этом узнаете, - сказал Найтингэйл. - Старейшины разбирали апелляционную жалобу, поступившую от некоего Говарда. Мы только что уведомили членов совета колледжа, что жалоба эта была отклонена.
Льюк посмотрел на окружавшие его сердитые лица.
- Ну что ж, - сказал он, - дай бог, чтобы вы тут не сделали ошибки.
Странно было видеть его в таком замешательстве. Он, верно, забыл, - если вообще когда-нибудь обращал внимание на это, - как бурно и неприкрыто проявляются иногда страсти в таком вот замкнутом кругу людей. За пятнадцать лет он привык к научным проблемам государственного масштаба. Не раз в его присутствии решались вопросы огромной важности, и по меньшей мере дважды решения огромной важности принимались по его настоянию. Он нередко оказывался в самом центре политических страстей, но то была политика государственная, контролируемая сверху, и при обсуждении ее приходилось припрятывать личные чувства: неприязнь, антагонизм, честолюбие. По существу она мало чем отличалась от внутренней политики колледжа, но в одном отношении разница тут была - Льюк только забыл, как велика она, - разница в откровенности и резкости, с какой обсуждалась в колледже эта политика. Забавно, что с точки зрения личных конфликтов переход от государственных дел к делам колледжским означал прежде всего то, что вы становились мишенью всевозможных нападок.
Большинство из нас имеет обо всем этом совершенно превратное представление. Точно так же, думал я, большинство из нас не имеет никакого представления и о других случаях, когда человек оказывается незащищенным. Следовало лишь внимательнее понаблюдать жизнь промышленных магнатов, вроде моего приятеля лорда Люфкина, или представителей высшей администрации, вроде Гектора Роуза; у них была большая власть, они несли бремя ответственности, им приходилось работать так, как и не снилось знакомым мне людям творческого труда. И тем не менее, в известном смысле, они были надежно защищены. Вот уж десять лет, как ни Люфкин, ни Роуз не слышали ни одного враждебного слова, непосредственно к ним обращенного, им не приходилось выслушивать критику, направленную лично против них. А тем временем люди, которые, по мнению этих самых "воротил", вели легкую, беспечную жизнь, все эти люди творческого труда, которые, казалось бы, ничуть не считались со светскими условностями, неизбежно должны были изо дня в день покорно выслушивать критику прямо в глаза.
Лишь только дворецкий объявил, что обед подан, в профессорскую вошел Браун. Председательствовал за столом в этот вечер он, и по его приглашению мы с Льюком прошли в столовую вслед за ним. После молитвы он внимательно осмотрел стол. Фрэнсис Гетлиф и Мартин сидели через несколько человек от председательского места, за ними сидел опоздавший к началу обеда Скэффингтон. Его голова возвышалась над всеми остальными. Браун был сдержан, румян и толст; за очками прятались острые глаза, от которых не могли укрыться никакие штучки. Несмотря на всю свою железную выдержку, он на редкость чутко реагировал на окружающую обстановку. Ему достаточно было переступить порог профессорской, чтобы сразу почуять всю напряженность атмосферы.
Со своего места во главе стола он обвел взглядом обедающих и затем неторопливо заговорил с Льюком и со мной, как будто это был самый обычный вечер, как будто, пообедав десять тысяч раз за профессорским столом, он всего-навсего уселся обедать в десять тысяч первый. Все те же, известные с незапамятных времен темы: новые строения, цветы в саду, подсчеты, кому из колледжских ректоров пора уходить в отставку. Нельзя сказать, чтобы Уолтер Льюк был создан для такой салонной болтовни. Только раз нарушил Браун ровное течение беседы и обратился к нам с вопросом, замаскированным, но очень тонким, относительно "военного аспекта" работы Льюка. Браун не одобрял пацифизма; если оказалось возможным создавать эти страшные бомбы, то, без всякого сомнения, его страна тоже должна создавать их. Затем он снова направил разговор в безопасное русло, умышленно заговорив о каких-то пустяках, чтобы - скучным Браун прослыть не боялся - предотвратить споры и не дать кому-нибудь затронуть "скользкие темы".
Так продолжалось до самого конца обеда. Стороннему наблюдателю могло показаться, что это один из самых тихих и мирных вечеров колледжа. Льюк, который ушел сразу же после обеда, думал, по всей вероятности, что страсти благополучно улеглись. Заняв свое место за столом в профессорской, Браун поручил одному из молодых ученых опросить, кто из присутствующих будет пить вино, и сам окликнул Фрэнсиса Гетлифа и Мартина, уже поднявшихся, чтобы идти: "Не задержитесь ли вы ненадолго?" Они переглянулись, и Фрэнсис сказал, что у них есть еще дела. Продолжая делать вид, что ничего не случилось, Браун спросил:
- А вы как, Джулиан?
Скэффингтон тоже уже поднялся, но, услышав вопрос, опустился на стул неподалеку от Брауна.
- Вот и правильно, - сказал Браун.
- Нет, мистер президент, - вскинув голову, ответил Скэффингтон, - ничего правильного в этом нет.
- Вы не сможете остаться?
- Я всего лишь хочу сказать вам, что распорядились вы с этим делом отвратительно и что лично я покорно снести это не намерен.
- Мне очень жаль слышать это от вас. - Браун старался выиграть время. - Полагаю, что вы имеете в виду решение суда, но ведь у старейшин не было иного выбора…
- Выбор был, и очень простой, мистер президент.
- То есть?
- Признать, что прежде была допущена вопиющая ошибка. А затем компенсировать как-то пострадавшего за все причиненные ему неприятности.
- Извините, - возразил Браун. - Все мы люди, и всем нам свойственно ошибаться, но именно в этом случае лично я, как никогда прежде, уверен в своей правоте.
- Тогда, значит, настало время, чтобы в этом горе-суде заняли места люди более беспристрастные…
- И вы серьезно считаете, что мы должны отказаться от наших мест в суде старейшин только потому, что не находим возможным согласиться с вашей точкой зрения?
- Нет, не поэтому, а потому, что вы не желаете признавать очевидные факты.
Браун, не теряя достоинства, сказал все еще ровным голосом:
- Мне кажется, что лучше отложить обсуждение этого вопроса до другого раза. Не думаю, знаете ли, чтобы вы смогли убедить нас отказаться от выполнения своих обязанностей. Я полагаю, что сейчас разумнее будет отложить обсуждение и вернуться к нему потом, если у вас будет на то желание.
- Нет, желания на то у меня не будет. Но у меня есть желание предпринять кое-какие шаги, которые дадут результаты.
Тут Мартин, стоявший позади нас, сказал Скэффингтону, что пора идти.
- Я твердо намерен добиться результатов, и притом как можно скорее, - кричал Скэффингтон. - Я не потерплю, чтобы вы тут водили нас за нос, а ни в чем не повинный человек оставался бы тем временем с пятном на репутации. Если вы лишаете нас элементарных прав в вопросах правосудия, ну что ж, придется нам обратиться к другим средствам.
- Мне не совсем ясно, о каких средствах вы говорите? - спросил Браун.
- Я готов предать все это дело гласности, - заявил Скэффингтон. - У меня не лежит к этому душа. Ничего хорошего ни нам, ни колледжу это не принесет. Но это принесет кое-какую пользу человеку, более всех в этом нуждающемуся. Стоит только внести свежую струю в это поганое дело, как сразу станет ясно, что вам и опереться не на что.
- Надеюсь, я неправильно вас понял, - сказал Браун. - Вы хотите сказать, что, не задумываясь, сделаете так, чтобы наш колледж попал в газеты?
- Вот именно!
- Должен заявить вам, - сказал Браун, - что самая мысль о такой возможности повергает меня в изумление. Надеюсь, что утро окажется мудренее вечера; может быть, проспав ночь, вы поймете, что такой поступок не простил бы вам здесь ни один человек.
- Неужели вы не понимаете, - сказал Скэффингтон, - что некоторые из нас сегодня вообще не смогут спать. Лучше пойти на это, чем дать окончательно погубить этого человека.
- Повторяю, - сказал Браун, - я очень надеюсь, что утро вечера мудренее.
- Если никто не предложит лучшего выхода, я готов сделать эту историю достоянием гласности.
- Не допускаю мысли, чтобы вы в конце концов не одумались.
- Нет, я не одумаюсь.
Скэффингтон, казалось, совладал с охватившим его бешеным раздражением. Он взглянул через плечо на Фрэнсиса и на Мартина, которые все еще дожидались его. Он встал, гордый, самодовольный, самоуверенный, снова изысканно вежливый, как подобает морскому офицеру, - сейчас, стоя во весь рост, он был так неправдоподобно хорош собой, что его скорее можно было принять за актера, играющего роль морского офицера, - и сказал:
- Честь имею кланяться, мистер президент!
После чего все трое удалились.
Браун сказал в ответ: "Будьте здоровы!" - но несколько секунд после этого он сидел в задумчивости, и стоявший перед ним графин на серебряной подставке оставался нетронутым. Вслед за ними ушли еще несколько ученых, и всего за длинным столом нас осталось человек шесть, включая Найтингэйла, который подождал, чтобы графин обошел раз по кругу, а затем извинился перед Брауном, добавив, что ему нужно еще с часок поработать, прежде чем идти домой. Сказал он это скорее весело, ни словом не обмолвившись о сцене, свидетелями которой мы только что были. Не обмолвился о ней и Кларк, вскоре последовавший за ним. Уходя, Кларк сказал, однако, что позвонит Брауну попозже вечером или завтра утром, и тон при этом у него был решительный. Я нисколько не сомневался, что, в связи с угрозой Скэффингтона, не один телефонный звонок еще раздастся в колледже до конца вечера.
Скоро с Брауном остались только Том Орбэлл да я. Он подозвал Тома, сидевшего на дальнем конце стола, и указал ему на место слева от себя.
- Для апрельского вечера компания маловата, - заметил Артур Браун и начал невозмутимо рассказывать нам историю о том, как еще молодым ученым он оказался как-то раз в разгар зимнего семестра единственным человеком, обедающим за профессорским столом. Но Браун был не так уж неуязвим. Закончив рассказ, он погрузился в молчание; на какое-то мгновение целиком отдавшись своим мыслям, он забыл даже, что ему надлежит играть роль церемониймейстера. Затем он повернулся ко мне и сказал:
- Я знаю, Люис, вы склонны думать, что старейшины сделали ошибку, вынося такой приговор.
- Боюсь, что да, - ответил я.
- Но ведь вы не станете отрицать, что наш любезный Скэффингтон показал себя сегодня с очень невыгодной стороны?
На этот раз Браун - человек, тверже и основательнее которого трудно было себе представить, - искал поддержки. Он говорил со мной не как с противником, а как со старым другом.
Что мне оставалось на это ответить?
- Я предпочел бы, чтобы он сделал это по-другому. Что там говорить, конечно, предпочел бы.
- Я так и думал, - сказал Браун. Он улыбнулся с облегчением, дружески, но все еще несколько омраченный. - Я так и думал, что в этом у нас с вами разногласий быть не может.
И тут в разговор вмешался Том. Нарочито простодушно, широко раскрыв глаза, словно бравируя своей молодостью, он сказал:
- Разрешите мне сказать вам кое-что, Артур!
- В чем дело, мой милый?
- Вы, безусловно, знаете, что ваши взгляды по этому поводу расходятся с моими так же, как и со взглядами Люиса. На этот раз - только на этот - я совершенно искренне считаю, что вы не правы.
- Ценю вашу откровенность, - сказал Браун.
- Это единственный случай за все мое пребывание здесь, когда у меня нет чувства уверенности в том, что ваше решение несравненно более правильно, чем решения всех остальных.
- Вы мне льстите.
Браун внимательно следил за Томом. Он понимал - для этого не нужно было быть чрезмерно подозрительным, - что Том задумал что-то. Но какова была цель Тома, зачем он обхаживает его, угадать Браун не мог. Я подумал, что буйный темперамент Тома не мешает ему быть тонким дипломатом, Он был непостоянен, находчив, умел плести интриги, и ему доставляло большое удовольствие оказывать влияние на других. Но, как всякий дипломат, он воображал, что его маневры совершенно незаметны для окружающих. Тогда как на деле их видели насквозь не только люди искушенные, вроде Брауна и меня, но и наивнейшие из наивных. С людьми такого склада это обычное явление. Когда они старательно обхаживают кого-нибудь, льстя, умасливая, вводя в заблуждение, засыпая обещаниями, единственно, кто твердо верит в непроницаемую замаскированность их мотивов, это они сами.
- Так вот, я хотел спросить, не разрешите ли вы мне задать вам один вопрос. Не думаете ли вы, что, занимая такую непримиримую позицию, вы совершаете ошибку? Я уважаю вашу твердость. И хотя, по совести говоря, вашего мнения относительно справедливости решения этого дела разделить я никак не могу, тем не менее я уважаю его. Но не думаете ли вы все же, что с вашей стороны может быть большой ошибкой - назовем ее тактической ошибкой и, я надеюсь, что вы правильно поймете меня, - оставаться таким непримиримым? Видите ли, есть несколько человек, которые точно так же, как и я, готовы безоговорочно поддержать вас во всем, но только не в этом вопросе. И вот мне кажется, не будет ли ошибкой с вашей стороны слишком уж расхолаживать их?
- Думаю, что имею право говорить от имени остальных членов суда старейшин, - ответил Браун. - Мы прекрасно отдавали себе отчет в том, что решение наше далеко не всеми будет принято с удовлетворением.
- Но, Артур, я вовсе не думал об остальных старейшинах. Собственно говоря, думал я только о вас.
- Напрасно, - возразил Браун. - Считаю опять-таки, что не нарушу тайну, если скажу, что мнения всех нас, членов суда, по этому вопросу полностью совпадают.
- Разрешите мне указать вам на то, что между вами и остальными есть одна очень существенная разница.
- Что вы хотите этим сказать?
- Только то, что из всех старейшин кандидатом в ректоры являетесь вы один, и никто больше.
Лицо Брауна помрачнело.
- Я не понимаю, к чему этот разговор?
- Я уже давно хотел сказать вам кое-что. Может быть, конечно, зря. Не думаю, чтобы вам мои слова понравились. И, во всяком случае, не мне следует говорить вам об этом.
- Я бы предпочел все же, чтобы вы сказали.
Том был несколько озадачен официальным и суровым тоном Брауна. Неужели Том даже сейчас, в последнюю минуту, не поймет, как недооценивает он своего избранника, с беспокойством думал я. Том помолчал в нерешительности, но затем, снова играя в наивность, закричал:
- Нет, черт возьми! Я все-таки скажу. Вы знаете, Артур, как я хочу, чтобы вы стали ректором. Что касается колледжа - это самое большое мое желание. Уверяю вас! И вы знаете, мы ведь очень много делаем в этом направлении. Так вот, нас - меня, во всяком случае, - несколько беспокоит вопрос, как отразится на вашем избрании ваше участие в этом деле. Ничего не попишешь, знаете ли, у всех почему-то сложилось твердое мнение, что больше всех препятствий к оправданию Говарда чините вы. Все считают, что, если бы не вы, дело можно было бы как-то уладить. Справедливо это или нет - не знаю, но, во всяком случае, думают так очень многие. И поймите, это не может не сказаться отрицательно на настроении людей, которые являются на деле вашими сторонниками. Взять хотя бы того же Тэйлора, да и еще кое-кого, на чьи голоса я твердо рассчитывал. Я ясно вижу, что, допусти мы малейшую неосторожность, мы можем потерять их. Или вот Мартин Эллиот. До сих пор он еще ни с кем не связан. Но я просто не представляю, как он вообще сможет голосовать за вас, если это дело зайдет еще дальше. Я не прошу вас изменить свое мнение, Артур. Я знаю, что на это вы, конечно, не способны. У вас свои взгляды, у нас - свои. Но я очень прошу вас отойти в сторонку, пусть общее впечатление о вас, как о человеке в высшей степени справедливом, не нарушается. Я всего лишь прошу вас отойти в сторонку - пусть ломают копья другие.
Браун выслушал Тома не прерывая, но его ответ был незамедлителен и суров.
- Надеюсь, вы говорили все это несерьезно.
- Напротив, очень серьезно и от души.
- Иными словами, вы хотите, чтобы я - человек, облеченный доверием, - изменил линию своего поведения! Считаю, что вы сами должны были бы понимать, что отнестись серьезно к такого рода предложению - я не могу.
Браун подбирал мантию, готовясь подняться со стула.
- Считаю также, что вы и сами должны были бы понимать и еще кое-что, о чем тем не менее я сейчас скажу вам, потому что не желаю впредь возвращаться к этой теме, а именно, что в продолжение всего времени, пока тянется эта злополучная история, я ни на секунду не задумывался над тем, как она может отразиться на выборах ректора или на моих шансах быть избранным.
Браун встал.
- Извините, Люис, что мне приходится покинуть вас несколько раньше, чем я рассчитывал, - сказал он и твердым шагом вышел из комнаты.