Макото Синкай
Цепь истории oб их отдалённости
История первая. Отрывок о цветущей сакуре.
1
- Очень похоже на снег, правда? - говорит Акари.
Стой поры прошло семнадцать лет; мы с Акари тогда только-только перешли в шестой класс младшей школы’. По пути домой мы, волоча тяжелые ранцы, идем мимо небольшой рощи. На дворе весна, в рощице выстроились в ряд бессчетные сакуры в цвету, вокруг, куда ни глянь, танцуют, повинуясь неслышной мелодии, лепестки, асфальт под нашими ногами застлан белоснежным лепестковым ковром. Воздух теплый, небо прозрачное до бледности, как если бы в воде развели голубую краску. Неподалеку пролегают большая магистрали и железнодорожная линия Одакю, но сюда их шум почти не доходит; поблизости, словно благословляя весну, щебечут на все голоса птицы. В округе, по которой шагаем мы с Акари, никого больше и нет.
Такая вот весенняя сценка, точно запечатленная на картине.
По крайней мере, мне то время запомнилось именно такой красочной картиной. Ну или эпизодом фильма. Когда я фокусируюсь, пытаясь извлечь из памяти давно прошедшее, я вижу нас с Акари со стороны, будто нахожусь за пределами кадра. Bот мальчик, которому недавно исполнилось одиннадцать, вот его ровесница, девочка того же роста. Две удаляющиеся фигурки идеально вписываются в сияющий мир. На этой картине они всегда уходят прочь. Девочка неизменно срывается с места и бежит вперед. В этот миг (вспоминаю я) сердце мальчика переполняется смутным чувством одиночества на меня, уже повзрослевшего, налетает ни с того ни с сего легкая грусть.
Чего уж теперь. Я вспоминаю, как Акари сказала, что кружащие повсюду лепестки сакуры похожи на снег. Вот только я никакого снега в них не видел. Toгда я думал, что сакура - это сакура, а снег - это снег.
- Очень похоже на снег, правда?
- На снег? Ну уж…
- Ох. Ну да ладно, - отстраненно сказала Акари и,
оторвавшись на два шага, обернулась. Ее каштановые
волосы блестели, отражая небесный свет; и вновь она
произнесла нечто загадочное:
- Э… ты о чём?
- А ты как думаешь?
- Понятия не имею.
- А ты подумай немного, Такаки-кун!
Я снова не понял, о чём она говорит, и честно сказал, что не понимаю.
- Скорость, с которой падают лепестки сакуры. Пять сантиметров в секунду.
Пять сантиметров в 8 секунду. Как волшебно звучали эти слова! Я честно выразил свой восторг:
- Ух!.. Акари, ты так много всего знаешь!
Она довольно засмеялась.
- Хочешь еще? Дождь падает со скоростью пять метров в секунду. Облака падают со скоростью один сантиметр в секунду.
- Облака? В смысле, которые в небе?
- Которые в небе.
- А они разве падают? Они разве не плывут?
- Они падают. А не плывут. Тучи состоят из капелек дождя. Это издалека кажется, что огромные тучищи парят в небе. Капли медленно падают, постепенно становятся больше и больше, превращаются в дождь или снег и достигают земли.
- Ух ты!.. - искренне восхитился я и посмотрел на небо, а потом опять на сакуру. Акари рассказывала про облака звонким детским голоском и с такой радостью, словно открывала мне важнейшие секреты вселенной. Пять сантиметров в секунду!
- Ух ты!.. - передразнила меня Акари и вдруг побежала вперед.
- Эй! Подожди! Акари!..
И я не мешкая побежал за ней.
*
В те дни мы с Акари завели обычай обмениваться знаниями, почерпнутыми из телепередач и книг; по дороге из школы домой говорили о том, что казалось нам важным, - например, о скорости, с которой падают лепестки, о возрасте вселенной, о температуре плавления серебра. С усердием белок, готовящихся к зимней спячке и лихорадочно запасающихся желудями, или путешественников, что не решаются взойти на корабль, пока не научатся распознавать созвездия, мы жадно собирали разбросанные по миру сверкающие крупицы знаний. По неведомой причине мы были убеждены в том, что эти знания пригодятся нам в дальнейшей жизни.
Да, именно так. Потому-то мы с Акари и узнали в те дни много всякого. Мы запомнили, какие созвездия и где можно наблюдать летом, осенью, зимой и весной - и как меняется блеск Юпитера, когда он движется по небосводу. Мы поняли, почему небо кажется синим, почему на нашей планете сменяются времена года; выяснили, когда с лица земли исчезли неандертальцы; выучили даже названия исчезнувших видов животных кембрийского периода. Всё огромное и далекое притягивало нас куда сильнее, чем обычные люди, такие же, как мы. Прошли годы - и я почти всё позабыл. Сейчас я помню лишь, что некогда знал что-mo, но и только.
2
С момента, когда я встретился с Акари, и до самого расставания, то есть три года, с четвертого по шестой класс младшей школы, нас с ней многое объединяло. И у меня, и у Акари отцов часто переводили по службе из одного города в другой; собственно, так мы и оказались в одной школе в Токио. Моя семья переехала в столицу из Нагано, когда я учился в третьем классе, а через год в наш класс перевелась Акари - раньше она жила в Сидзуоке. До сих пор помню, как в первый день в новой школе насупленная Акари замерла перед доской, окаменев от стеснения. Длинноволосая девочка в бледно-розовом платьице сцепила руки перед собой; робкие лучики весеннего солнца, заглянувшего в окно классной комнаты, раскрасили Акари, осветив ее тело от плеч и ниже, а голову оставив в тени. Глаза девочки широко раскрыты, она не мигая смотрит в одну точку; губы сжаты, щеки покраснели от напряжения. Я подумал тогда, что год назад стоял на ее месте с точно таким же выражением лица, и сразу ощутил, что меня к ней словно тянет, что мы с этой девочкой - родственные души. Поэтому, помнится, именно я заговорил с ней первым. Мы очень быстро стали друзьями.
Выросшие в Сэтагая одноклассники взрослеют куда быстрее остальных; в людской толчее на станции становится трудно дышать; вода из-под крана до удивления невкусная - обсудить эти насущные, как мне тогда казалось, вопросы я мог только с одним другом, с Акари. Ко всему прочему мы с ней были маленького роста, часто болели и предпочитали стадиону библиотеку, а урок физкультуры был для нас пыткой. Веселиться в больших компаниях мы не любили, нам нравилось непринужденно болтать один на один или просто читать книги в одиночестве. Моя семья жила тогда в служебной квартире, принадлежавшей банку, где работал отец, семья Акари занимала такую же служебную квартиру какой-то другой компании, и полпути из школы домой мы шли рядом. Как-то само собой получилось, что мы с Акари стали нуждаться друг в друге, встречаться на переменках и гулять после уроков.
Конечно, рано или поздно мы были обречены стать мишенью для насмешек одноклассников. Сейчас, оглядываясь на прошлое, я осознаю, что их подначки и выходки были не более чем ребячеством, но тогда я еще не умел закрывать глаза на разного рода "инциденты", так что каждая новая выходка ранила всё больнее. И чем дальше, тем сильнее нас с Акари тянуло друг к другу.
Однажды случилось вот что. В обеденный перерыв я выходил в туалет, а когда вернулся в класс, увидел, что Акари стоит перед доской и не шевелится. На доске (сейчас-то мне ясно, что это была самая обычная, ничем не примечательная насмешка) кто-то нарисовал "зонтик на двоих", а под ним написал наши имена; одноклассники сгрудились в отдалении и тихо шушукались, сверля неподвижную Акари взглядами. Я понял, что она хотела дать шутникам отпор и вышла к доске, видимо, для того, чтобы стереть рисунок, однако стеснительность и стыд остановили Акари на полпути. Когда я увидел замершую Акари, меня охватила ярость: не говоря ни слова, я шагнул к доске, схватил тряпку, быстро расправился с проклятым рисунком, после чего, не понимая толком, что же я делаю, схватил Акари за руку, потянул за собой - и мы выбежали вон из класса. Позади раздались улюлюканье и визг одноклассников, но мы продолжали бежать, словно ничего не слышали. Я сам не мог поверить тому, насколько храбро поступил; помню, мое сердце бешено колотилось, а голова кружилась,- ведь моя рука сжимала нежную ручку бежавшей рядом Акари, - и вместе с тем в первый раз я чувствовал, что этот мир мне уже не страшен. Теперь, с какими бы трудностями я ни столкнусь в жизни, - а трудностей будет, конечно, в избытке, от новых школ до экзаменов, от неприятных городов до неприятных людей, - одна только мысль о том, что на свете есть Акари, поможет мне преодолеть любые преграды. И пусть это слишком детское чувство нельзя еще назвать "любовью", я был, безусловно, влюблен в Акари - и понимал, что она точно так же влюблена в меня. По тому, как она сжимала мою руку и бежала рядом, я с каждой секундой всё больше уверялся в том, что дело обстоит именно так. Я твердо знал: мы есть друг у друга, и бояться нам теперь нечего.
За те три года, что мы с Акари были рядом, чувство, о котором я говорю, не только не поблекло - наоборот, оно делалось всё сильнее и сильнее. Мы с Акари хотели поступить в одну и ту же частную среднюю школу довольно далеко от нашего района, вместе усердно готовились к экзаменам и стали проводить в обществе друг друга куда больше времени. Наверное, наше психологическое развитие чуть опережало развитие сверстников: кожа нам стало ясно, что мы рискуем замкнуться е крошечном мирке на двоих, мы твердо решили, что всё должно измениться, как только завершится подготовка к экзаменам. Подружиться с одноклассниками в младшей школе нам не удалось, но в средней школе все ученики начинают с нуля, и границы нашего мира значительно расширятся. К тому же я надеялся на то, что теперь, когда мы повзрослели, слабое чувство между нами окрепнет и наши отношения станут более определенными. Возможно, однажды мы сможем сказать друг другу; "Я тебя люблю". Расстояние между мной и другими людьми, между мной и Акари со временем сделается более соразмерным - иначе и быть не может. Мы станем сильнее, мы станем свободнее… вот о чём мечтал я.
Годы спустя я думаю, что обмениваться знаниями с такой горячностью нас заставляло, скорее всего, предчувствие скорой разлуки. Может, нас терзал страх; мы явно были очарование друг другом и желали всегда быть вместе, однако - видимо, оттого, что оба не раз переводились из школы в школу, - в глубине души понимали, что нашим желаниям не суждено исполниться. Возможно, мы с Акари осознавали, что придет день, когда нас с ней разлучат навсегда, и лихорадочно делились крупицами самих себя.
В конце концов получилось так, что мы с Анари пошли в разные средние школы. Я узнал об этом, когда она позвонила зимним вечером (мы тогда еще ходили в шестой класс).
Мы с Акари и так редко разговаривали по телефону, а уж столь поздний звонок (кажется, около девяти вечера) был чем-то исключительным. Вот почему, когда мама сказала; "Это Акари-тян", - и передала мне трубку, у меня возникло дурные предчувствие.
- Такаки-кун, прости меня, - сказала Акари тихо. Она говорила, и я не мог поверить ее словам; в тот момент я отдал бы всё на свете, лишь бы их не слышать.
Акари сообщила, что мы не сможем учиться в одной и той же средней школе. На весенних каникулах семья Акари переезжает в провинциальный городок в Северном Канто, куда переводят ее отца. Я и сейчас слышу дрожащий голос девочки, которая вот-вот расплачется. Я не понимал, что происходит. Телу вдруг стало жарко, в голове похолодело. Я никак не мог сообразить, в чём смысл слов Акари - и почему она рассказывает обо всём этом именно мне.
В конце концов я выдавил из себя:
- Но… А как же Западная школа? Ты столько трудилась, чтобы сдать экзамены!..
- Они сказали, что отошлют бумаги в государственную школу в Тотиги… Прости.
Из трубки донесся приглушенный рев проезжающих мимо автомобилей - значит, Акари звонила из телефона-автомата на улице. Я сидел на татами в сваей комнате, но кончики моих пальцев немели, будто их холодил воздух в телефонной будке; я съежился, обхватил руками колени. Что отвечать - я не знал, и всё равно искал хоть какие-то слова.
- Что Tы… Акари, тебе не нужно оправдываться… просто…
- Я сказала, что хочу ходить в нашу школу и могу жить у тети в Кацусикиз, но… они говорят, что, пока я не подрасту, этому не бывать…
Она всхлипнула, и я поймал себя на мысли, что не хочу больше ничего слышать. Опомнившись, я перебил Акари, свирепо выпалив:
- ..Да понял я!
Из трубки послышался тихий плач. Мне бы замолчать - но я не мог остановиться.
- Ну хватит уже, - сказал я твердо и повторил еще раз; - Хватит…
Я держался, стараясь не заплакать, но меня уже охватило отчаяние. Почему?.. Почему всё всегда заканчивается именно так?
Десять секунд стояла тишина, потом Акари снова всхлипнула и проронила упавшим голосом: "Прости…" Съежившись на татами, я что было силы прижал телефон к уху. Положить трубку и прервать разговор я не решался. Акари была на другом конце провода, но я физически ощущал, как больно ранили ее мои слова. Однако сделать ничего не мог. В то время я еще не умел контролировать себя е подобных ситуациях. Наш с Акари последний, столь неловкий телефонный разговор закончился, и я остался сидеть, обхватив колени руками.
Следующие несколько дней я ходил угрюмый, словно сам не свой. Акари страдала куда сильнее, и мне было ужасно стыдно, что я не смог найти для нее ни единого нежного слова. В таком настроении мы встретились на выпускной церемонии - и расстались, так и не избавившись от чувства неловкости. Когда после церемонии Акари сказала ласково: "Такаки-кун, вот и пришло время прощаться", - я стоял с опущенной головой, не зная, что ответить. "Что я могу сделать? Ничего не могу, верно?" - говорил я себе. Но с тех пор и до сегодняшнего дня я живу лишь мыслями об Акари. Я должен был начать взрослеть еще тогда - но по-настоящему взрослым я мог стать лишь рядом с Акари, а значит, думал я, мне суждено во многом оставаться ребенком: некая непонятная сила отобрала у меня всё самое дорогое, и я лишился опоры. Пусть Акари было всего двенадцать лет и у нее не было выбора, в любом случае наше расстаться мы могли по-другому. Совсем по-другому.
*
Я не мог избавиться от чувства, что всё могло быть иначе, но вскоре начался первый триместр средней школы, и я, несмотря на отвращение к непривычной новой жизни, должен был научиться смотреть ей в лицо. Я ходил один в школу, куда мы с Акари могли ходить вместе, мало-помалу заводил друзей и решительно занялся спортом, записавшись в футбольную секцию. В средней школе, в отличие от младшей, все дни были чем-то заняты, но это было и к лучшему. Проводить время в одиночестве теперь стало, наоборот, очень мучительно. Поэтому я старался как можно дольше сидеть с друзьями, по вечерам, сделав уроки, сразу ложился спать, а с утра пораньше усердно разминался с товарищами по секции.
Наверняка столь же насыщенную жизни вела после переезда и Акари. Я надеялся, что в круговороте дел она постепенно обо мне забудет. В конце концов, ведь это из-за меня Акари страдала от одиночества. Да и мне следовало забыть про Акари. Нам с ней не привыкать к переводам из школы в школу, а значит, мы должны научиться отпускать прошлое.
Когда летнее солнце стало палить вовсю, от Акари пришло письмо. Помню, обнаружив в почтовом ящике светло-розовый конверт и осознав, что это ее письмо, я в первый момент не столько обрадовался, сколько растерялся. Подумал; "Зачем она мне пишет - теперь-то?" Полгода я отчаянно пытался приучить себя к реальности без Акари - и всё зря. Стоило получить одно послание - и я опять вспомнил о ней, и на меня, как прежде, навалилось одиночество.
Так и должно было случиться. Как я ни пытался забыть Акари, ничего не вышло; все мои мысли были только о ней. Чем больше у меня появлялось друзей, тем лучше я понимал, что Акари - особенная. Закрывшись в своей комнате, я перечитывал ее письмо снова и снова, много-много раз. Даже на уроках я тайком читал его, положив между страницами учебника. С начала и до конца, с начала и до конца - пока не выучил наизусть.
"Дорогой Такаки Тоно!" - вот какими словами начиналось письмо. Изящный почерк Акари пробуждал во мне ностальгические воспоминания.
"Извини, что давно не писала. У тебя всё хорошо? В наших краях тоже выдалось жаркое лето, правда, здесь жара не досаждает так, как в столице. Теперь я понимаю, как любила душное лето в Токио - асфальт, такой горячий, что того и гляди расплавится, далекие небоскребы в знойном мареве, обжигающие холодом кондиционеры в метрополитене и универмагах.
Между строчек этого необычно взрослого письма были помещены маленькие рисунки - солнце, цикада, небоскреб, - однако я, несмотря на это, ясно представил себе, как девочка Акари взрослеет. Письмо было коротким, Акари писала только о том, как живет сейчас. Что ездит в школу поездом, в котором всего четыре вагона, что хочет стать сильнее и записалась поэтому в баскетбольную секцию, что наконец подстриглась и теперь ее волосы чуть приоткрывают уши. Странно, но с такой прической она чувствовала себя неловко. Она ни словом не обмолвилась о том, что страдает от разлуки, - из письма следовало, что Акари с головой окунулась в новую жизнь. Но я осознавал, что Акари одиноко, что она, конечно же, тоскует по нашим встречам и разговорам. Если бы не эта тоска, она не стала бы писать мнe письмо. Я отлично ее понимал, потому что ощущал то же самое.
После этого мы с Акари начали писать друг другу письма - по одному в месяц. Благодаря этим письмам у меня на душе стало гораздо легче. Теперь, если урок был скучным, я прямо говорил себе: "Вот скукотищам После расставания с Акари я свыкся и с изнурительными футбольными тренировками, и с издевками старших учеников, твердя себе: "Такова жизнь", - а теперь ко мне вернулась способность испытывать боль и огорчение. Как ни удивительно, именно эта способность делала меня гораздо выносливее. В письмах мы с Акари не плакались в жилетку и не жаловались на жизнь - для тою, чтобы стать сильнее, нам с ней достаточно было знать, что в мире есть кто-то, кто тебя понимает, и этот человек - один-единственный.