-- Фостер, -- сказала Вайда. -- Не злись, дорогуша. Я просто пытаюсь тебе сказать, что смогу его водить. Я могу водить что угодно. Я ни разу не попадала в аварии. Я хороший водитель. Вот и все. У тебя прекрасный фургон.
-- Да, неплохой, -- умиротворенно сказал Фостер. -- Ладно, большого вреда не будет, к тому же на нем вы доедете гораздо быстрее, чем на автобусе, да и вернетесь быстрее. И поездка пройдет намного глаже. Автобусы чудовищны, а фургон можно оставить на стоянке прямо перед летным полем. Мне, понятное дело, в этом проклятом дурдоме фургон не понадобится. Хорошо, бери, только рули осторожнее. На всем белом свете это только один такой фургон -- мой, и я люблю его.
-- Не волнуйся, -- сказала Вайда. -- Я его тоже полюблю.
-- Договорились, -- сказал Фостер. -- Ладно, я, наверное, на улицу и спать. Вискач еще кто-нибудь будет?
-- Нет, мне, кажется, уже хватит, -- сказал я.
-- Ладно.
-- Тебя разбудить? -- спросила Вайда.
-- Не надо, сам встану, -- сказал Фостер. -- Я просыпаюсь, когда захочу, минута в минуту. У меня в голове будильник. Он меня всегда поднимает. О, чуть не забыл тебе кое-что сказать. Не ешь ничего на завтрак. Такое правило.
Джонни Кэш
Фостер ушел ночевать в фургон, а мы стали собираться в завтрашний путь. Утром, когда проснемся, лишнего времени у нас не будет.
У Вайды в библиотеке было достаточно одежды, поэтому ей не пришлось идти домой. Жила она всего в квартале от библиотеки, но я у нее, разумеется, не был ни разу. Иногда я расспрашивал ее, и она мне все рассказала.
-- Там все очень просто, -- рассказывала она. -- У меня не много вещей. Несколько книг на полке, белый коврик, на полу -- небольшой мраморный столик, несколько пластинок для проигрывателя: "Битлз", Бах, "Роллинг Стоунз", "Бёрдз", Вивальди, Ванда Ландовска, Джонни Кэш. Я же не битница. Я просто всегда считала, что владеть таким телом, как мое -- это и так слишком много, поэтому все остальное должно быть просто.
В старую сумку фирмы "КЛМ" она сложила кое-какую одежду, зубные щетки и мою бритву на тот случай, если придется заночевать в Сан-Диего.
-- У меня никогда раньше не было аборта, -- сказала Вайда. -- Надеюсь, что в Сан-Диего ночевать не понадобится. Я как-то там была, и мне не понравилось. Слишком много недотраханных моряков, и всё сплошь голые камни и неоновая дешевка. Некрасивый город.
-- Не беспокойся, -- сказал я. -- Сыграем на слух, и если все в порядке, вернемся завтра вечером.
-- Разумно, -- согласилась Вайда, закончив наши немудреные сборы.
-- Давай я тебя поцелую, милая, и ляжем спать. Нам нужно выспаться, -- сказал я. -- Мы с тобой устали, а утром вставать очень рано.
-- Мне еще нужно принять ванну и душ, -- сказала Вайда. -- И подушиться за ушами.
Я обнял Вайду, набрав целую охапку листвы и цвета ее близости, -- она мне ответила, нежно, словно букет.
Затем мы разделись и легли в постель. Я выключил свет, а она спросила:
-- Ты поставил будильник, милый?
-- Ох, забыл, -- ответил я. -- Сейчас встану.
-- Прости меня, -- сказала она.
-- Ничего, -- ответил я. -- Не нужно было забывать. Во сколько ты хочешь проснуться? В шесть?
-- Нет, наверное, лучше поставить на полшестого. Я хочу разобраться со своими "женскими жалобами", пока не проснется Фостер, и успеть приготовить нам всем хороший завтрак. День будет долгий, и лучше хорошенько подкрепиться.
-- Дама не завтракает, -- сказал я. -- Помнишь, что сказал Фостер?
-- Ой. Ой, правильно. Я забыла, -- сказала Вайда.
С минуту было трудно, а потом мы улыбнулись друг другу через тьму -- улыбнулись тому, что нам приходится делать. И хотя мы не видели улыбок друг друга, мы знали, что они здесь, утешают нас, как тысячи лет улыбки темной ночи утешали страждущих всей земли.
Я встал и зажег свет. Вайда все еще улыбалась тихонько, когда я ставил будильник на 5:30. Уже совершенно поздно раскаиваться или сетовать на Богинь Судьбы. Нас крепко держали хирургические лапы Мексики.
"Гениально"
Когда Вайда забиралась в ванну, она совершенно не выглядела беременной. Живот по-прежнему был так невероятно и гениально ровен, что я не понимал, как умещавшиеся там внутренности переваривают пищу крупнее печенюшек или ягод.
Груди у нее были мощными, но изящными и влажными у сосков.
Перед тем, как зайти в ванную, она поставила кофейник, и я смотрел, как он бурлит, и одновременно сквозь открытую дверь наблюдал, как она моется в ванне.
Вайда подобрала волосы и сколола их. Они покоились в углублении ее затылка, и это было прекрасно.
Мы нисколько не отдохнули, но и не нервничали, что было бы естественно в начале такого дня, нас охватило той мягкой волной шока, когда легче делать одну маленькую вещь за другой, один хрупкий шаг за другим, пока большое и трудное дело, чем бы оно ни было, не завершится само собой.
Когда подступают трудности, которые во что бы то ни стало нужно преодолеть, нам обычно достает сил, чтобы наполнить свою жизнь новыми мимолетными ритуалами и просто их исполнять.
Мы превращаемся в театры.
Я переводил взгляд с бурлящего кофейника на Вайду в ванне. День будет очень длинным, но, к счастью, мы пройдем его -- одно мгновение за другим.
-- Кофе уже готов? -- спросила Вайда.
Я понюхал кофейные пары, поднимавшиеся из носика, будто погода. Они были темны и тяжелы от кофе. Вайда научила меня нюхать кофе. Она варила его именно так.
Раньше я был человеком растворимым, а она научила меня варить настоящий кофе и правильно сделала. Где я был все эти годы, когда считал кофе коричневой пылью?
Пока кофейник бурлил, я немного подумал о кофе. Странно, как продолжается простая жизнь, а мы становимся все труднее.
-- Милый, ты меня слышал? -- спросила Вайда. -- Кофе. Хватит ворон считать, займись лучше кофе, дорогой. Он сварился?
-- Я задумался о другом, -- сказал я.
Колокольчик Фостера
Вайда надела простую, но довольно привлекательную белую блузку, синюю юбку выше колен, -- а поверх блузки -- какой-то маленький полусвитер. Мне никогда не удавалось описывать одежду так, чтобы другие понимали, о чем я говорю.
Она не стала краситься -- если не считать глаз. Глаза выглядели темными и синими -- именно такими они нам и нравятся в эти последние годы седьмого десятилетия Двадцатого Века.
На двери библиотеки зазвонил колокольчик -- быстро и как-то потрясенно. Колокольчик казался чуть ли не испуганным, чуть ли не кричал о помощи.
Это был Фостер.
Фостер так никогда и не сжился с этим колокольчиком. Он постоянно твердил, что колокольчик -- хлюздя, и предлагал повесить свой. Пока я впускал его внутрь, он продолжал трезвонить. Я уже открыл дверь, а он еще стоял, держась за шнурок, хотя колокольчик больше не звонил.
Еще не рассвело, и на Фостере была его вечная майка, а светлая бизонья шевелюра спускалась на плечи.
-- Послушай мудрого совета, -- сказал он. -- Выкинь этот проклятый колокольчик -- давай я повешу тебе настоящий.
-- Нам не нужен звонок, который будет пугать людей, -- ответил я.
-- Чего ради -- пугать? Как, к чертовой матери, звонок может пугать людей?
-- Нам нужен такой звонок, чтобы гармонировал с нашей работой, был бы одним целым с библиотекой. Здесь нужен нежный звонок.
-- Грубые и неотесанные звонки, значит, не нужны, да?
-- Я бы не стал так говорить.
-- Дьявольщина, -- сказал Фостер. -- Этот звонок тренькает, будто какой-нибудь чертов педик на Маркет-стрит. У тебя тут что вообще за контора?
-- Ты об этом не беспокойся, -- сказал я.
-- О тебе же забочусь. Вот и все, малец. -- Фостер протянул руку и постукал колокольчик по попке.
-- Фостер! -- сказал я.
-- Черт, малец, да из консервной банки с ложкой получится отличный колокольчик.
-- А как насчет ножа с вилкой и миски супа впридачу, а, Фостер? Немного картофельного пюре с подливкой и, может быть, индюшачьей ноги? Как насчет? Разве из этого получится плохой колокольчик?
-- Забудем, -- сказал Фостер. Он протянул руку и еще раз постукал колокольчик по серебряной попке. -- До свиданья, милочка.
Тихуанский инструктаж
Вайда приготовила нам с Фостером хороший завтрак, хотя сама ничего не ела -- лишь выпила кофе.
-- Ты сегодня очень хорошенькая, -- сказал Фостер. -- Похожа на сон, который мне никогда раньше не снился.
-- Готова спорить, ты говоришь это всем девушкам, -- сказала Вайда. -- Сразу видно -- ты еще тот дамский угодник.
-- Была пара-тройка подружек, -- признал Фостер.
-- Еще кофе? -- спросила Вайда.
-- Да, еще чашечку было бы отлично. Кофе хорош, это точно. Тут кто-то знает толк в кофейных зернах.
-- А тебе, милый? -- спросила Вайда.
-- Конечно.
-- Вот, пожалуйста.
-- Спасибо.
Вайда снова села.
-- В общем, вы знаете, что делать, -- сказал Фостер после завтрака. -- Беспокоиться не о чем. Доктор Гарсия -- чудесный врач. Ни боли, ни суеты. Все пройдет просто прекрасно. Как туда добраться -- знаете. Несколько кварталов в сторону от главной улицы.
Док, может, захочет выхарить у вас несколько лишних долларов, так что держите оборону и говорите: "Доктор Гарсия, Фостер сказал, что это будет стоить 200 долларов, и больше мы не взяли ни цента", -- и тут вытаскивайте деньги из кармана.
Он немного понервничает, но возьмет и положит их в карман, не считая, -- и потом, он же лучший врач на всем белом свете. Верьте ему, делайте все, что он говорит, расслабьтесь, и все будет в полном порядке.
Он чудесный врач. Очень многих людей избавляет от очень многих неприятностей.
Библиотечный инструктаж
-- . . ., -- сказал я.
-- Обещаю, что не буду снимать этот ваш педоватый колокольчик в серебряных штанишках и вешать вместо него консервную банку с ложкой, которая все равно будет лучшим звонком для этого дурдома. Вы хоть слышали, как она звучит? -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Очень жаль. Ужасно красивый звук. Он прекрасен для духа и отлично успокаивает нервы.
-- . . ., -- сказал я.
-- Это очень плохо, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Я не знал, что ты так к этому относишься, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Не беспокойся -- ни единый кирпич не упадет с головы этой библиотеки. Я буду относиться к ней, как к детскому именинному торту в желтой коробочке, который носят из кондитерской на вытянутых руках, потому что в авоська для него слишком опасна.
Осторожно: впереди собака. Она может меня укусить, и тогда я его уроню. Ф-фу, прошла мимо. Хорошая собачка.
Ой-ёй, навстречу старушка. С ней нужно осторожнее. Вдруг у нее сердечный приступ прямо перед моим носом, и я споткнусь о тело. На всякий случай не сводить с нее глаз. Все, прошел. Все будет превосходно. Ваша библиотека -- в надежных руках, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- смеясь, сказала Вайда.
-- Спасибо, милая, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Обожаю это место, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Я буду относиться к вашим посетителям, как к святой яичной скорлупе. Не разобью ни одного, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- смеясь, сказала Вайда.
-- Ох, милая, ты слишком добра ко мне, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Хватит волноваться, малец. Я знаю, что должен делать, и сделаю все в лучшем виде, а кроме этого больше ничего не обещаю, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказала Вайда.
-- Да неужели? И вовсе он не старик, к тому же. Просто малец, -- сказал Фостер.
-- . . ., -- сказал я.
-- Я никогда так не ценил мира и спокойствия, уюта и домашности пещер, как теперь. Ты открыл мне целый новый мир, малец. Я должен пасть на коленки, на четвереньки и благодарить тебя от всего сердца.
-- . . ., -- сказал я.
-- Ах, Калифорния! -- сказал Фостер.
Сердце Фостера
Фостер настоял на том, чтобы донести нашу сумку до фургона. Рассветало, солнце наполовину взошло. Фостер по обыкновению потел в своей майке, хотя нам утро показалось довольно зябким.
За все годы нашего знакомства с Фостером я никогда не видел, чтобы он не потел. Видимо, оттого, что у него такое сердце. Я всегда был уверен, что сердце у него большое, как канталупа, а иногда перед сном даже размышлял о его размерах.
Однажды сердце Фостера явилось мне во сне. Оно ехало на лошади, лошадь входила в банк, а банк сталкивался с облака. Я не видел, что именно сталкивает банк с облака, но странно -- что же может сталкивать банк с облака, когда внутри него сердце Фостера, и оно падает мимо неба.
-- Что у вас в этой сумке? -- спросил Фостер. -- Она такая легкая, что там, наверное, вообще ничего нет.
Он шел за Вайдой, которая вела нас вперед с восхитительной неловкостью -- такая совершенная и прекрасная, что место ей вообще не с нами, а одной, в каком-то ином созерцании духа или на верхушке стремянки, по которой звери карабкаются к богам.
-- Не лезь в наши секреты, -- сказала Вайда, не оборачиваясь.
-- Хочешь как-нибудь навестить мою ловушку для кроликов? -- спросил Фостер.
-- И стать твоею зайкой? -- спросила Вайда.
-- Ты это, наверное, уже слышала, -- сказал Фостер.
-- Я слышала все.
-- Ну еще бы, -- сказал Фостер, начисто промахиваясь мимо неба.
Вайда знакомится с фургоном
На тротуаре валялись клочки пустой белой бумаги -- остатки вчерашней женщины. Выглядели они ужасно одиноко. Фостер поставил нашу маленькую сумку в фургон.
-- Сумка -- в фургоне. Ты точно знаешь, как им управлять? -- сказал Фостер. -- Это фургон.
-- Да, я умею водить фургоны. Я умею водить все, у чего есть колеса. Я даже на аэроплане летала, -- сказала Вайда.
-- На аэроплане? -- переспросил Фостер.
-- Да, в Монтане несколько лет назад. Было здорово.
-- Не похожа ты на летчицу, -- сказал Фостер. -- Черт, да несколько лет назад ты еще лежала в люльке. Может, ты летала на плюшевом медвежонке?
-- Не волнуйся так за свой фургон, -- сказала Вайда, возвращая разговор с небес на землю.
-- Веди его осторожно, -- сказал Фостер. -- У этого фургона свой норов.
-- Он в хороших руках, -- сказала Вайда. -- Господи, ты со своим фургоном почти такой же ненормальный, как он со своей библиотекой.
-- Черт! Ну ладно, -- сказал Фостер. -- Так, я рассказал вам все, что нужно, а теперь поезжайте. Я остаюсь здесь и пока вас не будет смотрю за дурдомом. Воображаю, как будет весело, если тут все такие, как вчерашняя дамочка.
На земле белели клочки бумаги.
Обхватив нас с Вайдой руками, Фостер очень дружелюбно и утешительно обнял нас, словно пытаясь этими руками сказать, что все будет в полном порядке, и вечером мы увидимся.
-- Ладно, ребятки, удачи вам.
-- Большое спасибо. -- Вайда повернулась и чмокнула Фостера в щеку. Прижавшись щекой к щеке, они героически выглядели отцом и дочерью -- в том классическом стиле, который довел нас до этих самых лет.
-- Влезайте, -- сказал Фостер.
Мы влезли в фургон. Мне вдруг стало ужасно странно снова находиться в машине. Металлическая яйцовость фургона очень удивила меня -- будто мне в известном смысле пришлось заново открывать для себя Двадцатый Век.
Фостер стоял на обочине, пристально глядя, как Вайда справляется с рычагами управления.
-- Готов? -- спросила она, обернувшись ко мне с полузаметной улыбкой.
-- Ага, давно я в машину не садился, -- сказал я. -- Прямо машина времени.
-- Я знаю, -- сказала она. -- Ты не волнуйся. Я знаю, что делать.
-- Хорошо, -- ответил я. -- Поехали.
Вайда завела фургон, точно была рождена для приборной доски, руля и педалей.
-- Хороший звук, -- сказала она.
Фостеру понравилось, что ей все удалось, и он кивнул ей, как равной. Потом махнул -- "путь свободен", Вайда выехала на этот путь, и мы отправились к доктору Гарсии, ждавшему нас в тот же день в Тихуане, Мексика.
КНИГА 4:ТИХУАНА
Автострадники
Я уже забыл, как улицы Сан-Франциско добираются до автострады. На самом деле, я вообще забыл, куда бегут улицы Сан-Франциско.
Удивительно было снова оказаться снаружи, снова ехать в машине. Прошло почти три года. Боже мой. Когда я пришел в библиотеку, мне было двадцать восемь, а теперь мне тридцать один.
-- Что это за улица? -- спросил я.
-- Дивизадеро, -- сказала Вайда.
-- Ах, да, -- сказала я. -- Действительно Дивизадеро.
Вайда посмотрела на меня очень сочувственно. Мы остановились на красный свет рядом с местом, в котором продавали летучих цыплят и спагетти. Я и забыл, что существуют такие места.
Вайда отняла руку от руля и похлопала меня по колену.
-- Мой бедный маленький отшельник, -- сказала она.
На Дивизадеро мы увидели человека -- из садового шланга он мыл окна в похоронной конторе. Струей воды он поливал окна на втором этаже. Ненормальное зрелище -- в такую-то рань.
Затем Вайда свернула с Дивизадеро и поехала вокруг квартала.
-- Оук-стрит, -- сказала она. -- Помнишь Оук-стрит? Она выведет нас на автотрассу, а потом -- до самого аэропорта. Ты же помнишь аэропорт, правда?
-- Да, -- ответил я. -- Но я никогда не бывал в самом аэроплане. Я ездил туда с друзьями -- это они улетали на аэроплане, но это было много лет назад. Аэропланы хоть как-то изменились?
-- Ох, милый мой, -- сказала Вайда. -- Когда все это кончится, я вытащу тебя из библиотеки. Мне кажется, ты просидел там достаточно. Пусть поищут кого-нибудь другого.
-- Не знаю, -- сказал я, пытаясь сменить тему. Я заметил негритянку -- она толкала по Оук-стрит пустую тележку из магазина "Сэйфуэй". Уличное движение вокруг нас было очень хорошим. Оно одновременно пугало и возбуждало. Мы ехали к автостраде.
-- Кстати, -- спросила Вайда. -- На кого ты работаешь?
-- В смысле? -- сказал я.
-- В смысле, кто оплачивает счета твоей библиотеки? -- сказала она. -- Кто платит деньги за то, чтобы она работала? Кто несет расходы?
-- Никто не знает, -- сказал я, сделав вид, что это и есть ответ на вопрос.
-- Как это -- никто не знает? -- спросила Вайда. Не сработало.
-- Время от времени Фостеру присылают чек. Он никогда не знает, когда получит его, и сколько денег там будет. Иногда присылают слишком мало.
-- Кто? -- Вайда не собиралась отступать.
Мы остановились на красный свет. Я попробовал зацепиться за что-нибудь взглядом. Мне не нравились разговоры о финансовой организации библиотеки. Мне не нравилось думать о библиотеке и деньгах одновременно. Но увидел я только негра, который еще в одной тележке развозил газеты.
-- О ком ты говоришь? -- спросила Вайда. -- Кто несет все расходы?
-- Фонд. Мы не знаем, кто за ним стоит.
-- Как называется этот фонд? -- спросила Вайда.
Наверное, этого оказалось недостаточно.
-- "Американское Навсегда Итд.".
-- "Американское Навсегда Итд.", -- повторила Вайда. -- Ничего себе! Похоже на игры с налогами. Кажется, твоя библиотека -- чей-то способ не платить налоги.
Теперь Вайда улыбалась.