А тут с перевала вахтовка какая-то одиночная спускается, не затормозить ей на льду, вот и врезается в развёрнутый поперёк лесовоз, и покатились все вниз со страшной силой - огненная полоса километров за пятнадцать видна.
Потом перевал на пару суток закрывают - ремонтники очищают дорогу от обгоревшего железа. И так вот - несколько раз за сезон.
Но сейчас - лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся - вот и легендарный Терский берег - северная граница беломорского побережья.
Возле безымянной речушки делаем привал, шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают - так, чисто формально - до Избы (так конечная точка маршрута называется) - грести часов восемь.
Хорошо вокруг - речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат.
И вдруг выясняется - Толстый для комаров - лакомое блюдо. Облепили они его физию, и давай кусать нещадно. А на других, меня включая - ноль внимания. Видимо, распознали городского, распробовали.
Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.
Смеются мужики:
- Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.
Шоферюга, наконец, просыпается - едем дальше.
Вот и Долгое озеро - шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.
Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге, через кучевые облака, смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора.
На озере - полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу - быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана - местами розового, местами - лилового.
Надуваем лодки, и - вперед, гребём до Избы.
Витька садится на вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку - поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив, вместо принятых восьми часов, на полтора часа больше.
На месте неожиданно выясняется - рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём - мужики, посовещавшись, решают пойти дальше - на речку Умбу - лохов браконьерить.
Для тех, кто не знает, "лох", в своём первоначальном значении, это - не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из "красной" превращается в "жёлтую", да и вкусовые качества теряет.
Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу - плотву, окуня, щуку.
Нас с собой не берут - опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то что, они местные - договорятся с инспектором за всегда, а нас, если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт - запросто вылететь можно - прямиком в армию.
Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.
Изба - место особенное - приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша - из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах - никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.
Над входной дверью вырезан год постройки - 1906-ой. Солидно.
Внутри - просторные двухуровневые нары - человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом - полка, на полке - антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.
Открываю на последнем листе, в смысле - на первом - по мере наполнения:
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Былой отваги времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет времени река,
И на пустые берега
Пришла хозяйка Ночь.
И никого со мной в Ночи.
Кругом - лишь сизый дым
И в мире нет уже причин
Остаться молодым.
Поручик Синицын, втрое июля 1920 года.
Да, однако, впечатляет. Непросто всё, должно быть, там было - после Революции грёбаной.
Читаю самый верхний, последний лист - неровно обрезанный кусок обоев "в цветочек":
Над моим сердцем - Профиль Че Гевары,
Впереди - долгий путь.
Пойте, звените в Ночи гитары,
Им не давая уснуть.
Жирные свиньи в гламурных одеждах
Жадно лакают бордо.
А на закуску я Вам, как и прежде,
Предложу лишь говна ведро.
Пашка, десятый класс, двадцать первое мая, 1981-ый год.
А это, уже, наши люди. Но, судя по всему, - революционные идеалы по-прежнему живы.
Становится ясно, скоросшиватель этот - своеобразный дневник литературных и иных пристрастий гостей, некогда Избу посетивших.
Ну, что же - будем уезжать, тоже чиркнём пару строк.
А пока - с лирикой надо завязывать, пора начинать рыбу ловить.
Рыбу приходится ловить одному, Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно мною наломанных, берёзовых веников - от гнусных насекомых отбиваться.
На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый, усердно вертя вениками, и хмуро бубнит, хлюпая распухшим носом:
- Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно, выбираться нам отсюда срочно надо - к доктору.
- Что, боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? - пытаюсь отделаться плоской шуткой.
Да нет, - Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив, - Всё гораздо серьёзней. Я это…Ну, как сказать…Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э, по большому не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен - два раза в день - утром и вечером. А тут - такое. Давай-ка, пока не поздно, выбираться отсюда, к чёртовой матери - к доктору, в смысле.
Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это - совершенно нормально, что организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть - работает на принципах безотходного производства, ну и ещё всякого - в том же ключе.
Витька успокаивается, заметно веселеет и, даже, выражает желание составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы.
Взяв свою удочку, резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, захватить с собой и веники. Отплываем.
Сперва проверяем жерлицы. Снимаем пару щурят.
А на последней, самой дальней жерлице, сидит огромный, семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается, делает сумасшедшие свечи, пытаясь порвать леску. Витька позабыл обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.
После того, как оглушённый язь затих в мешке, мне приходится лезть в воду за очками - благо не глубоко, метра полтора.
Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту - "по чёрному драть плотву".
Но не тут то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, махает своими вениками - лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна - рыба, естественно, не клюёт.
- Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками своими, - сердито отчитываю Толстого.
- Извини, но здесь комаров меньше, - тусклым, бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости и следа не осталось.
Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограммов пятьдесят, и большая её часть уже даже просолилась и ещё сутра вывешена подвяливаться на ветру.
На завтра едем ловить сига. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще - Витька безмерно счастлив, и даже, наплевав на свои ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.
Ловим на короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков.
Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег наотрез отказывается.
Наоборот, тянет его на глупые разговоры:
- Андрюх, а заметил - на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут, симпатичная до невозможности, правда ведь?
Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени ни на что не хватает? И учится надо, и подработать там-сям денежку какую-нибудь, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с ротмистром Кусковым - пивка попить от пуза. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право. В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует своё внимание на неподвижном поплавке.
Проходит часов пять. Вдруг замечаю - нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот одно и уплыло - неизвестно куда, ветер то сильный.
Правда, волна идёт - к нашему берегу, может - найдём. Снимаемся с якоря, сплавляемся по ветру, всматриваемся в волны. Но всё бесполезно - нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.
Орудуя одним веслом, как заправский индеец, всё же довожу лодку до Избы.
Дрянь дело - самодельное весло из куска фанеры и молоденькой осины сделать - не штука, но и лодка и вёсла - чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из своих друзей. Следовательно - быть скандалу.
Наступает суббота. По водной глади несётся громкий молодецкий посвист - это папаня с компанией подплывают - и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется….
Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках - громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина - грибной сезон ещё не начинался, вроде?
Иду навстречу:
- Папа, а у нас неприятность - весло утонуло.
- Какое, в задницу, весло? - Папа явно уже принял на грудь, - У моего сына - у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет - Совершеннолетие, то бишь. Отставить - все вёсла, иди сюда - поцелую.
А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым - по малолетству - портвейн.
Перед отъездом вставляю в скоросшиватель замызганный лист обёрточной бумаги с нашим совместным поэтическим перлом:
Говорят, что можно жить
Как-то по-другому.
На рыбалку не ходить,
Вечно жаться к дому.
На завалинке сидеть
С другом старым Толькой.
Вечерами песни петь.
Говорят - и только.
Вот и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей, и, в "Гавани", под море пива - разъедаем семикилограммового язя и ещё всякой сорной рыбы - без счёта.
Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал заядлым рыбаком.
Но это, смотря - что под этим термином понимать.
Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту - небольшую, метров двенадцать длиной, оснащённую эхолотом и прочими наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные - в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек - всё это хорошо, конечно.
Но какое отношение всё это имеет к рыбалке?
Я так думаю - что никакого.
Рыбалка настоящая - это философская субстанция, способствующая лучшему мироощущению, не терпящая суеты и избытка комфорта.
Байка четвёртая
Не спорьте с дамами, гусары!
Ещё Денис Давыдов, в своё время, говорил о женском коварстве. Предупреждал, советовал бдить неустанно, ухо востро держать. Да что толку с тех советов? Ловушки женские коварны и изощрённы, нет от них спасения.
А гусары, они как зайчики маленькие - наивны и доверчивы….
Едем в Крым - на практику - учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.
В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное - никого не забыть. Пробегаемся по всем купе - будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.
Нас встречает Начальник Лагеря - Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;
- Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту - тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?
А, действительно, кого?
Вдруг от поезда - прямиком к нашему автобусу - приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно - он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.
- Вы, извините, кто? - Вопрошает Виталь Витальевич.
- Как это кто? - возмущается незнакомец, - Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.
Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка - говорящий действительно похож на Александра Сергеевича - чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.
За моей спиной раздаётся громкий хохот - это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.
Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:
- Да это он и есть, в смысле - потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга - просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?
Присматриваемся, действительно - Серёга. Молоток - классная шутка получилась!
А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.
Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.
- Начинается, - ворчит Виталь Витальевич, - Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные….
Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих - Нинку, явно, высматривает.
Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию - где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.
Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого - километра три, до пруда с проточной водой - метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично - каждый вечер на двух, вместе сшитых простынях, фильмы разные показывают, после фильмов - танцы и песни у костра.
Начинаем ходить в маршруты - добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.
Крым - он весь - жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце - прямо над головой.
В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропахшие.
Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед - обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда - работа в камералке, волокита бумажная - описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.
А вечером - кино, танцы-шманцы, костры, песенки - конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло - дневная усталость даёт о себе знать.
Но тут руководство совершает фатальную ошибку - как-то вечером нам крутят совершенно идеологически- невыдержанный фильм.
Фильм называется - "Дюма на Кавказе". В чём суть его - совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма - то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином - кто может выпить больше вина - француз, или грузин?
Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.
Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:
- И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой….
И за каждую звезду - в отдельности….
Последнее - всем в особенности понравилось.
А звёзд в крымском ночном небе - ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.
Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже - утроилось.
Громче зазвучали песни у ночных костров.
Пели разное: песни бардов известных и доморощенных - про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.
Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Сорок тысяч бед за нами следом
Бродят - словно верная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдёт последним -
В пенистую морду Океана.
Эх, хозяйка, что же ты - хозяйка?
Выпей с нами - мы сегодня платим.
Отчего же вечером, хозяйка,
На тебе - особенное платье?
Не смотри так больно и тревожно,
Не буди в душе моей усталость.
Это совершенно невозможно -
Даже до рассвета не останусь.
Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,
Верный до последней перестрелки,
Если мы о чём нибудь и просим -
Это - чтоб подохнуть не у стенки.
Прозвучало эхо, эхо, эхо….
Эй, вы чайки-дурочки, не плачьте.
Это - задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты….
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.
Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в километрах трёх от Лагеря, - дрожали нешуточной дрожью.
Феномен, да и только.
Иду я как-то, ближе к вечеру, по направлению к камералке - бумаги разные в порядок привести. Смотрю, стоит у тропы Начальник Лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдает за чем-то в полевой бинокль.
Наблюдает и тихонько ругается сквозь зубы:
- Ну, все люди - как люди. Ну, выпивают, но бутылками же. А эти - козлы - бочками решили, сволочи….
- Виталь Витальевич, на кого это Вы так? - не удерживаюсь от любопытства.
- А вот сам полюбуйся на своих одногрупников, - Начальник Лагеря протягивает мне бинокль.
Смотрю, ба, знакомые всё лица! По дороге, далеко ещё от нас, Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку - литров на сто, не меньше.
Возвращаю оптический прибор:
- Не, я их, безусловно, не одобряю. Но что тут поделаешь? Надо было более тщательно репертуар фильмов, однако, подбирать.
- Да, теперь уже ничего не поделаешь - не в стукачи же на старости лет записываться, - грустно отвечает Виталь Витальевич и шаркающей походкой уходит к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от Лагеря студенческого.
Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.