И пошло–поехало, как во времена лейтенантской юности, когда можно было все есть, пить все, что горит, а уж. Ну, тут все ясно. Вернула мне Белгородчина юность, уверенность в себе и вновь воздвигла в боевую рубку моей лодки 651‑го проекта. Не чудеса ли это, не фантастика? Однако ж и на землю грешную опускаться приходилось.
На почетном месте за столом рядом со мной сидел сосед Ивана, старичок, ветеран войны, на пиджаке ордена, медали. Усохший уже весь, сморщенный, а глаза зоркие, как у ястреба–степняка.
- А скажи мне, командир–подводник, как такое может случиться в наше время, - начал он, не обращая внимания на сторожащие взгляды хозяина. - Я здесь сызмальства, и отец мой, и дед. Баба моя сказывала, когда под немцем стояли, дело понятное, фашист чернозем наш, цены ему нет, вагонами в Германию вывозил, чтобы свои усадьбы облагородить. Так то немец, захватчик. А что нынешние творят, свои же русские? Бизнесмены, мать иху в перекат! Ваша московская бизнесменка или, как там ее, сучонку, поместье в шестьсот гектар выкупила, да ладно бы для дела. Так нет, нонеча она наш чернозем тоже в вагонах вывозит, только не в Берлин, в Подмосковье. Это–то как понимать? Похуже супостата, мил человек.
- Ладно тебе, Степаныч, - начал было хозяин.
- А ты помалкивай, Иван, земельку свою отстаивать нужно. Мы, фронтовики, слава богу, отстояли. А командир твой, мужик головастый, все и сам понимает. Или как?
- Знаю, - вздохнул я, - просочилось кое–что в прессу.
- Какая пресса? Брехуны те за деньги на отцовской могиле гопак спляшут. Стыд там, в вашей Москве потеряли, нехристи. Я своим хотел запретить телевизор смотреть, куда там, они еще компьютер прикупили.
Иван почесал в седом затылке, вздохнул:
- Степаныч прав, проблемы имеются. А все же мы своих молодых не сдадим. Не получится. Внучка у меня в Белгородский университет нацелилась, но чтобы после учебы со своей земли стронулась - ни–ни. Не пущу.
Плыла над Белгородчиной весенняя ночь. Пели в застолье песни. Русские и украинские. Подпевал и захмелевший сосед ветеран войны. Я сидел и с горечью думал, расскажи я им о своей дочери и внуке, не поверят.
А утром пригласили меня на встречу в школу, где жена Ивана, Галина, учительствует. И опять ждала меня радость.
Школа, сложенная из светлого кирпича, построена была в середине семидесятых годов, трехэтажная, с просторными коридорами и классами. Парты новые, есть компьютерный класс. Поразил меня и холл (не уверен, что это так называется), где на стенах висели живописные работы учеников, встречались и, на мой взгляд, профессионально выполненные работы. Выяснилось, что у школы художественно–эстетический профиль. При входе за столом сидел мальчишка лет четырнадцати с повязкой дежурного на рукаве, при нашем появлении он встал, поздоровался, и я бы не удивился, если бы он подал команду: "Смирно! Встать к борту!" Меня, конечно, ждали, но никакой суеты, никакого показного мельтешения. Глава администрации района был здесь своим человеком, учительствовал много лет, а гость, то есть я, тоже был не в диковинку. Ветераны не оставляли школу своим вниманием. Мой командирский глаз, привыкший к быстрой оценке обстановки, с ходу определил: и здесь есть хозяин, точнее, хозяйка, миловидная, в строгом костюме директорша.
Поразили лица детей: ясные, светлые, без нашего столичного лукавства, а то и надменности. Впрочем, когда я бывал в последний раз в московской школе? Лет пять назад комитет ветеранов обязал меня выступить в школе, встретиться со старшеклассниками. Девки совсем уже взрослые, обабившиеся. Одна сидела, закинув ногу на ногу, юбочка короче некуда, глядела на меня насмешливо, словно прикидывала: годится ли этот старец на что–нибудь. Пацаны - попроще, еще совсем дети, но один кудрявый красавчик прямо мне заявил, что "военка ему по фигу" и он все сделает, чтобы "отмазаться" от армии. А на вопрос: "А кто же будет Родину защищать?" - не моргнув, ответил: "А чего ее защищать? На нас никто нападать не собирается".
Пожалуй, такие глаза, как у учеников Алексеевской школы, видел я в Школе юных моряков, что у остановки метро "Водный стадион" в Москве. В школе преподавал мой однокашник контр–адмирал Гоша Гольцев, он и пригласил меня на встречу. По команде "Построиться", в шеренге на шкентеле узрел я пацаненка лет шести в форме. "А этот здесь почему?" - спросил я у Гоши. - "Брат привел. Семья неблагополучная, мать пьет, отец сидит. Мальчишки жили при бабке, голодали. Что же братухе голодать? Офицеры скинулись, купили мальцу форму, подогнали, теперь строем ходит. Все не на улице. Вырастим кадр для флота. Мальчонка смышленый.
Нет, не перевелись еще в России добрые люди. И не переведутся. Глянул я, как замер пацаненок по команде "Смирно!", и с трудом сдержал слезу, вспомнил покойную тетю Шуру, построения в нахимовском училище. Если слеза близка, старость. Да и шут с ней!
Возрождение России, уверен я, придет из провинции, с Белгородчины, да и мало ли у нас областей, где стоящие люди у власти стоят, не все же скурвились. Есть, есть настоящие мужики. Какой уж месяц судится директор сельской школы, которого обвинили в том, что он контрафактный диск для установки программы на школьный компьютер использовал, нанес ущерб Биллу Гейтсу. Уже и Билл отступился, а судьи все одно тянут кота за хвост. Лучше бы съездили на нашу московскую "Горбушку" или на радиорынок, там пиратской продукции на "тонны" зелени тянет, но те веселые места властям не по зубам, на директоре сельской школы отыгрываются. Только директор им тоже не по зубам, хрен сломишь. И таких директоров в России немерено, если разом плечами пошевелят - мало не покажется. Неужто понять это ума не хватает? На что надеетесь, господа нехорошие? Сверкнуть задницей в Зазеркалье? Может и не получиться.
Вернулся я из Алексеевки поздоровевший, степным ветерком всю хмарь с души выдуло. Но одну мысль с собой увез: будет в России хозяин, будет и добро. И еще: каяться нам, как призывают губошлепы–либералы, не в чем и не перед кем.
* * *
Ура–губу я толком не успел разглядеть, лодка только- только вернулась из автономки, ее ставили в ремонт, и часть офицеров в срочном порядке отправляли в отпуск. Я даже не успел познакомиться с ребятами, через неделю после прибытия вызвал меня к себе командир лодки капитан второго ранга Владимир Евгеньевич Бубнов и, весело постреливая черными глазами, спросил:
- Штурманец, ты, оказывается, столичный? Верно?
- Так точно, товарищ командир.
- Отпускной я тебе подписал. Но у меня будет особое задание. Готов?
- Конечно.
- Так вот, отвезешь нашему бывшему комбригу посылку, так сказать, презент. Груз скоропортящийся, лети самолетом и перед тем, как загулять, отвези посылку к месту назначения. Записывай адрес и телефон.
Я записал.
- Знаешь, где это?
- Найду.
- И искать нечего. Метро "Спортивная", выход в сторону Новодевичьего монастыря, там минут семь ходьбы. Посылку возьмешь у боцмана перед отъездом. Вопросы есть?
- Никак нет.
- Сначала позвони для приличия. И чтобы вид у тебя был соответствующий: тужурочка, белая рубашка, ботинки первого срока. Комбриг Белов Александр Николаевич добрейшей души человек, но устав блюдет, так что лица не теряй, представь урагубинцев в полном ажуре.
Любимого командира помнишь, как первую женщину. Владимир Евгеньевич был небольшого росточка, но кряжист, широкоплеч - бывший штангист. Говорил с одесским вывертом, сдабривая речь крепким флотским словцом. Про него гулял по гарнизону анекдот: вызвал он молодого лейтенанта, задержанного в Североморске патрулем в нетрезвом виде, посадил перед собой и спросил, прищурясь:
- Ребусы любишь разгадывать?
- Не очень, товарищ командир, - ответил лейтенант, стараясь дышать в сторону.
- Зря! Гимнастика ума. А теперь напряги свою единственную извилину. Как меня зовут, знаешь?
- Так точно.
- Озвучь.
- Владимир Евгеньевич Бубнов.
- Правильно. А теперь возьми мое имя, после буквы "веди" добавь "ы", от отчества используй "е" и присоедини две первые буквы фамилии. Уразумел?
Похмельное лицо лейтенанта порозовело.
- Так точно.
- Молодец! А теперь запомни: подводник должен знать свою норму - выпил литр коньяку под лимончик, и остановись.
Экипаж обожал командира, гордился им - подводный ас, у него за торпедные стрельбы часы от главкома. Одним из первых за автономку удостоен ордена Красного Знамени, каждого матроса знал по имени–отчеству со всей подноготной. Голос - труба иерихонская - перекрывал мощь. Оркестр во время строевых смотров, зато в море самый тихий, самый спокойный человек и надежный, как базальтовая скала.
Вечером в мою каюту на ПКЗ (плавказарме) постучал боцман по прозвищу Чапай и вручил аккуратно увязанный шкертом сверток, весил он никак не меньше десяти килограммов.
Боцмана командир подбирал под себя: такой же кряжистый, с ручищами, схожими с клешнями каменистого краба, без ключа отвинчивал гайки и очень любил здороваться за руку с заезжим начальством. После чего у начальства надолго портилось настроение.
- Значится так, товарищ лейтенант, в кульке семужка урагубинского посола. Хранить следует в холодильной камере.
- Знаю, боцман, командир инструктировал.
- Тогда, как говорится, семь футов под килем и перо в задницу. А теперь до свиданьица, привет городу–герою.
- Обойдемся без рукопожатий, боцман. Наслышан.
- И чего только люди не наболтают. Дак ведь и вы не махонький. Вашим кулачком вполне можно сваи в мерзлый грунт вколачивать. Как?
- После отпуска померяемся. А пока правая рука мне нужна, чтобы за дамами ухаживать.
Все мне удавалось в ту пору, потому как летел я навстречу своей судьбе. До аэропорта в Килп - Явре довез меня на своем "Москвиче" флагманский механик - он жену встречал, самолет взлетел минута в минуту, и через положенное время совершил мягкую посадку в аэропорту Внуково. Во время полета от спиртного я воздержался по причине визитации, захмелел от минералки и от воздуха грядущей свободы действий. А в Москве бушевала весна, охапки влажной сирени продавали у метрополитена, такси удалось отловить сразу, сговорчивый паренек за двойную цену с ветерком докатил меня до теткиного дома. Тетка отсутствовала, в рейсе, ключи от квартиры у меня при себе, помылся, побрился, окатил себя "Шипром", сменил рубашку и отправился прямиком к дому на Хамовническом валу. О том, что следует позвонить, вспомнил только в лифте, да уж что тут делать, извинюсь. Дверь открыла девица в коротком голубом халатике, видать, комбригова дочка. У меня сердце сразу и зашлось. Фигура, брови вразлет, волос светлый, прическа "бабетта", из- под халатика коленки, единственные по красоте в мире. Глаза серые, спокойные, бесстрашные.
- Ну и что мы стоим? - спрашивает низким голосом.
- Здравствуйте. Имею поручение передать посылку контр–адмиралу Беляеву.
- Из Ура–губы, что ли?
- Оттуда.
- Подводник?
- Вроде того. Штурман.
- И как вы, штурман, при таких габаритах в рубочный люк пролазите?
- Я по частям. Извиняюсь, конечно.
- Заходи, только целиком. Мамы с папой нет. Позавчера в санаторий "Майори" отправились. Что в свертке? Господи, тяжеленный какой!
- Не могу знать. Но предположительно семга.
- Ой, а я только вчера вечером об урагубинской семге вспоминала. В Москве такой нет, даже в Елисеевском. Заходи, располагайся. Я сейчас шлепанцы принесу. Звать как?
- Григорий.
- Маша. И где вас таких бровастых нынче выращивают? На Украине?
- Корни оттуда, по отцу. А вообще–то местный, капотнинский. До нахимовского проживал у тетки в доме у Киевского вокзала. Забросил к тетке вещички и к вам.
- Правильно сделал. Снимай тужурку, будешь помогать с семгой, мне одной не управиться.
Так и потек разговор. Через час мы сидели на кухне, пили коньяк, закусывая адмиральской семужкой и прочими столичными деликатесами, от которых я, моряк- североморец, успел уже отвыкнуть. Вкушал я яства и мучился мыслью, что видел я Машу, но когда и где? Озарение пришло позже, но это уже не имело значения. Под каблук адмиральской дочки я угодил сразу и навсегда. И ни разу об этом не пожалел.
У тетки я побывал только разок, заскочил за вещичками. Весь отпуск в доме на Хамовническом валу провел. Что там Ромео и Джульетта, пацанье, Монтекки вместе с Капулетти я бы в ту пору собственными руками порвал, чтобы не вертелись под ногами. Значит, все–таки бывает, чтобы вот так сразу и на всю жизнь. Удивительно, как мы тахту в Машиной комнате в щепки не разнесли. Я ведь не мальчик уже был, кое–что повидал, но ничего похожего не испытывал, всякие сравнения неточны, разве что постижение мироздания, полет к звездам, по которым мы, штурмана, ориентируемся в хорошую погоду.
Для меня только потом дошло, как Маша тонко и верно уловила тон, особенности моего характера, никогда не перечила, всегда соглашалась: "Как скажешь, любимый", а потом поступала по–своему, причем так, что мне, дураку, казалось, что воплощена моя неукротимая мужская воля. А что в том плохого? Я с лейтенантов привык командовать, а тут приходишь домой и вместе с флотскими ботинками на микропоре снимаешь с себя всякую ответственность. За всю жизнь я себе сам рубашки не купил, ни разу в отпуск один не ездил и ни одну бабу на стороне не имел. Дай Бог, как говорится, с Машей управиться, выкладываешься целиком, вне зависимости от военно–политической обстановки, климатических и прочих условий.
Через две недели стремительной, как полет в космос, жизни, решили подать заявление в загс. Отпуск у подводника сорок пять суток плюс дорога и осложнения в пути - всякое же бывает: отстал от поезда, заболел свинкой, да ведь сотрудников загса не пальцем делали, каменные бабы там сидят, их флотскими байками не разжалобить. Месяц сроку на отрезвление от любви и ни днем меньше. Маша только посмеивалась.
- Все уладится, Григорий Алексеевич. Только, милый мой, нам нужно стратегию выработать.
- Какую еще стратегию?
- Внимай! Родители у меня люди прежней закалки, папа за мамой два года ухаживал, подарки дарил, цветы, переписка, то–се, а тут является бравый молодец и сразу скок в койку, считай, к непорочной девушке. Непривлекательная история.
- А что же теперь делать?
- Нужна легенда прикрытия. Мы с тобой знакомы два года - срок достаточный, познакомились в Ленинграде в филармонии. Ты хоть знаешь, где она находится?
- Нет. Мне медведь на ухо наступил.
- А вот это не надо. Мама в музыкальной школе преподает, для нее отсутствие музыкального слуха такой же порок, как отсутствие у тебя первичных половых признаков. Ладно, я тебе справочку напишу на предмет музыкальных знаний, только заучи и как–нибудь подбросишь в разговоре, мол, без Генделя ну просто жить не могу.
- Не получится, я врать не умею.
- Получится. Врать я буду, тебе нужно только поддакивать. Слушай дальше. За три дня до возвращения родителей съедешь к тетке. Кстати, нам познакомиться нужно.
- Она в рейсе "Москва - Владивосток". Семь дней туда, там денька два, семь дней обратно.
- Значит, успеется. Уяснил легенду?
- Типа того.
- Я, как родителей подготовлю, позвоню тебе, дам последние инструкции. Явишься просить моей руки, цветы купишь на Усачевском рынке. Не удивляйся, если я вдруг расплачусь. Невестам положено. Правда, я не помню, когда в последний раз плакала. Все ясно?
- Так точно.
- Тогда продолжим морально–бытовое разложение.
- Может, передохнем?
- Это еще что такое? Р-разговорчики в строю! Учти, я в гарнизонах росла. Кто в душ первый пойдет?
С родителями сошло все гладко, как по писаному. Один вечер посвятили классической музыке, и теперь я по цвету наклеек на пластинках мог отличить Баха от Генделя. Смотрины прошли строго по инструкции: цветы, прочее. Пока женщины накрывали на стол, вышли с Алексеем Николаевичем покурить на балкон. Контр–адмирал Беляев очень на моего батю походил, высокий, худощавый, с густыми бровями. Ему бы усы - точная копия.
- Ну, как вы там? - спросил он.
Рассказал я про беду в Полярном. При упоминании имени моего командира Алексей Николаевич поплыл в улыбке:
- Мой ученик. Все так же матерится?
- Да вроде не очень.
- Ладно тебе! - адмирал засмеялся. - Володя Бубнов из беспризорников, с юнг на флоте. Командир - милостью Божьей, тебе повезло, Григорий, учись у него. Только подумаю Бубнова дальше двигать, он такой номер отколет, хоть стой, хоть падай.
Свадьбу отпраздновали в "Славянском базаре", сняли отдельный кабинет, присутствовали сослуживцы тестя и тещи, три–четыре подружки Маши, с моей стороны - никого. Обещала поспеть с рейса тетя Шура, везла из Новосибирска свадебные подарки, да сняли ее с поезда с сердечным приступом. У меня даже свидетелей не было. Согласились пойти свидетелями соседи по лестничной площадке - отставной генерал–майор юстиции Глеб Михайлович, осанистый, похожий на певца и киноартиста Вертинского, и его супруга Ираида Агафьевна, профессор МГУ. Погудели умеренно. Через два дня я улетел на Краснознаменный Северный флот для дальнейшего прохождения службы.
Отвертеться от продолжения свадебной церемонии в Ура- губе не удалось. Через неделю выдернул к себе Владимир Евгеньевич Бубнов и, наливаясь краснотой, заорал:
- Ты что же, поганец, молчишь? Увел у моего любимого адмирала дочку и сопишь в тряпочку!
- Да я. Да как–то.
- Так тебя и разэдак! Офицерской семьей, родным экипажем пренебрегаешь! Почему я информацию должен получать не от тебя, а от твоего тестя?
Топтал он меня, топтал, потом смилостивился. Сошлись на том, что, когда Маша приедет из Ленинграда (она оформляла документы, чтобы перевестись на заочное отделение), сыграем флотскую свадьбу. Свадьба без невесты как- то не очень, пустая пьянка.
Молодая жена явилась в Ура–губу через полтора месяца и заключительный бэмс устроили на квартире у Бубнова под присмотром его жены Галины Ивановны и с соблюдением строгой секретности - в гарнизоне "сухой закон", начпо бригады кавторанг Голубец, усохший, как моль, с профилактической целью совершал подворные обходы. Чтобы отпугнуть его, вырубили в подъезде свет: проводник идей партии панически боялся темноты и крыс.
Дочь бывшего комбрига встретили в Ура–губе радушно - Беляева любили, а Машу старожилы помнили еще девочкой. Командир береговой базы подполковник Иван Сидорович Франчук сразу предложил студентке–дипломнице место бухгалтера, должность деликатная, требующая особого доверия. И месяца не прошло, как нам выделили однокомнатную секцию в только что отстроенной пятиэтажке, правда, на первом этаже. Зато со всеми удобствами, разве что колонку в ванной пришлось топить березовыми чурками. Я обо всем этом понятия не имел, был в море, а когда вернулся из похода, глазам не поверил: квартирка отремонтирована, паркетный пол отциклеван, мебель хоть и кэчевская, но вполне приличная. Особенно меня поразил магнитофон "Комета" - достать такую штуковину в ту пору, да еще в Ура–губе, было трудно, дефицит.
- Доволен? - Маша торжествующе улыбнулась.
- Знаешь, как–то даже неловко. Семьи офицеров с детьми такого жилья не имеют.
- Так то офицеры, дурачок, а я - молодой специалист. Думаешь, от щедрот нынешнего комбрига? Ничуть. Квартира–то на меня записана. Желторотому лейтенанту такое жилье не по зубам.
- Ну, ты не очень.
- Увянь.