- А как я ребятам в глаза смотреть буду? Они с ребятишками по углам маются.
- Молча. Да и не распускайте сопли, лейтенант Старчак. Мы из нашего бунгало клуб сделаем. Клуб веселых и находчивых. Ребята пьют в подъездах, к старухам из рыбсовхоза шастают, а тут все на виду. И выпить, и закусить. Думаешь, бухгалтер - простая работа?
- У меня командир такого жилья не имеет.
- Опять заладил. Уйдешь в автономку, я семью какого–нибудь лейтенанта к себе возьму. Я же на работе с утра до ночи, да еще диплом. Пишущая машинка на бербазе, там и строчу. А рожать поеду, на это время многодетных поселишь, а сам в общежитие. Три к носу, муженек.
- Рожать?
- А ты не знал, что бабы рожают? Тебя уж точно не в капусте нашли. Не вырос еще такой кочан. Иди в душ. Белье, свежая рубашка в шкафу. У нас сегодня гости.
- Гости? Кто?
- Иван Сидорович Франчук с супругой.
Глянув на мою вытянувшуюся физиономию, Маша расхохоталась:
- Завтра тоже гости. Не догадываешься кто? Офицеры экипажа твоей подводной лодки во главе с Владимиром Евгеньевичем Бубновым. С женами, у кого есть. "Добро" уже получено. Ты служи, Гриша, а думать я за тебя буду. Шутка юмора. Жена да убоится мужа своего. Хозяин–то все равно ты. Для проформы.
Маша зашлась от смеха:
- Вали в душ, штурманец, а я постель раскину. Прояви внимание к жене.
В тот денек я окончательно утратил волю, целиком положившись на мудрость жены. И все вышло ладом. "Клуб веселых и находчивых" вскоре обрел в гарнизоне популярность. Был даже свой устав, где наиглавнейшими пунктами были: не перепивать, не говорить пошлости и ни слова о политике. С первым пунктом, правда, не всегда получалось, но на стреме всегда была "группа спасения": перебравшего аккуратно укладывали в ванной или тайком, под покровом полярной ночи, транспортировали в общежитие. Когда наступала пора белых ночей и гарнизон пустел - жены с детьми отправлялись на юг, поближе к витаминам и солнышку, члены клуба по воскресным дням перемещались на сопку Пикник (географическое название - Слоновка), там, в укромном месте, припрятан был кухонный инвентарь, шашлычницы и даже хрустальные фужеры. Ура–губа, ставшая впоследствии поселком Видяево, располагалась в заповедном на Севере месте. Не то что Лица, Гаджиево и, Боже упаси, Гре- миха - тундра, скалы и оголтелое комарье. Комарья в Ура–губе тоже хватало, зато были и озера с прозрачной водой. Плавать рекомендовалось только на поверхности, прогретой солнцем, ногу опустишь - ледяная водичка. Причем лучше плыть на спине, чтобы веточкой отмахиваться от комаров. Зато гарнизон окружали сопки, поросшие всамделишными березами и сосенками, а не карликовыми уродцами. В речке Урица водилась семга, Рыбнадзор в те годы не свирепствовал, да и пойди поймай флотских умельцев, когда они с двух буксиров сеточкой устье полноводной реки протравливают, обозначая учения.
Солнце целый день у горизонта, на небе ни облачка, бакланы да чайки, на сопке Пикник то там, то здесь дымки курятся - народ шашлыки поджаривает или ушицу из семги варит, и, куда ни глянь, все зеленью выкрашено - благодать.
А угасло короткое полярное лето, публика перебиралась в дома, и клуб функционировал исправно. Пели песни, слушали магнитофонные записи. В моду входили барды: Клячкин, Анчаров, Визбор. Дребезжащий тенорок Окуджавы уже тревожил неокрепшие души. Политруководство песни эти не одобряло, но особенно и не препятствовало. Как–то прибился к нашей компании стукач, работающий на особый отдел. Заглянул старший лейтенант послушать, о чем в застолье травят офицеры, и выяснить, нет ли недозволенных настроений. Стукача мгновенно раскусили, и вечера в клубе какое–то время напоминали флотскую партийную конференцию. Старший лейтенант ушел ни с чем, с твердой уверенностью, что в клубе собираются круглые дураки, которые и понятия не имеют, что происходит в стране, руководимой Никитой Сергеевичем Хрущевым.
Двери в квартирах офицерских домов никогда не запирались. От кого? Маша гнула свою линию: у нас появилось пианино. На нем жена обучала детей музыке. Как только энергии на все хватало? С моря придешь, сидят чистенькие, ухоженные мальчики и девочки, разбирают нотную азбуку. Под бренчание пианино я дрых без просыпу, все лучше, чем тревожный межвахтенный сон на лодке под стук дизелей. Штурмана и командиры отсыпаются только на пенсии. В часы застолья пианино превращалось в бар, и на крышке деликатного инструмента вырастала пирамида бутылок. Принцип: подходи и сам наливай, как в лучших домах Лондона.
6
Сидение на продуваемом холодном балконе, как известно, ни к чему хорошему не приводит. Особенно в моем возрасте и в отсутствие жены. Проснулся от жутковатого ощущения: не могу оторвать голову от подушки и встать. Первая мысль - кондрат стукнул, потом все же отлепился от дивана и, подбадривая себя матерком, поплелся на кухню поставить на плиту чайник.
Шея не действовала, ее вроде как перекосило, для того, чтобы повернуться и посмотреть в окно, пришлось вращать все тулово. Поясницу тоже ломило. В народе подобное увечье называют, кажется, прострелом. Во всяком случае, без родной поликлиники не обойтись. Что же, можно порадоваться, я при деле, нашел себе занятие.
Утро выкрасило Москву в серый петербургский цвет - серые дома, серые деревья на фоне серого неба, даже вороны устойчивого серого цвета. "Жигуленок" мой еще подремывал на стоянке. Среди монстров–вседорожников он походил на подростка, прибившегося к компании взрослых хулиганов. Пришлось его разбудить, после того, как я основательно прогрел мотор, он солидно, даже с некоторой долей самодовольства, зафурыкал. Ездить по Москве стало невозможно, а если ты еще и не можешь вертеть головой, то и опасно. Но на метро мне не добраться. Два раза попадал в пробку на Беговой: где–то впереди случилось ДТП, вереница машин замерла и, похоже, надолго. С неба летело черт–те что, не то дождь, не то снег, не то перхоть. Я поступил в точном соответствии с английской инструкцией для женщин–военнослужащих: "Если вас насилуют и вы лишены возможности сопротивляться, расслабьтесь и попытайтесь получить удовольствие". Я включил приемник, расслабился, но удовольствия не получил. На волне радио "Шансон" кто–то пел гнусным голосом:
С Одесского кичмана
Сорвались три уркана…
Пришлось переключиться на "Маяк", передавали новости, а новости меня редко радуют: без конца падают самолеты, вздуваются реки, в Сахаре наводнение, в Берлине адова жара, а политики ведут себя так, словно объелись белены, хлебая из одного котелка. В поликлинике - я не был там лет пять - новшество: заставляют натягивать на обувь пластиковые хрустящие бахилы, вроде презервативов для моржей средней величины. Взял медицинскую книжку, талончик к невропатологу и прошелестел к лифту. У дверей кабинета ученого эскулапа в скорбных позах сидели отставники из нашего отдела боевой подготовки подводных лодок. Почти в полном составе во главе с бывшим начальником вице–адмиралом Виктором Касьяновичем Коркиным. Мы не виделись давно, и все значительно изменились. Коркин, в прошлом бодрячок, крикун, живчик, стал походить на высушенного кузнечика. Пошевелил усиками, сказал:
- Глядите, Старчак. Григорий Алексеевич, ты вроде бы как еще подрос. Питаешься, видать, хорошо. Этими добавками, что ли?
- Просто я стал значительнее.
- Ясненько. Никак тебя тоже радикулит расшиб?
- Вроде того.
- Ну и дела! Разом весь отдел раскорячило.
Капитан первого ранга Юра Силов солидно пояснил:
- Радик теперь заразный, вроде летучего триппера. Я в "Московском комсомольце" читал.
Бывший командир атомного ракетоносца капитан первого ранга Коля Галкин грустно вздохнул:
- Это ты верно, в наши годы триппер разве что воздушно–капельным путем и заполучишь. Слышали, какую свистопляску вокруг "Юрия Долгорукого" устроили? Подводный ракетный крейсер, супер, новые технологии, ноу- хау, а его, мать иху, заложили в девяносто шестом году, он на стапелях уже устарел. Это как? Гонят туфту для непосвященных. Гидроакустические станции на крейсере, как были глухими, так и остались. Ни одного порядочного полигона для замера шумности атомоходов нет. Наше слежение за америкосами длится пять–восемь минут, а они нас пасут до пятидесяти суток, впритык ходят и наглеют с каждым днем. Выйдет такой крейсер в море, изготовится стрелять, а американская субмарина у него на хвосте, выжидает. Только откинут наши ребята крышки контейнеров, а супостат уже на кнопку жмет.
- Дробь! - скомандовал Коркин. - На ветеранские темы не переходить, тоска зеленая. Жив и радуйся. Нас все равно уже никто не слушает.
За дверью послышался короткий, сдавленный вопль. Компания переглянулась.
- Кто это там? - насторожился Силов.
- Саша Бояринов, из надводников. К этим костоломам только попади. Мужики, новые анекдоты есть?
- Какие анекдоты, Виктор Касьянович? Сейчас сама жизнь - анекдот.
- Опять - двадцать пять. Галкин, неужели даже ты анекдотов не знаешь?
- Знаю.
- Так не тяни.
- А чего Саша Бояринов так орет? Он же не у хирурга.
- Не отвлекайся.
- Знаете, как нынче флоты расшифровываются? Северный флот - современный флот, Тихоокеанский флот - тоже флот, Балтийский флот - бывший флот, а Черноморский - чи флот, чи не флот.
- Развеселил, твою мать. И это смешно?
В дверной проем протиснулся Бояринов, точнее, его бледная тень. В руке костылик, в глазах испуг. Мы учились на одном факультете, Саша был чемпионом Ленинградского гарнизона по вольной борьбе, входил в сборную училища. Ныне Бояринов не смог бы победить даже первоклассника, а уж одолеть себя, сохранить лицо - и подавно. Саша переложил палку из одной руки в другую и, страдальчески морщась, спросил:
- У кого транспорт есть? В метро не доеду. Сделали блокаду, но все равно болит.
Я откликнулся на просьбу:
- Довезу, Сашок, если доктора меня с тобой не уравняют.
- Добро.
Пока мы утешали Бояринова, в коридоре появилась сестра Ангелина Павловна - я знал ее лет тридцать и помнил еще нескладной девушкой. Сейчас–то она раздалась вширь, округлела лицом и страдала одышкой. Сестра вела под руку здоровенного, с бритым черепом бугая в дорогом клетчатом пиджаке, тот ступал тяжело, упористо, словно хотел проломить пол остроносыми башмаками.
Ангелина Павловна коротко кивнула нам и, распахнув дверь, слегка подтолкнула туда бугая. Дверь плавно закрылась, и мы изумленно переглянулись.
- Может, действующий адмирал? - сделал предположение Галкин.
Виктор Касьянович пошевелил усиками–сяжками и покачал головой. - Не знаю такого адмирала. С этакой рожей только в тылу служить, а там, кажется, только одна адмиральская должность осталась. Скорее, блатной, родственничек чей- то, мать иху так. Ветераны стоят в очереди, а это мурло.
Сомнения разрешила Ангелина Павловна. Доставив высокородного пациента, она вышла.
- Ангелина, золотце, что это за туз?
- А я знаю, Виктор Касьянович? Он деньги за прием заплатил, таких велено без очереди пускать.
- Новости! А мы что же, бомжи какие? Куски пришли сшибать?
- Вы - бесплатно. Да поймите же, без приработка со стороны поликлиника не выдюжит. Лекарств и так нет.
- Нормально, мужики! Мы теперь на содержании у разной шелупони. У этого болящего рожу за три дня не обсе. Прости, Ангелина, вырвалось. Ладно, перетерпим. Голод перетерпели, а уж изобилие переживем. Галкин, выходи на сцену, а то мне хочется кому–нибудь в морду дать. Давай из старых анекдотов, про подводников.
Мы прослушали несколько серий. Галкин знал несметное количество анекдотов. Мордоворот выполз наконец из кабинета, двигался он едва ли не на четвереньках. Коркин его даже пожалел:
- Видать, обделался с перепугу, видите, как ступает. Да и разит от него. Господи, теперь моя очередь. Начну орать, выручайте, братцы.
Доктор - миловидная женщина с усталыми глазами - прописала мне финалгон и велела ходить на физиопроцедуры.
- А выпить можно?
- Нужно. Причем только водку. Морякам помогает от всех нервных болезней.
- Спасибо, доктор, вы меня спасли.
Я отвез Сашу Бояринова домой, сдал на руки жене, заскочил за водкой, мои запасы иссякли, и на другой день уже вертел шеей, как какаду, на триста шестьдесят градусов.
* * *
С тестем и тещей мне повезло. Круглый сирота, выкормыш закрытых военно–морских заведений, я обрел семью, по гроб жизни буду обязан я Алексею Николаевичу и Елизавете Павловне, пусть земля им будет пухом. Сейчас, когда их давно уже нет, я с обостренной зоркос- тью вспоминаю фрагменты нашего совместного бытия, и картины эти ярки, насыщены красками, звуками и даже запахами.
Май, старый, еще дедов дом в Немчиновке, подлатанный, восстановленный, сохранил детали быта ушедшего времени. Стол в светлой горнице, сработанный сельским столяром, крепкий, рассчитанный на столетия, за которым мы собирались у добродушно пофыркивающего самовара, кисловатый запах догорающих древесных углей, сквозь накрахмаленные кисейные занавески падает закатный свет, горка блинов в керамической миске, сметана в глиняном глечике, графин с рябиновкой. В доме никакой роскоши, но все надежно, все к месту, на стенах, оклеенных простенькими обоями, даггеротипы, более поздние фотографии, кованный железом сундук, покрытый пестреньким рядном, сшитым из лоскутов, - произведение искусства. Дом устоял в войну, только баня во дворе сгорела, вместо нее поставили новую, из бруса. Мы с тестем только что из бани, распаренные, благостные. Алексей Николаевич, худой, выветренный болезнью, с серыми запавшими висками, в вылинявшей тельняшке, Маша сидит надутая, никак не могла докричаться Маринку - та ушла куда–то с подругами. Елизавета Павловна, округлая и какая–то вся уютная, домовитая, заканчивает накрывать на стол. Ее говорок успокаивающе звучит в горнице: "Пусть погуляет девочка, есть захочет, придет". Из распахнутого окна ветерок доносит запах черемухи, бьется о кисею шмель. Чуток похолодало, как всегда бывает при цветении черемухи, пришлось протопить печь, да перестаралась, дом хранит тепло.
А вот мы с Алексеем Николаевичем на рыбалке, махнули на машине за сто двадцать верст на Волгу, в деревню Свердлово. Тесть заядлый рыбак, остановились мы у его знакомца, Ивана Изосимовича, бывшего балтийского старшины–сверхсрочника, у того лодка "казанка" под древним уже моторчиком. Выскочили мы на приглубое место, заякорились неподалеку от поворотного буя, опустили снасть с подкормкой, в этом месте берет крупный лещ, нужно только запастись терпением да не сплоховать, когда начнется клев.
Тишина, слышно, как в деревне заполошно кричат петухи, в прозрачном воздухе скользят чайки, то и дело падая на крыло, ударят грудью по воде, схватят рыбу, и с лапок их падают янтарные капли. У Алексея Николаевича крупные кисти в стариковской крупчатке - он из семьи потомственных железнодорожников, его отец дослужился до машиниста, отсюда и дом, и достаток в нем.
Братья и сестры Белова сгинули в Гражданскую войну, у него самого судьба непростая - по комсомольскому набору пошел на флот, потом Высшее военно–морское училище, то же, что и я, закончил. К началу Великой Отечественной войны он уже командовал подводной лодкой - "щукой" на Балтике. О войне, да и вообще о службе, Алексей Николаевич не любил рассказывать, отмалчивался, больше интересовался нынешними делами на флоте. Кое–как, по частям, из рассказов Елизаветы Павловны и Маши восстановил я, склеил его военную биографию. Были в ней и взлеты, и падения. В пятидесятые годы Белов, закончив Академию Генерального штаба, командовал соединением подводных лодок на Балтийском флоте, дела шли неплохо. Атомные подводные лодки тогда еще строились, одновременно испытывались энергетические установки на жидком кислороде, позволявшие увеличить длительность плавания под водой на дизелях. Штука пожароопасная, с фокусами, подводники такие лодки–малютки назывались "зажигалками". Точнее не скажешь. В конце ноября пятьдесят шестого года подлодка вышла на испытание и затонула, погибли люди, Алексей Николаевича сняли с должности и направили на Северный флот в Ура–губу командовать бригадой дизельных подводных лодок.
В городке Палдиски видел я памятник морякам, погибшим на "зажигалке". Не знаю, стоит ли он ныне или снесли его эстонские упыри–гробокопатели. Лишь тридцать пять лет спустя из журнала "Морской сборник" узнал я подробности катастрофы. Как и во многих других случаях, первопричиной стал пожар в отсеке энергетики. Лодка всплыла по–срочному, радист дал SOS, людей вывели наверх - ждали взрыва, при такой массе жидкого кислорода жахнуло бы так, что "малютка" все равно бы затонула. Командир принял единственно правильное решение: спасти экипаж. А помощь все не приходила, командование флотом медлило. После пятичасовой болтанки в штормовом море лодка потеряла продольную остойчивость и за несколько минут с дифферентом на корму ушла под воду. Спасли лишь семерых, двадцать восемь офицеров, старшин и матросов во главе с командиром погибли. Виноватым в катастрофе посчитали командира, который, видите ли, на этой бочке с кислородом не организовал борьбу за живучесть корабля. Окажись рядом хоть баржа–грязнуха, люди остались бы живы. Мертвого не накажешь, потому наказали комдива.
Ура–губа во второй половине пятидесятых годов, если не смотреть на эту базу глазами юного влюбленного лейтенанта, была, пожалуй, самым неблагополучным, мрачным местом на Северном флоте. Плавпричалы, деревянные казармы, кубарь штаба на возвышении, убогий, как в зоне, клуб, магазинчик, лазарет - все. Дороги с укатанной шлаком проезжей частью в распутицу превращались в дегтярную липкую жижу. Офицерам тогда разрешалось носить галоши, в этой жиже они застревали навсегда. Дорогу так и называли "галошный путь".
Комбриг Белов принялся наводить порядок, средств выделялось мало, все деньги шли в Западную Лицу, Гаджиево - там обосновался атомный флот. Кое–что удалось сделать, при Алексее Николаевиче начали возводить первые пятиэтажки для семей офицеров, появились госпиталек на пятьдесят коек, складские помещения. Во время одного из выходов в море у комбрига открылось желудочное кровотечение - дала о себе знать застарелая язва, еле вытащил его с того света корабельный врач, оперировали на берегу, и, как результат, - негодность к плавсоставу. Главком знал Белова лично, уважал и предложил ему должность заместителя начальника управления кадров при Главном штабе ВМФ.
С юной учительницей музыки Лизонькой старпом Белов познакомился в тридцать девятом, шла война с белофиннами, Лиза работала санитаркой в Кронштадском военно–морском госпитале, куда и был доставлен из Либавы тяжелораненый моряк–орденоносец, при участии которого в Ботническом заливе пошел на дно финский военный транспорт "Больхейм". Нежные руки санитарки быстро вернули в строй сурового старпома, убежденного холостяка. Убеждения эти поистаяли, как балтийский утренний туманец. Молодые люди, после затяжного ухаживания, получив благословение командира лодки и старшего политрука, отправились записываться в загс.