Молодая работница карандашной фабрики в городе Атланта, штат Джорджия, найдена убитой. В убийстве девушки обвинен управляющий фабрикой Лео Франк, хотя прямых улик не найдено. Совершить убийство мог и другой человек, чернокожий уборщик той же фабрики, но суд, уступая общественному мнению, склонен считать преступником еврея Франка…
Дэвид Мэмет (р. 1947), американский драматург, эссеист и прозаик, лауреат Пулитцеровской премии, с поразительным мастерством передает граничащее с безумием состояние обвиняемого во время суда и после приговора, отбывающего первые месяцы пожизненного заключения и не подозревающего, какая страшная судьба ожидает его в недалеком будущем.
Дэвид Мэмет
Древняя религия
Роман
Посвящается рабби Ларри Кушнеру
Плавильня - для серебра и горнило - для золота, а сердца испытывает Господь.
Притчи, 17,3.
В 1913 году в Атланте, штат Джорджия, была убита молодая женщина. Ее звали Мэри Фэган, и она работала на местной фабрике по производству карандашей. Управляющий фабрикой Лео Франк, еврей из Нью-Йорка, был обвинен в этом преступлении и предстал перед судом.
Коробка была выстлана газетой. Он снял крышку, чтобы достать свежий воротничок. И, как это часто с ним случалось, увидев газету, задумался. Она была приклеена к стенкам и дну, и на ней значилась дата: 10 апреля 1868 года. Но бумага не пожелтела.
"Похоже, клей стал консервантом, - решил он. - Неплохо бы разобраться, какое именно вещество играет эту роль, и соответственно скорректировать технологию производства газетной бумаги, чтобы продлить ее срок службы. - Он улыбнулся. - С другой стороны, не войдет ли это в противоречие с сутью периодической печати, которая как раз заключается в ее недолговечности? А если бы изначально газетная бумага была неподвластна времени, то, исключив из производственного процесса консервант, мы бы снизили расходы, что стало бы несомненным достижением. Разве не так? Вполне возможно, в один прекрасный день кто-то вдруг осознал, - продолжал он цепь размышлений, - что в сохранении четкости газетной печати дольше суток нет ни малейшей необходимости, и таким образом совершил переворот в печатной индустрии?
Да, - думал он. - События могли развиваться именно так, а могли и в противоположном направлении. И оба эти пути достойны восхищения".
Вдоль стыка стенок коробки с дном шло объявление о предстоящем митинге, участники которого собирались призвать Изабеллу, королеву Испании, освободить Эдгардо Мортару.
"Верните Дитя его Законным Родителям…", - писала газета. Это была "Бруклин игл", и к коробке ее в те далекие времена приклеил кто-нибудь из родственников жены. Эдгардо Мортара, мальчик из еврейской семьи, тяжело болел и, как считалось, находился при смерти. Улучив момент, когда родителей не было дома, няня ребенка, католичка, унесла его из дому и крестила, чтобы спасти душу мальчика. Эдгардо оказался, по сути, похищенным из родительского дома государством: никакие дипломатические и религиозные аргументы не смогли побудить правительство Испании и католическую церковь вернуть ребенка семье.
Франк смотрел на газетные строки и думал о тех бесконечных и совсем невеселых дискуссиях, которые он и его собратья по вере вели по поводу этого чудовищного нарушения всех мыслимых прав.
В коробке лежали воротнички и тут же, в сафьяновом футляре, запонки. Он пристегнул воротничок к свежей рубашке и подошел к зеркалу, чтобы повязать галстук.
- Да, выглядишь ты замечательно, - сказала жена.
Он кивнул, и они продолжили приготовления к ставшему ритуальным визиту к Моррисам.
- …тут и листовки ку-клукс-клана, - говорил Моррис, - и объявления в газетах… Читаю в здешней прессе: "Евреи и католики, вам тут не место. Сваливайте, пока мы вас не уничтожили". В Белтоне и Ренстоне людей выволакивают из домов. Один священник…
Он закашлялся. Потянулся за рюмкой с ликером.
- Откуда у вас такие? - спросил он.
- Это тетушки Клэр, - ответил Франк.
- Подарила?..
- Именно.
Моррис полюбовался рюмочкой с изящной гравировкой, посмотрел на свет, приподнял, чтобы изучить донышко.
- "Бавария", - прочитал он. Потом вздохнул и откинулся на кушетке, расслабленно положив руку на высокую боковину. - "Бавария", - тихо повторил он про себя, вполне довольный, что слово это ничего не говорит, что он - глава семейства, настоящий мужчина, сидит здесь в кругу друзей после отличного ужина, что он серьезен, как обычно бывают серьезны люди, занятые не пустой болтовней, а беседой, представлявшей интерес для присутствующих, но при этом не таившей настоящей опасности.
"Нет, я ему не завидую, - думал Франк. - Славный малый, если хорошенько все взвесить, и чванства в нем не больше, чем было бы во мне, окажись я в его положении, да и чем во мне сейчас, раз уж на то пошло. А коли у нас принято восхищаться твердостью духа, он достоин восхищения: Моррис человек твердый, этого у него не отнять. Дай Бог, со временем, да с небольшой помощью, и я смогу достичь того же".
- Ку-клукс-клан… - снова начал Моррис.
"И все же, что он о себе возомнил?" - продолжал размышлять Франк.
- Кто из нас может поручиться, что неуязвим для ку-клукс-клана?
"Честное слово, какие-то ночные страшилки, - думал Франк. - А мы-то сами? Сидим, распахнув глаза, будто десятилетние дети, и ждем, сладко замирая, когда нас напугают до полусмерти".
Мэйра вернулась в комнату, и за ее спиной Франк увидел чернокожую служанку, которая явно только что получила от хозяйки последние указания. Мэйра стояла в дверях и смотрела на мужа. Застыв подобно статуе, она некоторое время внимала Моррису. Потом села на стул у двери - медленно, согласуя движения с ритмом мерно текущей речи, опустилась на сиденье. Ее муж, обводя глазами собравшихся, встретил ее взгляд и одобрительно кивнул, будто начальник, отмечающий заслуги верного помощника.
- … и вот Вайс… - сказал он.
Дочка Морриса выбежала по какой-то надобности в прихожую. Мать немедленно выскочила следом из гостиной и, шикнув, вернула девочку на место.
- … оставался дома три дня. Сидел и ждал самого страшного…
Один из мужчин кивнул, затянулся сигарой и выпустил клуб дыма.
- … не находя себе места. Его магазин, его дом…
- Его сбережения, - вставил один из родственников.
- Вот именно, - великодушно подтвердил Моррис. - Именно. Жена и семья… Он не решался наведаться в собственный магазин. Закрыл ставни. Помощь… Не знаю, ждали они тогда чьей-то помощи или нет. Об этом они не рассказывали. Но я знаю, что из дому они ни на шаг. Никто из членов семьи, из домочадцев…
Чего он только там не передумал, - продолжил Моррис, возвращаясь к основной теме. - Бегство… Сопротивление… Что он мог? По-моему, у него и дробовика-то дома не было. Готов даже поручиться - не было…
Люди за столом закивали.
- Значит, бежать? Бросить все? А как бежать? Если куклуксклановцы перекрыли все пути? Могли они бежать, минуя дороги? Ни в коем случае. Что им оставалось?
- Железная дорога, - предположил какой-то юнец.
Взрослые взглянули на него осуждающе.
- Нет-нет, именно так, - сказал Моррис. - Оставалась железная дорога. И тогда они собрали то немногое, что могли унести, не обратив на себя лишнего внимания. Решили сделать вид, что отправляются на пикник. Они решили выйти из дома в субботу вечером, будто на прогулку, и двигаться к станции, чтобы явиться туда как раз к отбытию - обратите внимание, не к прибытию, а к отбытию - девятичасового поезда на Коринф. Они боялись садиться в вагон заранее, потому что куклуксклановцы могли запросто зайти вслед за ними и вытащить их оттуда. Это было бы самым ужасным… в шаге от свободы…
Моррис опустил взгляд на рюмку с ликером, стоявшую перед ним на столе. Потом бережно, очень бережно, взял ее за ножку и отодвинул на три дюйма.
- Они взяли детскую коляску, - сказал он, - потому что в ней можно было вывезти хотя бы самое необходимое. Плетеная детская коляска, забитая столовым серебром, памятными фотографиями, не знаю, документами… И вот они вышли. А по всему городу - плакаты. "Рыцари Ку-клукс-клана приговаривают к смерти Бич Человечества: католиков и евреев. Мы поразим их огненным мечом, и не будет их среди Нас…"
- Ну, вообще-то национальная гвардия штата должна была вмешаться, - заметил юный родственник хозяина дома. - То есть да, конечно, что толку в национальной гвардии, но все же мне кажется…
- И что же тебе кажется? - спросил Моррис. - Что именно тебе кажется? - Он улыбнулся.
- Что же с ними стало? - подала голос одна из женщин, и все присутствующие завозились и придвинулись ближе к Моррису.
- А я вам сейчас скажу. Они вышли из дома и двинулись к железнодорожной станции, каждую секунду ожидая получить пулю или удар прикладом или услышать крик: "Вот они, евреи!" Ожидая, что их вот-вот затащат в какой-нибудь закоулок или отволокут на городскую площадь. И вот они идут мимо своего магазина. В последний раз бросают взгляд на вывеску: "Вайс. Галантерейные товары". Этот магазин они создали на пустом месте - отец Вайса торговал вразнос, ходил от дома к дому с мешком на спине. А теперь… Вайс. Видный человек в городе. Кто только к нему не обращался! Если нужно пожертвование… - Мужчины закивали. Деловые люди такое понимают. - …нужен подарок… отрез ткани. Или пошить форму…
- О да! - подтвердил один из родственников.
- …для футбольной команды. Для оркестра. Если что-то нужно для города… К кому бегут? Вайсы давно, с полвека тому, стали частью города. Вот что значит "Вайс. Галантерейные товары". А что же этот город? Он восстал против них, он жаждет их крови, хочет видеть, как ветер раскачивает их тела. И вот магазин остается у них за спиной. Только представьте, какую горечь чувствовал Вайс, когда проходил мимо закрытых ставнями витрин и знал, что в любой момент, а главное - неизбежно эти витрины разобьют, а магазин разграбят и сожгут дотла. Сожгут то, на что ушла жизнь двух поколений его семьи.
Вайсы слышат свисток поезда и продолжают свой путь. Дальше, еще дальше. Пересекают площадь. А на Главной улице - они. Ку-клукс-клан. Там их сборище. Сколотили помост, сгрудились на нем в своих инквизиторских балахонах и оттуда, сверху, подстегивают, заводят толпу. Человек тридцать, а то и пятьдесят, в белых балахонах - и толпа городских жителей.
Но они идут дальше. Идут к поезду. Что замечает Вайс краем глаза? Неужели один из куклуксклановцев обернулся и посмотрел на них? Так? Нет, ничего. Они продолжают путь. Представляете эту жалкую процессию? Муж с женой. Трое детей и детская коляска, в которой лежит все, что они надеются сберечь.
Вот и перрон. Вот поезд. Люди рассаживаются по вагонам. Проводник что? Правильно, поглядывает на часы. Потом смотрит вдоль поезда направо, смотрит налево. Вот-вот махнет машинисту, что пора трогаться. Вайсы устремляются к поезду, они спешат, проводник торопит: "Заходите в вагон". Вайс пропускает семейство вперед, он зайдет последним, прихватив коляску, и он все еще слышит, понимаете, слышит голос куклуксклановца и шум толпы - они совсем рядом, на соседней улице. "Очистим нашу землю кровью… Смерть паразитам… Смерть тем, кто несет с собой смерть… Смерть евреям…" Он ставит ногу на ступеньку вагона. "Слава Господу, я спас свою семью". И тут кто-то кладет руку ему на плечо. Он оборачивается и видит трех мужчин в капюшонах.
Чернокожая девушка появляется на пороге гостиной с кофейником. Мэйра протягивает руку - остановить служанку.
- …Вайс оборачивается и видит трех мужчин. "Куда вы собрались?" - говорит один из них. Чей это голос? Узнает ли его Вайс? Да какая разница? Кто-то из местных. Наверняка заходил к нему в магазин. Но разве сейчас это имеет значение. "Куда вы собрались?" Второй мужчина держит в руке факел. Вот он передает его третьему, а сам подходит к проводнику, указывает на жену и детей Вайса, которые уже в вагоне, и жестом приказывает высадить их на перрон. И проводник подчиняется.
Поезд трогается. Проводник, оглянувшись, качает головой и заходит в вагон. А Вайс и его семья остаются стоять на пустом перроне.
"И куда же вы собрались?" - "Сэр, - отвечает Вайс. - Ведь в листовках написано, что евреи… что евреи должны уехать из города…"
Мужчина в капюшоне подходит к нему вплотную. И говорит: "Боже мой, мистер Вайс, это же не про вас! Вы - наш еврей…"
Взрыв смеха потряс гостиную. Один из кузенов Морриса зашелся кашлем. Жена Франка звонко шлепнула себя по бедрам и посмотрела на свою сестру Мэйру, которая уже осушала платочком выступившие от смеха слезы. Франк покачал головой и усмехнулся. Моррис повернулся к нему.
- Вы - наш еврей, - повторил Моррис и тоже покачал головой, а потом кивнул чернокожей служанке, стоявшей в дверях, давая знак: "Да. Теперь можно". И она вошла с кофейником на пасхальном подносе.
БЛЮДО ДЛЯ СЕДЕРА
Был там изображен человек со старинным ружьем - замок то ли фитильный, то ли колесцовый, из рисунка не разобрать, да и что евреи понимают в ружьях. Но все же он красовался на блюде, вокруг него - слова на иврите: маца, марор, карпас, то бишь ритуальные угощения пасхального седера, а около каждого слова - маленькое углубление. А в центре, стало быть, "этот парень", как Франк прозвал его, со своим мушкетом…
"Прямо-таки средневековая сцена, - думал он. - При таком одеянии ему бы скорее подошел арбалет…" На парне был то ли камзол, то ли длинный жилет и меховой колпак. Художник как мог изобразил стрелка, затаившегося в засаде, а на заднем плане, обернувшись мордочкой к зрителю, сидел кролик.
- Даже я, - обратился Франк к человеку из Нью-Йорка, - даже я, при всем своем невежестве, знаю, что охотиться для еврея - не кошерно.
Слово "кошерно" он произнес с некоторой робостью, будто говорил: не стану отрицать, слово это я слышал, но рассуждать на подобные темы мне бы не хотелось, поскольку одно лишь происхождение такого права не дает. Уж не знаю, к лучшему оно или к худшему, но моя связь с традицией - всего лишь случайность.
- Очень редкая вещь этот рисунок, - ответил ньюйоркец. - Сейчас объясню. Вы совершенно правы: нам действительно запрещено проливать кровь, за исключением быстрого, безболезненного и совершаемого с чувством уважения к животному забоя, который осуществляется обученным этому делу человеком с соблюдением необходимых ритуальных требований. Вы правы, эта охота не кошерна.
- Как и сам заяц, - вставил Моррис.
- И заяц, - согласился ньюйоркец. - В отличие от кролика.
- А чем отличаются кролик и заяц? - спросил Франк.
Человек из Нью-Йорка начал объяснять, а Франк подумал: "Я сам себе противен. На кого я пытаюсь произвести впечатление? Чего добиваюсь этим проявлением любопытства, этими "еврейскими" вопросами? Ну что мне задело…"
- …а заяц, - продолжал ньюйоркец, - это иной вид. Вот и все, что я могу сказать на этот счет.
- Что возвращает нас к теме, - заметил Моррис, - о рациональности самих предписаний.
- Возможно, - сказал человек из Нью-Йорка. - Вполне возможно.
Пауза.
- Заяц, - напомнил Франк.
- Как-то возник спор, - сказал ньюйоркец, - о различных видах животных. Почему, например, рыба должна считаться парве, или, если хотите, нейтральной пищей, в то время как куры подпадают под понятие плоти?
"По-моему, все это нелепо, - подумал Франк. - Зачем я только притворяюсь?"
- В Талмуде описан спор мудрецов о гусях, - продолжал разглагольствовать ньюйоркец. - Дело в том, что однажды, отправившись в некую далекую страну, путешественники увидели гусей, которые гнездились на деревьях, и это наблюдение натолкнуло их на мысль, не следует ли такого гуся считать плодом.
Сказав это, ньюйоркец улыбнулся.
- В далекую относительно чего? - спросил Франк.
- В далекую относительно?..
Собеседник Франка задумался, пытаясь соотнести вопрос с темой разговора. Потом кивнул.
- Вавилон. Значит - относительно Палестины. Ведь это описано в Талмуде, следовательно, речь шла о стране, далекой от Палестины. Сегодня это Месопотамия, вчера это был Вавилон… Да и куда еще могли отправиться путешественники, чтобы увидеть гуся на дереве? - задумчиво произнес ньюйоркец.
"Ненавижу этого человека, - думал Франк. - И всю традицию ненавижу. Забава для рабов, именующая себя философией. С таким же успехом можно взять рекламу с пачки сигарет и корпеть над ней тысячу лет. - Он опустил глаза. - "Отличный табак, отобранный и обработанный особым образом, окутывающий вас облаком наслаждения". Сколько раз здесь попадается буква "о"? - спросил он себя. - И какие тайны мироздания это открывает?
Страна идиотов. Хотя, с другой стороны… Что бы могла означать столь часто встречающаяся буква "о"…"
- …законы… страна, из которой они пришли… - тянул ньюйоркец.
"…и сколько раз на дню мы вот так, с позволения сказать, судорожно дергаемся, почему-то называя это "смыслом"?" - думал Франк.
- Но отказываться от охоты? - спросил Моррис. - Не слишком ли?
Ньюйоркец пожал плечами.
- Так как же охотник оказался на блюде? - продолжал Моррис.
Ньюйоркец поднял палец. Франк почувствовал неодолимое отвращение.
"Как в карикатуре, - подумал он. - За столом судья. На скамье подсудимых старый еврей. "Если вы утверждаете, что невиновны, почему вы не объяснили это полицейскому, когда он вас арестовывал?" Еврей пожимает плечами: "Я же был в наручниках"".
- Якнехаз, - сказал гость. - Акроним, или мнемоника, для этапов седера. Я.К.Н.Х.З. - буквы, которые символизируют последовательность, порядок ритуальной трапезы - ведь и седер на иврите означает "порядок". Якнехаз. Кстати, вам, человеку, знающему немецкий, это не напоминает на слух словосочетание Jagd den Hase, "Охота на зайца"? Конечно же напоминает. Очень даже.
Ньюйоркец повернулся и обратился ко всем сидящим за столом.
- И уверяю вас, - сказал он, - услышав однажды, вы не забудете этого до конца своих дней. - Он поднял палец: - В этом и состоит удивительная прозорливость наших мудрецов.