Рядом с самолетом, стоявшим на поле, играл военный оркестр -- но слишком далеко, и невозможно понять, зачем все это. Наверное прилетала или улетала какая-то большая шишка. Звучали они, как мой гамбургер.
Мой тайный талисман навеки
Мы снова заняли те же места над крылом, и снова я сидел у окна. Вдруг за двенадцать секунд стало темно. Вайда сидела тихо, устало. На кончике крыла мигал огонек. Я привязался к нему в темноте -- словно к маяку, горящему в двадцати трех милях, -- и сделал его навеки своим тайным талисманом.
Через проход от нас сидел молодой священник. Весь короткий путь до Лос-Анжелеса он просидел, пораженный Вайдой, как громом.
Сначала он пытался не подавать виду, но скоро сдался и в какой-то миг даже перегнулся через проход, собираясь сказать что-то Вайде. Он действительно собирался ей что-то сказать, но потом передумал.
Вероятно, я еще очень долго буду размышлять, что же он собирался сказать моей бедной, измученной абортом дорогой девочке -- несмотря на слабость и усталость после тихуанских передряг, она оставалась самой красивой девочкой в небесах над Калифорнией, в небесах, быстро летящих к Лос-Анжелесу.
От Вайды и священника я перешел к размышлениям о Фостере и библиотеке: как он обращается с книгами, поступившими к нам за этот день.
Я надеялся, что он встречает их, как полагается, а авторам с ним так же уютно и желанно, как со мной.
-- Что ж, скоро мы будем дома, -- сказала Вайда после долгого молчания, шумевшего от мыслей. Когда Вайда заговорила, все самообладание священника затрепетало.
-- Да, -- сказал я. -- Я как раз об этом думал.
-- Я знаю, -- сказала она. -- Мне слышно, как у тебя мысли в голове шуршат. Не волнуйся, в библиотеке все в порядке. Фостер старается.
-- Ты и сама стараешься, -- сказал я.
-- Спасибо, -- сказала она. -- Скорее бы добраться до дома. Сразу в библиотеку -- и спать.
Я был очень доволен, что она считает библиотеку своим домом. Я выглянул в окно и посмотрел на талисман. Я любил его так же сильно, как кофейное пятно на пути из дома.
Возможно и одиннадцать
По ночам все иначе. Дома и городки далеко внизу требуют свою красоту и получают ее в виде дальних огоньков, мерцающих с невероятной страстью. Мы опустились в Лос-Анжелес, словно в кольцо с брильянтами.
Священнику не хотелось выходить в Лос-Анжелесе, но пришлось, потому что именно сюда он и летел. Возможно, Вайда ему кого-то напоминала. Возможно, красавицей была его мама, он не знал, как к этому относиться, и ушел в духовенство, а теперь красота Вайды будто вихрем унесла его назад сквозь зеркала времени.
Возможно, он думал о чем-то совершенно не похожем на то, о чем в своей жизни мог подумать я, -- и мысли его были природы высочайшей, из них следовало отлить статую... возможно. Говоря словами Фостера, "на свете слишком много "возможно" и не хватает людей".
Я снова стал думать о библиотеке и пропустил тот миг, когда священник поднялся и ушел, чтобы влиться в Лос-Анжелес, добавить к его размерам свою долю и забрать воспоминания о Вайде в свое что бы там ни было.
-- Видел? -- спросила Вайда.
-- Да, -- сказал я.
-- И вот так с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, -- сказала она.
Фресно, затем 3/2 минуты до Салинаса
Стюардессы в этом рейсе были фантастически поверхностны -- на свет их родила полуженщина, -- совершенно безликие, если не считать хромированных улыбок. И все они, разумеется, были очень красивы.
Одна толкала по проходу тележку, предлагая коктейли. У нее был нечеловеческий певучий голосок -- я больше чем уверен, его создал автомат.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
Толкая тележку по небу.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
-- Покупайте коктейль.
Огней внизу не было.
Сияй, О талисман!
Я прижался лицом к окну, вгляделся очень пристально и рассмотрел звезду, и загадал желание, но не скажу, какое. Чего ради? Купите коктейль у хорошенькой мисс Ничтожество и найдите свою собственную звезду. В вечернем небе звезд на всех хватит.
Две женщины за нами разговаривали о лаке для ногтей все тридцать девять минут до Сан-Франциско. Одна считала, что ногти без лака следует заваливать камнями.
У Вайды на ногтях не было лака, но ей это без разницы, и она не обращала внимания на разговор женщин.
Время от времени самолет подбрасывала в небеса невидимая лошадка, но меня это не волновало: я влюблялся в 727-й авиалайнер, мой небесный дом, мою воздушную любовь.
Пилот или какой-то другой мужской голос сообщил, что если мы посмотрим в окно, то увидим огни Фресно, а через 3/2 минуты начнутся огни Салинаса.
Я уже ждал Салинаса, но в самолете что-то произошло. Десять лет назад одна из женщин опрокинула свой лак для ногтей на кошку, отвлекшись на это, я на миг оторвался от окна и пропустил Салинас, поэтому решил для себя, что Салинасом был мой талисман.
Покровитель абортов
Мы уже заходили на посадку в Сан-Франциско, когда женщины закончили свою беседу о лаке для ногтей.
-- Да я лучше умру, чем выйду из дома без лака для ногтей, -- сказала одна.
-- Ты права, -- сказала другая.
До посадки оставалось три мили, и я не мог разглядеть крыла, что черным шоссе вело к моему талисману. Казалось, мы будем садиться без крыла -- с одним талисманом.
Ах -- крыло, как по волшебству, возникло снова, едва мы коснулись земли.
Повсюду в терминале были солдаты. Будто здесь встала на постой целая армия. Увидев Вайду, они посходили с ума. За то время, пока мы шли по аэропорту к оставленному на стоянке фургону, армия Соединенных Штатов выработала три тонны спермы.
Гражданское население тоже не осталось в стороне -- похожий на банкира человек столкнулся с женщиной восточной наружности и уронил ее на пол. Та довольно сильно удивилась -- она только что прилетела из Сайгона и никак не ожидала в Америке таких приключений.
Увы, еще одна жертва Вайды.
-- Переживешь? -- спросила Вайда.
-- Надо загнать твои чары в бутылку, -- сказал я.
-- Шипучка Вайды, -- сказала она.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросил я, обняв ее.
-- Хорошо, что уже дома, -- ответила она.
Международный аэропорт Сан-Франциско изображал автоматизированный дворец "Плэйбоя", которому хотелось делать для нас то, к чему мы еще были не совсем готовы, в тот момент я почувствовал, что международный аэропорт -- наш первый дом после Тихуаны.
Кроме того, я рвался в библиотеку, к Фостеру.
Статуя Буфано мирно ждала нас, но мы все равно не могли понять, зачем к огромной пуле, как боеголовки, прицепили таких странных людей.
Когда мы сели в фургон, я подумал, что хорошо бы поставить статую Покроовителю Абортов, кем бы он ни был, -- где-нибудь на автостоянке, чтобы ее видели тысячи женщин, отправляющихся в то же путешествие, из которого только что вернулись мы с Вайдой: в Царство Огня и Воды, в расчетливые руки доктора Гарсии и его мексиканских помощников.
Слава богу, фургон отнесся к нам очень лично и по-человечески. Запахами и привычками фургон копировал Фостера. После путешествия по истории Калифорнии вновь оказаться в фургоне -- очень здорово.
Я положил руку Вайде на колено -- там она и оставалась все время, пока ехала за красными огоньками машин, розами сиявших нам по дороге в Сан-Франциско.
Новая жизнь
Мы доехали до библиотеки и первым, кого увидели, оказался Фостер -- он сидел на ступеньках в своей традиционной майке несмотря на холод и темноту.
В библиотеке горел свет, и я не понял, чего ради Фостер сидит на ступеньках. Мне показалось, что это неправильный способ присматривать за библиотекой.
Фостер встал и помахал нам своей большой дружелюбной лапой.
-- Привет вам, странники, -- сказал он. -- Как дела?
-- Прекрасно, -- ответил я, выбираясь из фургона. -- Что ты здесь делаешь?
-- Как моя малышка? -- спросил Фостер у Вайды.
-- Здорово, -- ответила та.
-- Почему ты не в библиотеке? -- спросил я.
-- Устала, милая? -- спросил Фостер у Вайды. Он нежно обхватил ее рукой.
-- Немного, -- ответила она.
-- Ну, так и должно быть, это ненадолго.
-- Библиотека? -- спросил я.
-- Хорошая девочка, -- сказал Фостер Вайде. -- Как же я рад тебя видеть! Ты выглядишь на миллион долларов мелкой монетой. Какое зрелище! -- И он чмокнул ее в щеку.
-- Библиотека? -- сказал я.
Фостер повернулся ко мне.
-- Извини, -- сказал он и повернулся к Вайде. -- О, какая девочка!
-- За что ты извиняешься? -- спросил я.
-- Не беспокойся, -- сказал Фостер. -- Все к лучшему. Тебе нужно отдохнуть, поменять обстановку. Так будет даже лучше.
-- При чем здесь лучше? Что происходит?
-- Н-ну, -- сказал Фостер. Он обнимал Вайду, а та смотрела снизу вверх, пока он пытался объяснить, что происходит.
На его лице появилась легкая улыбка и, пока Фостер рассказывал, становилась все шире и шире:
-- Ну, стало быть, так. Сижу я, присматриваю за твоим дурдомом, и тут с книжкой заходит эта дама, и она...
Я перевел взгляд с Фостера на библиотеку, откуда светил дружелюбный свет, и через стеклянную дверь увидел, что за столом сидит женщина.
Лица я не разглядел, но понял, что и сама женщина, и силуэт ее выглядят совсем как дома. Сердце и живот начали творить у меня в теле какие-то странные штуки.
-- Ты хочешь сказать?.. -- спросил я, не в состоянии подобрать слова.
-- Вот именно, -- ответил Фостер. -- Она сказала, что то, как я обращаюсь с библиотекой, -- стыд и позор, что я неряха, и отныне она берет дело в свои руки: большое спасибо.
Я рассказал ей про тебя, что ты провел здесь много лет, что ты с библиотекой обращался замечательно, а я за ней просто присматриваю, потому что возник непредвиденный случай. Она ответила, что нет никакой разницы: если ты доверил мне библиотеку даже на день, то ты не имеешь права больше ею управлять.
Я рассказал ей, что сам работаю в пещерах, а она сказала, что я там больше не работаю, отныне пещерами будет заниматься ее брат, а мне следует подумать и заняться чем-нибудь другим -- например, поискать себе работу.
Потом она спросила, где квартира библиотекаря, я ей показал, она зашла и упаковала все твои вещи. А когда нашла там вещи Вайды, то сказала: "Я вовремя!" Она заставила меня все вынести на улицу, и вот с тех пор я здесь и сижу.
Я посмотрел на свои скудные пожитки, сваленные на ступеньках. Сначала я их даже не заметил.
-- Я не могу в это поверить, -- сказал я. -- Я объясню ей, что все это -- ошибка, что...
И тут женщина встала из-за стола, очень агрессивно прошагала к двери, открыла ее и заорала на меня, не выходя наружу:
-- Забирай свое проклятое барахло отсюда немедленно и больше не возвращайся, если у тебя подмышкой не будет книги!
-- Это ошибка, -- сказал я.
-- Да, -- ответила она. -- И эта ошибка -- ты сам. Прощай, урод!
Она повернулась, и дверь закрылась сама, точно выполнила ее приказ.
Я стоял, как жена Лота в не самый удачный для нее день.
Вайда хохотала, как ненормальная, Фостер -- тоже. Они танцевали вокруг меня на тротуаре.
-- Это, должно быть, ошибка, -- возопил я в пустоту.
-- Ты слышал, что дама сказала, -- сказал Фостер. -- Черт! Черт! Черт! как я рад, что выбрался из этих пещер. Я уже думал, что подхвачу там туберкулез.
-- Ох, миленький, -- сказала Вайда, прекратив танцевать и обнимая меня, а Фостер тем временем начал грузить наши пожитки в фургон. -- Тебя только что уволили. Теперь ты начнешь жить, как нормальный человек.
-- Я не могу поверить, -- вздохнул я. После чего они погрузили в фургон и меня.
-- Ну, что будем делать? -- спросил Фостер.
-- Поехали ко мне, -- сказала Вайда. -- Это всего через квартал отсюда, на Лайон-стрит.
-- Я всегда могу спать в фургоне, -- сказал Фостер.
-- Не нужно, у меня на всех места хватит, -- сказала Вайда.
Почему-то оказалось, что фургон ведет Вайда, а потом она остановилась перед большим домом под красной черепицей, окруженным древней чугунной оградой. Ограда выглядела довольно безобидно. Время сточило с нее свирепость, а Вайда жила в мансарде.
Квартира у нее была простой и славной. Там практически не было мебели, а стены выкрашены белым, и на них ничего не висело.
Мы сидели на полу, на толстом белом ковре, посередине которого стоял мраморный столик.
-- Хотите выпить? -- спросила Вайда. -- Кажется, нам всем не помешает выпить.
Фостер улыбнулся.
Она сделала нам очень сухие водки-мартини в полных льда стаканах. Без вермута. Стаканы украшали спиральки лимонной кожуры. Они лежали там, как цветы на льду.
-- Я поставлю какую-нибудь музыку, -- сказала Вайда. -- А потом начну готовить ужин.
Меня потрясло, что я потерял свою библиотеку, и удивило, что я снова оказался в настоящем доме. Чувства расходились во мне бортами, как корабли в ночном море.
-- Черт, а какая водка хорошая! -- сказал Фостер.
-- Нет, милая, -- сказал я. -- Пожалуй, тебе лучше отдохнуть. Я сам что-нибудь приготовлю.
-- Нет, -- сказала Фостер. -- Маленький завтрак лесоруба -- вот что нам нужно. Жареная картошка с луком и яйцами -- все жарится вместе, а сверху -- галлон кетчупа. У тебя есть компоненты?
-- Нету, -- сказала Вайда. -- Но на углу Калифорнии и Дивизадеро круглые сутки открыт магазин.
-- Ладно, -- сказал Фостер.
И влил себе в рот еще немного водки.
-- Ах... У вас, ребятишки, деньги остались? Я без гроша.
Я дал Фостеру пару долларов, что оставались у меня, и он отправился в магазин.
Вайда поставила на проигрыватель пластинку. "Резиновую душу" "Битлз". Я никогда раньше не слышал "Битлз". Вот как долго я просидел в библиотеке.
-- Послушай сначала вот эту, -- сказала Вайда.
Мы тихо слушали пластинку.
-- Кто это? -- спросил я.
-- Джон Леннон.
Вернулся Фостер с продуктами и начал готовить свой завтракужин. На всю мансарду запахло жареным луком.
Это было много месяцев назад.
Теперь же -- последний день мая, и мы все живем в маленьком домике в Беркли. За домом у нас есть небольшой дворик. Вайда работает в топлесс-баре на Норт-Биче, и осенью у нее будут деньги вернуться в университет. Она еще раз попробует заняться английским. У Фостера есть подружка -- студентка из Пакистана. Ей двадцать лет, и она пишет диплом по социологии.
Сейчас она в соседней комнате готовит плотный пакистанский ужин, а Фостер с банкой пива в руке на нее смотрит. Он работает по ночам в компании "Вифлеемская Сталь" в Сан-Франциско -- ремонтирует авианосец, что стоит в сухом доке. Сегодня у Фостера выходной.
Вайда ушла по каким-то своим делам и скоро вернется. Сегодня вечером она тоже не работает. Я провел весь день за столиком напротив Спраул-Холла, откуда в 1964 году отправили в тюрьму сотни этих ребят, что выступали за Свободу Слова. Я собирал средства для фонда "Американское Навсегда Итд.".
Я люблю раскладывать в обеденный перерыв столик у фонтана, чтобы видно было, как тысячи студентов высыпают через ворота Сазер-гейт, словно лепестки тысячецветного цветка. Мне нравится их радостный башковитый аромат и политические митинги, что они устраивают в полдень на ступеньках Спраул-Холла.
Около фонтана славно -- вокруг зеленые деревья, кирпичные стены и люди, которым я нужен. Есть даже собаки -- они шляются по всей площади. Собаки всех форм и расцветок. Очень важно, что в университете Калифорнии можно такое найти.
Вайда была права, когда говорила, что в Беркли я стану героем.
1. Кит Карсон (1809-1868) -- охотник, проводник, агент по делам индейцев, военный, легендарная личность периода освоения Дикого Запада.
2. Амилнитрат в медицине используется при сердечных приступах, эффективен лишь в ингаляциях. В качестве сильного наркотика имеет свойство продлевать оргазм.
3. Принятая во всем мире библиотечная система классификации книг, при которой все области знания делятся на 10 классов, а внутри каждого класса выделяются десятичные подклассы, разделы и подразделы. Изобретена в 1876 году Мелвилом Дьюи (1851-1953).
4. Первое землетрясение, ставшее своеобразной точкой отсчета в истории города, произошло 18 апреля 1906 года: его сила составила 8,6 балла по шкале Рихтера. Весь город был практически полностью разрушен.
5. В 1966 году у власти находился 36-й президент США Линдон Джонсон (35-й, если Гровера Кливленда, избиравшегося на два срока с перерывом, в 1885-89 и 1893-97 гг. считать одним президентом).
6. Альфред Кейзин (р. 1915) -- влиятельный литературный критик. Эдмунд Уилсон (1895-1972) -- публицист, литературовед и прозаик. "Поворот винта" -- повесть (1898) классика американской литературы Генри Джеймса-мл. (1843-1916).
7. Hombre (исп.) -- парень, мужчина, сорвиголова, бандит.
8. Чан Кай-ши (1887-1975) -- китайский политический и военный лидер, возглавивший националистическое движение против коммунистов, что в 1949 году привело к отсоединению Тайваня от материкового Китая.
9. Тест Роршаха, названный именем швейцарского психиатра Германна Роршаха (1884-1922), позволяет определить эмоциональную и интеллектуальную целостность испытуемого на основе его интерпретации набора из десяти бесформенных клякс. Руди Гернрайх -- калифорнийский модельер 60-х годов, прославившийся введением моды на купальники без верха.
10. Сонет 115, перевод С. Я. Маршака.
11. Уильям Кларк Гейбл (1901-1960) -- выдающийся актер кино и театра, звезда Голливуда 30-40-х годов. В экранизации романа Маргарет Митчелл "Унесенные ветром" (1939) режиссера Виктора Флеминга сыграл Ретта Батлера.
12. Беньямино Бенвенуто Буфано (1898-1970) -- американский скульптор-модернист.
13. Истребитель "Локхид Р-38" времен Второй Мировой войны.