-- Не знаю, -- сказал я. -- Я знаю только то, что я должен там быть. Это моя работа. Я должен там находиться.
-- Милый, я думаю, тебе следует найти себе другую работу. Ты же хоть что-то умеешь?
-- Я много умею, -- сказал я, слегка обидевшись.
В этот момент мы выломились на автотрассу, мой желудок вспорхнул стаей птиц и змей, запутавшихся у них в крыльях, и мы влились в поток американского моторизованного сознания.
После стольких лет это было страшно. Я чувствовал себя динозавром, которого выдернули из могилы и заставили бегать наперегонки с автострадой и ее металлическими плодами.
-- Если ты не хочешь работать, милый, -- сказала Вайда, -- я смогу содержать нас, пока тебе этого не захочется, но ты должен выкарабкаться из этой библиотеки как можно скорее. Это место тебе уже не подходит.
В окно я увидел знак: курица держит гигантское яйцо.
-- Я сейчас совсем о другом думаю, -- сказал я, пытаясь уклониться от темы. -- Давай поговорим об этом через несколько дней.
-- Неужели тебя беспокоит аборт, милый? -- сказала Вайда. -- Нге волнуйся, пожалуйста. Я вполне доверяю Фостеру и его врачу. А кроме этого, сестра в прошлом году делала в Сакраменто аборт и на следующий день уже пошла на работу. Небольшая усталость и только, так что не волнуйся. Аборт -- довольно простая штука.
Я повернулся и посмотрел на Вайду. После этих слов она не отрывала глаз от дороги, мы с ревом неслись по автостраде прочь из Сан-Франциско, мимо Потреро-Хилл, к самолету, который в 8:15 должен был поднять нас над Калифорнией и в 9:45 опустить на землю в Сан-Диего.
-- Давай, когда вернемся, поедем и поживем некоторое время в пещерах, -- сказала Вайда. -- Скоро весна. Там должно быть красиво.
-- Грунтовые воды, -- сказал я.
-- Что? -- переспросила Вайда. -- Я не расслышала. Я смотрела, что будет делать вон тот "шевроле" впереди. Что ты сказал, милый?
-- Ничего, -- ответил я.
-- Как бы то ни было, -- сказала она. -- Нужно вытащить тебя из библиотеки. Может, самое лучшее -- просто бросить все это, забыть о пещерах и начать заново на новом месте. Поехать в Нью-Йорк или поселиться в Милл-Вэлли, или снять квартиру на Бернал-Хайтс, или я восстановлюсь в университете Калифорнии и получу степень, и найдем себе место в Беркли. Там славно. Ты будешь героем.
Казалось, Вайду гораздо больше волнует, как вытащить меня из библиотеки, чем аборт.
-- Библиотека -- это моя жизнь, -- сказал я. -- Не знаю, что бы я без нее делал.
-- Мы сварганим тебе новую жизнь, -- сказала Вайда.
Я посмотрел вдоль автотрассы туда, где нас поджидал международный аэропорт Сан-Франциско: раннее утро средневековья, замок скорости в недрах космоса.
Международный аэропорт Сан-Франциско
Вайда оставила фургон неподалеку от статуи Мира Бенни Буфано -- та ждала нас, гигантской пулей возвышаясь над машинами. В море металла статуя выглядела покойно. Стальная штука с тонкой мозаикой и мраморными людьми сверху. Люди пытались нам что-то сказать. К сожалению, у нас не было времени слушать.
-- Ну, вот мы и приехали, -- сказала Вайда.
-- Ага.
Я вытащил сумку, и мы оставили фургон на стоянке в такую рань, рассчитывая, что если все пойдет по плану, то вечером мы его заберем. Рядом с другими машинами фургон выглядел одиноким бизоном.
Мы прошли к терминалу. Из самолетов входили и выходили сотни людей. Воздух был увешан сетями дорожного возбуждения, люди путались в них, и мы тоже попались в улов.
Терминал международного аэропорта Сан-Франциско невероятно огромен, похож на эскалатор, на мрамор, вылитый робот, он хочет сделать для нас то, к чему мы, кажется, пока не очень готовы. К тому же он сильно напоминает "Плэйбой".
Мы подошли -- это оказалось очень большим расстоянием -- и забрали билеты у стойки "Тихоокеанских Юго-западных Авиалиний". Молодые красивые мужчина и женщина за стойкой свое дело знали. Девушка хорошо смотрелась бы и без одежды. Вайда ей не понравилась. На груди у той пары были приколоты полукрылышки -- словно ястребы после ампутации. Я положил билеты в карман.
Мне захотелось в туалет.
-- Подожди меня здесь, милая, -- сказал я.
Туалет оказался настолько элегантен, что мне стало не по себе: чтобы отлить, следовало надеть смокинг.
Пока меня не было, к Вайде клеилось трое мужчин. Один хотел на ней жениться.
До вылета в Сан-Диего оставалось минут сорок, поэтому мы пошли выпить кофе. Странно снова оказаться среди людей. Я забыл, как это трудно, когда их много.
Все, разумеется, глазели на Вайду. Я никогда раньше не видел, чтобы девушка привлекала столько внимания. Все было точно так, как она и говорила -- и даже хуже.
Молодой симпатяга в желтой тужурке, точно чертов метрдотель, провел нас к столику под растением с большими зелеными листьями. Он неимоверно заинтересовался Вайдой, хотя старался не подавать виду.
Лейтмотивом ресторана было красное с желтым, поразительное количество молодежи и громкий лязг посуды. Я и забыл, что тарелки могут быть такими шумными.
Я посмотрел в меню, хоть и не проголодался. Я уже много лет не заглядывал в меню. Меню сказало мне "доброе утро", и я ему ответил: "Доброе утро". Вот так и жизнь может закончиться -- разговорами с меню.
В ресторане все мгновенно обратили внимание на красоту Вайды -- женщины тоже, но с изрядной долей ревности. Они испускали зеленую ауру.
Официантка в желтом платье и симпатичном белом фартуке приняла у нас заказ на пару чашек кофе и ушла за ним. Она была хорошенькой, но Вайда ее затмила.
Мы видели в окно, как прилетают и улетают самолеты, прибавляя Сан-Франциско к миру, а затем снова отнимая его со скоростью 600 миль в час.
На кухне работали негры в белых униформах и высоких белых колпаках, но в самом ресторане ни однин негр не ел. Наверное, негры не летают на самолетах в такую рань.
Официантка принесла кофе. Поставила на столик и ушла. У нее красивые светлые волосы, но все напрасно. Меню она забрала с собой: до свиданья, доброе утро.
Вайда догадалась, о чем я думаю, и сказала:
-- Ты видишь все это впервые. Пока я не познакомилась с тобой, мне это здорово мешало. Ну, ты все знаешь.
-- Ты когда-нибудь хотела сниматься в кино или работать тут, в аэропорту? -- спросил я.
От этих слов Вайда расхохоталась, парнишка лет двадцати опрокинул на себя кофе, а хорошенькая официантка кинулась к нему с полотенцем. Он варился в собственном кофе.
Подошло время посадки, и мы ушли из ресторана. У выхода я расплатился с хорошенькой кассиршей. Взяв у меня деньги, она улыбнулась. Потом посмотрела на Вайду и улыбаться перестала.
У работающих в аэропорту женщин много красоты, но Вайда гасила ее так, точно ее никогда и не было. Ее собственная красота, словно живое существо, была безжалостна.
Мы шли к самолету, а пары толкали друг друга локтями, чтобы вторая половина тоже обратила внимание на Вайду. Красота ее стала причиной миллиона синяков: ах, де Сад, медовые соты твоих утех.
Двух четырехлетних карапузов, шедших следом за мамашей, парализовало от шеи до макушки, когда они поравнялись с нами. Они не сводили глаз с Вайды. Не могли.
Мы дошли до зала ТЮА, вызвав смятение среди всех мужчин, что попались нам по пути. Я обнимал Вайду за плечи, но это было необязательно. Она почти полностью преодолела ужас собственного тела.
Я никогда не видел ничего подобного. Человек средних лет, по виду коммивояжер, курил сигарету. Он бросил на Вайду взгляд и промахнулся сигаретой мимо рта.
Он стоял, вылупившись, как идиот, не сводя с Вайды глаз, и не обращая внимания на то, что красота заставила его утратить контроль над миром.
ТЮА
Приземистый самолет ухмылялся и хвостом походил на акулу. В аэроплане я впервые. Странно влезать внутрь этой штуки.
Когда мы садились на свои места, Вайда вызвала обычную панику среди мужской части пассажиров. Мы немедленно пристегнулись. Все, кто садится в аэроплан, вступают в братство нервозности.
Я выглянул в окно -- мы сидели над крылом. Потом я с удивлением обнаружил на полу аэроплана ковер.
На стенах висели картинки с видами Калифорнии: трамваи, Голливуд, Койт-Тауэр, телескоп на Маунт-Паломар, калифорнийская миссия, мост Золотые Ворота, зоопарк, яхта и т. д. -- а также здание, которое я не узнал. Я очень пристально всматривался в это здание. Наверное, его построили, пока я был в библиотеке.
Мужчины продолжали таращиться на Вайду, хотя в самолете было полно симпатичных стюардесс. Вайда делала стюардесс невидимыми -- наверное, для них это редкость.
-- Я в самом деле не могу поверить, -- сказал я.
-- Пусть забирают, если так хочется. Я ничего не делаю специально, -- сказала Вайда.
-- Ты -- настоящая награда, -- сказал я.
-- Только потому, что я с тобой, -- ответила она.
Перед взлетом с нами из динамиков поговорил какой-то мужчина. Он приветствовал нас на борту, потом долго рассказывал о погоде, температуре, облаках, солнце, ветре и о том, какая погода ждет нас на калифорнийской земле. Нам вовсе не хотелось столько слушать о погоде. Видимо, что это был пилот.
За бортом было серо и холодно -- и никакой надежды на солнце. Мы уже взлетали. Мы двигались по взлетной полосе -- сначала медленно, затем быстрее, быстрее, быстрее: господи боже мой!
Я смотрел на крыло. Заклепки в нем выглядели ужасно хрупкими -- им же ничего не стоит сломаться. Крыло время от времени вздрагивало -- очень мягко, но с весьма прозрачным намеком.
-- Как тебе? -- спросила Вайда. -- Ты что-то позеленел по краям.
-- Как-то странно, -- сказал я.
Когда мы взлетали, с крыла свисала пола средневековых лат -- металлические кишки какой-то птицы, втягиваемые и иллюзорные.
Мы пролетели над клубами тумана и вырвались на солнце. Просто фантастика. Белые прекрасные облака росли, как цветы, на верхушках холмов и гор, лепестками скрывая от нашего взора долины.
На своем крыле я разглядел что-то похожее на кофейное пятно -- словно кто-то поставил на плоскость чашку. Круглый след от донышка, а потом -- густая плотная клякса, точно чашка все-таки опрокинулась.
Я держал Вайду за руку.
Время от времени мы натыкались в воздухе на невидимые предметы, и самолет вставал на дыбы, будто призрачная лошадь.
Я снова взглянул на кофейное пятно, и так высоко над миром оно мне даже понравилось. Меньше, чем через час мы приземлимся в Бёрбанке, Лос-Анжелес, высадим пассажиров, возьмем новых и полетим дальше, в Сан-Диего.
Мы путешествовали так быстро, что через несколько мгновений нас не стало.
Кофейное пятно
Я просто полюбил это кофейное пятно на своем крыле. Оно идеально подходило этому дню: словно талисман. Я начал было размышлять о Тихуане, но затем передумал и снова вернулся к кофейному пятну.
А в самолете что-то происходило со стюардессами. Они собирали билеты, предлагали кофе и вообще старались понравиться.
Стюардессы, похожие на красивых монахинь из "Плэйбоя", прогуливались взад-вперед по коридорам, точно самолет был женским монастырем. Они носили короткие юбки, щеголяя симпатичными коленками и красивыми ногами, но их коленки и ноги становились невидимыми рядом с Вайдой, которая спокойно сидела в соседнем кресле, держала меня за руку и думала о в Тихуане -- месте назначения своего тела.
Среди гор возник изумительный зеленый кармашек. Наверное, ранчо, поле или пастбище. Я полюбил этот зеленый кармашек навечно.
Таким чувствительным я вдруг стал от скорости аэроплана.
Через некоторое время облака неохотно уступили долинам, теперь мы путешествовали над угрюмой землей, и даже облакам ее не хотелось. Под нами не было ничего человеческого -- лишь несколько дорог извивались в горах длинными сухими червяками.
Вайда сидела тихая и прекрасная.
На моем крыле взад и вперед раскачивалось солнце. Я смотрел мимо кофейного пятна вниз на полупустынную долину, где аграрные планы человека размечены желтым и зеленым цветом. В горах деревьев не было -- горы оставались бесплодными и покатыми, как древние хирургические инструменты.
Я посмотрел на средневековую кишечную полу крыла -- она поднималась и поглощала сотни миль в час прямо перед моим талисманом кофейного пятна.
Вайда была изумительна, хотя глаза ее грезили югом.
Люди на другом краю самолета смотрели куда-то вниз. Мне стало интересно, и я тоже посмотрел вниз со своей стороны: маленький городок, ласковая земля, снова городки -- уже наползают один на другой. Нежность земли превратилась в сплошные городки, раскорячилась Лос-Анжелесом, и я стал искать в нем автостраду.
Человек, который, как я надеялся, был пилотом или выполнял еще какие-то обязанности в самолете, сообщил, что через две минуты мы идем на посадку. Мы неожиданно влетели в облачную дымку, ставшую аэропортом Бёрбанк. Солнце не светило, все было сумрачным. Этот сумрак был желтоватым, серый остался в Сан-Франциско.
Самолет опустел и заполнился вновь. Пока все это происходило, Вайда оказалась под прицелом множества взглядов. Одна из стюардесс замешкалась в нескольких рядах от нас и уставилась на Вайду, словно проверяя, действительно ли она там сидит.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросил я.
-- Отлично, -- ответила Вайда.
Мимо на взлет проехал крохотный авиалайнер величиной с "P-38", с ржавыми на вид пропеллерами. Из его окон выглядывала толпа перепуганных пассажиров.
Перед нами теперь сидели какие-то бизнесмены. Они разговаривали о девушке. Все ее хотели. Она была секретаршей в филиале Финикса. Они разговаривали о ней на языке бизнесменов:
-- Хорошо бы получить доступ к ее счету! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха!
"Пилот" приветствовал новых пассажиров на борту и снова долго говорил о погоде. Слушать его никому не хотелось.
-- Мы приземлимся в Сан-Диего через двадцать одну минуту, -- завершил он свой прогноз.
Когда мы взлетали над Бёрбанком, параллельно через дорогу от аэропорта ехал поезд. Мы оставили его позади, точно его там и не было, как, впрочем, и Лос-Анжелеса.
Мы пробились через плотную желтую дымку, на крыле снова спокойно засияло солнце, от счастья мое кофейное пятно превратилось в сёрфера, но скоро прошло и это.
Динь-дон до Сан-Диего
Динь-дон!
Почти Весь путь до Сан-Диего прошел в облаках. Время от времени из динамиков по аэроплану разносился звон колокольчика. Я не знал, что это такое.
Динь-дон!
Стюардессы снова собирали билеты и нравились пассажирам. Улыбки не сходили с их лиц. Они улыбались, даже когда не улыбались.
Динь-дон!
Я подумал о Фостере и библиотеке, потом очень быстро сменил в уме тему. Не хотел я думать о Фостере и библиотеке: мрачная рожа.
Динь-дон!
Затем мы влетели в плотный туман, и самолет начал издавать смешные звуки. Звуки были довольно крепкими. Я даже подумал, что мы уже приземлились в Сан-Диего и катимся по взлетной полосе, но стюардесса сказала, что мы только собираемся приземляться, то есть пока еще мы в воздухе.
Хммммммммм...
Динь-дон!
Горячая вода
Мы удалялись от Сан-Франциско с поразительной скоростью. Без малейшего усилия покрыли сотни миль, будто нас тащила вперед лирическая поэзия. Неожиданно мы вырвались в просвет между облаками и поняли, что летим над океаном. Я видел, как внизу разбиваются о берег белые волны, -- Сан-Диего. Я увидел штуку, похожую на тающий парк, потом у меня заложило уши, и мы начали снижаться.
Самолет остановился -- напротив аэропорта было пришвартовано множество военных кораблей: они стояли в низком сером тумане цвета их корпусов.
-- Можешь перестать зеленеть, -- сказала Вайда.
-- Спасибо, -- ответил я. -- Я играю в дерево впервые. Наверное, это не мое призвание.
Мы вышли из самолета, и Вайда, как обычно, смутила пассажиров-мужчин и рассердила пассажиров-женщин.
Когда мы входили в терминал, два моряка вытаращились на нее так, точно глаза им заклинило пинбольными автоматами. Аэровокзал был маленьким и старомодным.
И мне захотелось в туалет.
Чем отличается международный аэропорт Сан-Франциско от международного аэропорта Сан-Диего? Мужским туалетом.
В международном аэропорту Сан-Франциско горячая вода остается горячей все время, пока моешь под краном руки, а в международном аэропорту Сан-Диего -- нет. Если тебе нужна горячая вода, приходится постоянно придерживать кран.
Пока я проводил свои наблюдения над горячей водой, к Вайде клеилось пятеро мужчин. Она отмахивалась от них, как от мух.
Мне захотелось выпить, что для меня весьма необычно, но в маленьком темном баре толпились моряки. Мне не понравился бармен. Похоже, это не очень хороший бар.
Среди мужчин в зале поднялась какая-то суета и беспорядок. Один даже упал. Не знаю, как ему это удалось, но как-то удалось. Он лежал на полу и смотрел снизу на Вайду как раз в тот миг, когда я решил не выпивать в баре, а лучше сходить в кафе и выпить чашечку кофе.
-- Мне кажется, ты повредила ему вестибулярный аппарат, -- сказал я.
-- Бедняга, -- сказала Вайда.
Полет задом наперед
Лейтмотивом кафе в аэропорту Сан-Диего было все мелкое и невзрачное, огромное количество молодежи и ящики, набитые восковыми цветами.
Кроме этого, в кафе было полно летающего народа -- стюардесс, пилотов и прочих, которые говорили о самолетах и рейсах.
Вайда, как обычно, всех ошеломила, пока я заказывал две чашки кофе у официантки в белой форме. Девушка не была ни молоденькой, ни хорошенькой и к тому же еще не проснулась.
Тяжелые зеленые шторы на окнах кафе не пускали внутрь свет. Снаружи тоже ничего видно не было -- даже крыла.
-- Ну, вот мы и приехали, -- сказал я.
-- Это уж точно, -- сказала Вайда.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросил я.
-- Скорей бы все кончилось, -- сказала Вайда.
-- Ага.
Два человека рядом с нами разговаривали о самолетах, ветре, снова и снова повторяя цифру восемьдесят. Они говорили о милях в час.
-- Восемьдесят, -- сказал один.
Потеряв нить их разговора, я задумался об аборте и Тихуане, а потом услышал, как один человек сказал:
-- На восьмидесяти ты будешь лететь задом наперед.
Центр города
В Сан-Диего стоял облачный несуществующий день. Мы сели в "желтый кэб" до центра. Таксист пил кофе. Мы влезли в машину, и он, допивая кофе, долго и внимательно глядел на Вайду.
-- Куда? -- спросил он больше у Вайды, чем у меня.
-- В "Зеленый отель", -- сказал я. -- Это...
-- Я знаю, -- сказал он Вайде.
И вывез нас на автостраду.
-- Как вы думаете -- солнце будет? -- спросил я, не зная, что можно сказать еще. Конечно, можно было вообще ничего не говорить, но он таращился на Вайду в зеркальце заднего вида.
-- Выскочит часиков в двенадцать, но мне и так нравится, -- сказал он Вайде.
Поэтому я хорошенько рассмотрел его физиономию в зеркале. Похоже, его избили до смерти винной бутылкой -- но не самой бутылкой, а содержимым.
-- Вот, приехали, -- сказал он Вайде, наконец, подтянувшись к "Зеленому отелю".