-- Прошу вас, присядьте, -- сказал я, показав на стулья, расставленные вокруг стола. Она села так, словно тело ее было на шесть дюймов больше ее самой. Она уже сидела, а тело еще только садилось.
Я налил два стаканчика шерри "Галло" -- это все, что может позволить себе библиотека, -- и тут наступило неловкое молчание: мы просто сидели и пили шерри маленькими глотками.
Я хотел сказать ей, что она очень красивая девушка, что не стоит так расстраиваться из-за тела, что она неправа, что нельзя так себя изводить, -- но сразу же передумал.
Не это ей хотелось слышать, и не это на самом деле мне хотелось говорить. В конце концов, я кое-что соображаю. Ни ей, ни мне не хотелось слышать то, что я собирался сказать.
-- Как вас зовут? -- спросил я.
-- Вайда. Вайда Крамар.
-- А как вам больше нравится называться -- Вай или Айда?
Она опять улыбнулась.
-- Лучше просто Вайда.
-- Сколько вам лет?
-- Девятнадцать. Скоро исполнится двадцать. Десятого.
-- Вы учитесь в университете?
-- Нет, я работаю по ночам. Какое-то время ходила в университет Сан-Франциско, потом -- в университет Калифорнии, но не знаю. Теперь я работаю по ночам. Нормально.
Она почти на меня смотрела.
-- Вы только что закончили свою книгу? -- спросил я.
-- Да, я дописала ее вчера. Мне хотелось рассказать, каково это -- быть мной. Я поняла вдруг, что больше ничего не остается. Когда мне было одиннадцать лет, бюст у меня был тридцать шесть дюймов. А я училась в шестом классе.
Последние восемь лет я была предметом пользования, объектом поклонения и мишенью по меньшей мере миллиона мерзких шуточек. В седьмом классе меня прозвали "очко". Мило, правда? Да и потом лучше не стало.
Моя книга -- о моем теле, о том, как ужасно, когда люди приползают, прижимаются, присасываются к чему-то, что не я сама. Моя старшая сестра выглядит так, как должна выглядеть я.
Это кошмар.
Много лет мне снился один и тот же сон: я встаю с постели посреди ночи, захожу в спальню к сестре и меняюсь с нею телами. Снимаю свое и надеваю ее. И оно сидит на мне идеально.
А потом просыпаюсь утром и вижу, что на мне -- мое собственное тело, а на ней -- этот кошмарный урод, который я таскаю на себе сейчас. Я знаю, что это не очень правильный сон, но он мне снился, еще когда я была подростком.
Невозможно понять, каково быть такой, как я. Я не могу выйти из дома, чтобы мне вслед не свистели, не хрюкали, не завывали, не улюлюкали, не осыпали мелкими и крупными сальностями. Каждый мужчина, которого я встречаю, немедленно хочет лечь со мной в постель. У меня -- неправильное тело.
Теперь она смотрела прямо на меня. Взгляд ее не дрожал, был прочен, как здание со множеством окон, что крепко стоит в этом мире.
Она продолжала:
-- Жизнь моя все это время была сплошным мучением. Я... я не знаю. Я написала книгу, чтобы рассказать всем, насколько кошмарна физическая красота, рассказать обо всем ее ужасе.
Три года назад из-за моего тела в автомобильной аварии погиб человек. Я шла по обочине трассы. Мы всей семьей поехали на пляж, и это оказалось чересчур.
Родители потребовали, чтобы я надела купальник. "Не робей, -- сказали они, -- расслабься, наслаждайся солнышком". Мне было чудовищно от того, что все обращают на меня внимание. Когда восьмидесятилетний старик уронил себе на ногу мороженое, я не выдержала и оделась. А потом пошла погулять вдоль трассы, которая вела с пляжа. Мне нужно было куда-то уйти.
Мимо на машине проезжал человек. Он притормозил и уставился на меня. Я пыталась не обращать на него внимания, но он был очень назойлив. Совсем забыл, куда он ехал, зачем -- и врезался на своей машине прямо в поезд.
Когда я подбежала, он еще был жив. Он умер у меня на руках, не отводя от меня взгляда. Ужас. Я перемазалась его кровью, а он не спускал с меня глаз. Из его руки торчала сломанная кость, и спина на ощупь была странной. Умирая, он сказал: "Ты прекрасна". Именно этого мне не хватало, чтобы навсегда почувствовать себя совершенством.
Когда мне было пятнадцать лет, один мальчик на уроке химии выпил соляную кислоту, потому что я не хотела с ним гулять. Он, конечно, был немного того, но мне-то от этого не легче. Директор запретил мне ходить в школу в свитере.
-- Это оно. -- И Вайда обмахнула свое тело ладонью, словно дождиком. -- Это не я. Я не могу отвечать за все, что оно делает. Я не пытаюсь этим телом чего-то от кого-то добиваться, -- я никогда так не поступала.
Я все время от него прячусь. Вы можете себе представить -- всю жизнь прятаться от собственного тела, точно от чудовища из дешевой киношки, и все равно каждый день таскать его за собой -- есть, спать, перемещаться из одного места в другое?
В ванной я всякий раз боюсь, что меня стошнит. Я в чужой шкуре.
Все то время, пока Вайда говорила, она не спускала с меня глаз. Я чувствовал себя статуей в парке. Я налил ей еще шерри, потом еще налил себе. У меня было такое чувство, что этой ночью нам понадобится много шерри.
-- Я не знаю, что сказать, -- сказал я. -- Я просто библиотекарь. Я не могу сделать вид, что вы -- не прекрасны. Это все равно, что сделать вид, будто вы -- где-то совсем в другом месте, скажем, в Китае или Африке, или будто вы -- какой-то другой род материи, например, растение, запасное колесо, мороженый горошек или автобусная остановка. Понимаете?
-- Я не знаю, -- ответила она.
-- Это правда. Вы -- очень хорошенькая девушка, и вы не изменитесь. Может, попробуете успокоиться и привыкнуть?
Она вздохнула, потом неловко стащила с себя пальто и оставила его болтаться на спинке стула, будто шкурку овоща.
-- Одно время я пыталась носить мешковатую и бесформенную одежду, просторные гавайские муму, но ничего не вышло -- надоело выглядеть неряхой. Одно дело, когда тебя покрывает вот эта мясистая штука, и совсем другое -- когда в то же самое время тебя называют битницей.
На этом месте она очень широко улыбнулась мне и сказала:
-- Ладно, как бы там ни было, это моя проблема. Что у нас по расписанию? Что дальше? У вас еще шоколадки есть?
Я сделал вид, что лезу в карман, и она расхохоталась. Это было очень приятно.
Неожиданно она обратила все свое внимание на меня -- очень пристально.
-- А что вы здесь делаете, в этой смешной библиотеке? Ведь это такое место, куда всякие недотепы таскают свои книжки. Теперь мне про вас интересно послушать. Что скажете, господин библиотекарь?
Она улыбалась.
-- Я здесь работаю, -- ответил я.
-- Это слишком просто. Откуда вы? Куда вы?
-- Ну, я всякими вещами занимался, -- сказал я напускным стариковским тоном. -- Работал на консервных фабриках, лесопилках, заводах... А вот теперь работаю здесь.
-- А где вы живете?
-- Здесь, -- сказал я.
-- Вы живете прямо здесь, в библиотеке?
-- Да. У меня в глубине здания есть большая комната с кухней и туалетом.
-- Дайте посмотреть, -- сказал она. -- Мне вдруг про вас все стало интересно. Такой молодой старик, как вы, работает в таком жутком месте, как это, -- получается, что в игре вы сами не слишком обгоняете.
-- Как четко вы все разлиновали, -- сказал я, потому что она попала в самое яблочко.
-- Это я могу, -- ответила она. -- Может, я, конечно, больная на всю голову, но ведь не дурочка. Покажите мне свою комнату.
-- Ну-у... -- сказал я, артачась. -- На самом деле, так не полагается.
-- Вы шутите, -- сказала она. -- Вы хотите сказать, что в таком заведении могут быть какие-то правила? Прямо не знаю, как вам сообщить эту новость, но у вас тут место довольно шизанутое. У этой библиотеки явно не все дома.
Она встала и неловко потянулась, а остальное описать довольно трудно. Я никогда в жизни не видел женщину, наделенную столь совершенным телом, -- и ее чары уже начинали на меня действовать. Разумеется, я повел ее показывать комнату -- с той же неизбежностью, с какой морские приливы стремятся к берегам.
-- Я пожалуй захвачу пальто, -- сказала она и повесила его на руку. -- После вас, господин библиотекарь.
-- Я никогда раньше этого не делал, -- сказал я издалека, словно ни к кому не обращаясь.
-- Я тоже, -- ответила она. -- Мы первооткрыватели.
Я попытался было еще что-то сказать, но язык затянуло мутными абстракциями, он стал далеким и бесполезным.
-- А сейчас библиотека вроде как не работает, правда? -- спросила она. -- То есть, после полуночи она открыта только для особых книг, для опоздавших полуночников, вроде моей, да?
-- Да, она "закрыта", но...
-- Но что? -- спросила она.
Сам не знаю, откуда взялось это "но", -- но оно так же быстро испарилось, вернувшись в свое забвение предлогов и союзов.
-- Ничего, -- сказал я.
-- Тогда лучше погасите здесь свет, -- сказала она. -- Зачем зря жечь электричество?
-- Да, -- согласился я, наощупь закрывая за собой дверь и чувствуя, как эта робкая на первый взгляд, несчастная девушка оборачивается, оборачивается чем-то сильным, и я не знаю, что мне с этим делать.
-- Я лучше выключу свет, -- сказал я.
-- Да, -- сказала она.
Я выключил свет в библиотеке и включил у себя в комнате. Но пока за нами дверь закрывалась, а перед нами открывалась, зажегся не только свет.
-- У вас очень простая комната, -- сказала она и положила пальто мне на кровать. -- Мне нравится. Должно быть, вам в ней очень одиноко -- со всеми этими недотепами и придурками, которые носят сюда свои книги, -- включая меня.
-- Я называю это место домом, -- ответил я.
-- Грустно, -- сказала она. -- И давно вы здесь?
-- Много лет, -- ответил я. И черт с ним.
-- Вы слишком молоды, чтобы жить здесь так долго, -- сказала она. -- Сколько вам лет?
-- Тридцать один.
-- Хороший возраст.
Она повернулась ко мне спиной и стала рассматривать буфет у меня в кухне.
-- На меня можно смотреть, -- не повернув головы ни на пядь, произнесла она. -- Странно, но я почему-то не возражаю, чтобы вы на меня смотрели. На самом деле, мне это даже приятно, поэтому не стоит так по-бандитски таиться, когда вы меня рассматриваете.
В ответ я рассмеялся.
Неожиданно она развернулась и посмотрела на меня -- сначала вполовину, потом целиком, а затем мягко улыбнулась.
-- Мне действительно было очень непросто.
-- Кажется, я почти понимаю, -- сказал я.
-- Вот и славно, -- сказала она. Потом подняла руку и смахнула назад длинные черные волосы. За ушами вихрем пронесся смерч летучих мышей.
-- Я бы выпила кофе, -- сказала она, глядя на меня.
-- Сейчас поставлю, -- ответил я.
-- Нет, давайте я сама. Я умею варить хороший кофе. Это моя особенность. Зовите меня Королевой Кофеина.
-- Вот же черт, -- сказал я, несколько смутившись. -- Простите, но у меня только растворимый.
-- Тогда пусть будет растворимый, -- сказала она. -- Мы знали, на что шли. Может, и с растворимым справлюсь как-нибудь особенно. Кто знает? -- И улыбнулась.
-- Я сейчас вам все достану, -- сказал я.
-- Нет-нет, -- сказала она. -- Давайте, я сама. Мне любопытно, что у вас за кухня. Я хочу узнать о вас как можно больше, и лучше всего начать с этой маленькой кухни. Я уже вижу, что мы с вами похожи. Вы в этом мире не дома.
-- Давайте, я вам хотя бы кофе достану, -- сказал я. -- Он...
-- Сядьте, -- велела она. -- Не суетитесь. Растворимый кофе может делать только один человек. Я сама все найду.
Я сел на кровать рядом с ее пальто.
Она нашла все и приготовила кофе так, будто это был парадный обед. Я никогда не видел, чтобы к чашке растворимого кофе подходили с такой заботой и красноречием. Как будто кофе -- балет, а она сама -- балерина, что описывает пируэты между ложкой, чашками, банкой и кастрюлькой с кипятком.
Она разгребла завалы на моем столе, но потом решила, что кофе нам следует пить на кровати, потому что там удобнее.
Мы уютно устроились на кровати, словно пара клопов в матрасе, пили кофе и разговаривали о жизни. Она работала техником-лаборантом в маленьком институте, ставившем эксперименты на собаках в надежде разгадать более насущные тайны науки.
-- Как вы нашли эту работу? -- спросил я.
-- По объявлению в "Кроникл".
-- А что случилось в университете Сан-Франциско?
-- Надоело. В меня влюбился преподаватель английского. Я сказала, чтобы он проваливал, а он провалил меня. Я разозлилась и перевелась в университет Калифорнии.
-- А там?
-- Та же история. Прямо не знаю, что у нас с преподавателями английского. Стоит им меня увидеть, и они падают, как гильотины.
-- Где вы родились?
-- В Санта-Кларе. Ладно, я уже наотвечалась на ваши вопросы. Теперь вы мне расскажите, как нашли эту работу. Что скажете, господин библиотекарь?
-- Я ею просто завладел.
-- Я так понимаю, никакого объявления в газете не было?
-- Не-а.
-- И как же вы ею завладели?
-- Парень, работавший здесь до меня, терпеть не мог детей. Он боялся, что они сопрут его ботинки. Я принес ему свою книгу, он стал записывать ее в Гроссбух Библиотечного Фонда, и тут прибегают двое детей -- парень заорал, как ненормальный, а я сказал, что лучше сам займусь библиотекой, а он пусть поищет место, где не бывает детей. Он ответил, что у него и так уже крыша едет, и я получил работу.
-- А чем вы занимались до того, как пришли сюда?
-- Дурака валял: консервные фабрики, лесопилки, заводы. Пару лет меня содержала одна женщина, но потом ей надоело, и она дала мне пинка под зад. Не знаю, -- сказал я. -- До того, как я пришел работать сюда, все было довольно запущенно.
-- Что вы собираетесь делать, когда бросите эту работу, и собираетесь ли вы ее бросать?
-- Не знаю, -- ответил я. -- Что-нибудь появится. Может, найду другую работу или другую женщину, чтобы меня содержала, а может, напишу роман и продам его киношникам.
Это ее развеселило.
Мы допили кофе. Смешно, потому что мы вдруг заметили, что пить нам больше нечего, а мы оба по-прежнему сидим на кровати.
-- Что будем делать? -- спросила она. -- Кофе больше нет, и уже поздно.
-- Не знаю, -- ответил я.
-- Наверное, будет слишком банально -- просто улечься вдвоем в постель, -- сказала она. -- Но я не могу придумать ничего лучшего. Я не хочу ехать домой и спать одна. Вы мне нравитесь. Я хочу остаться здесь с вами.
-- Это странно, -- сказал я.
-- Вы хотите спать со мной? -- сказала она, не глядя на меня, но не глядя и в сторону. Ее глаза были где-то между полувзглядом на меня и полумыслью о чем-то еще.
-- Идти нам больше некуда, -- сказал я. -- Если бы вы ушли сегодня, я бы чувствовал себя преступником. Очень трудно спать с чужими. Я бросил это много лет назад, но мы ведь с вами не чужие. Правда?
Она обратила на меня 3/4 взгляда.
-- Нет, мы не чужие.
-- Вы хотите спать со мной? -- спросил я.
-- Я не знаю, что в вас есть, -- ответила она. -- Но мне с вами очень хорошо себя чувствовать.
-- Это все одежда. Она успокаивает. Такое у нее свойство. Я знаю, где брать одежду, от которой людям рядом со мной становится лучше.
-- Я не хочу спать с вашей одеждой, -- сказала она и улыбнулась.
-- Вы хотите спать со мной? -- спросил я.
-- Я никогда не спала с библиотекарем, -- ответила она, обернув ко мне 99%. Последний 1% ждал своей очереди. Я заметил, как он начинает поворачиваться.
-- Сегодня я принесла сюда книгу, в которое мое собственное тело отвергалось как абсурдное и слоновье, но теперь мне хочется взять эту неуклюжую машину и уложить рядом с вами, вот в этой странной библиотеке.
Отсчет к Тихуане
Что за абстракция -- впервые раздеваться перед посторонним человеком. Не этим мы собираемся заняться на самом деле. Тело чуть ли не отворачивается от себя -- в этом мире оно чужое.
Почти всю жизнь мы скрываемся под своей одеждой -- все, кроме Вайды, чье тело живет вне ее, как потерянный континент вместе со всеми своими динозаврами, которыми она его населила.
-- Я выключу свет, -- сказала она, садясь рядом со мной на кровать.
Меня поразила паника в ее голосе. Несколько секунд назад она казалась почти спокойной. Ну и ну -- как же быстро она в уме двигает мебель. На это я ответил твердо:
-- Нет, не надо, пожалуйста.
Ее глаза застыли на несколько секунд. Разбились и неподвижно замерли, словно два голубых аэроплана.
-- Да, -- сказала она. -- Это хорошая мысль. Очень трудно, но другого выхода у меня нет. Я не могу больше так.
И она показала на себя так, будто ее тело очутилось в какой-то далекой одинокой долине, а она рассматривала его с вершины горы. Ее глаза неожиданно затопило слезами. Голубые крылья аэропланов теперь вымокли от дождя.
Потом она перестала плакать, и в глазах не осталось ни слезинки. Я посмотрел еще раз -- все слезы исчезли.
-- Придется оставить свет, -- сказала она. -- Я плакать не буду, честное слово.
Я протянул руку и впервые за два миллиарда лет коснулся ее. Коснулся ее руки. Мои пальцы бережно скользнули по ее пальцам. Рука была почти ледяной.
-- Ты замерзла, -- сказал я.
-- Нет, -- ответила она. -- У меня просто рука такая.
Она пошевелилась, неуклюже придвинулась ближе и положила голову мне на плечо. Когда ее волосы коснулись меня, я ощутил, как вся моя кровь рванулась вперед, нервы и мускулы призраками вытянулись к будущему.
Плечо пропиталось гладкой белой кожей и длинными волосами -- вспышкой летучих мышей. Я отпустил ее руку и дотронулся до лица. Там были тропики.
-- Видишь, -- улыбнулась она. -- У меня такая только рука.
Непостижимо -- обходить ее тело, стараясь не спугнуть эту лань, не дать ей убежать от меня в лес.
Я повел плечом, точно последними строками шекспировского сонета ("Любовь -- дитя. Я был пред ней неправ, / Ребенка взрослой женщиной назвав"), и одновременно опустил ее спиной на постель.
Она лежала и смотрела на меня, а я нагнулся, медленно приблизился и поцеловал в губы нежно, как только смог. Мне не хотелось, чтобы этот первый поцелуй взял хоть малейший жест или даже цветок взаймы у мясного рынка.
Решение
Непростое решение -- начинать с вершины или подножия девушки. С Вайдой я просто не знал, откуда мне начинать. Всем задачам задача.
После того, как она неловко потянулась ко мне и, поместив мое лицо в ту небольшую полость, которой были ее руки, стала снова и снова тихонько меня целовать, я просто должен был начать с чего-то.
Она не сводила с меня глаз, взгляд ее ни на миг не отрывался от меня, точно я был летным полем.
Я сменил полость на другую, и ее лицо стало цветком в моих ладонях. Я медленно пустил руки по ее лицу, когда целовал ее, а затем еще дальше вниз, по шее и плечам.
Я видел, как у нее в уме шевелится будущее, когда подступил к границам ее груди. Под свитером груди были такими большими, такой идеальной формы, что желудок мой взобрался на стремянку и привстал на цыпочки, когда я коснулся их в первый раз.
Ее глаза не покидали меня -- мое прикосновение к ее груди тоже в них отразилось. Как вспышка голубой молнии.
Я чуть было не засомневался, как это водится у нас, библиотекарей.