* * *
О том, что у меня родилась дочь, я узнал в море из радиограммы, потому и нарекли девочку Мариной. Имя только–только входило в моду. Мне оно не нравилось, хотелось назвать новорожденную Ольгой в честь моей матери, чтобы частица ее воплотилась в крохотное существо, однако нрав жены я уже хорошо знал и не решился артачиться. К тому же дочурка досталась Маше нелегко, беременность протекала тяжело, с осложнениями, обеспокоенные врачи посоветовали отправить жену в Москву, как приспеет, положить в клинику на сохранение беременности. Плод сохранили, но пришлось делать кесарево сечение.
Подробности дошли до меня лишь через полгода. Когда прилетел в столицу, дите уже глазами лупало и улыбалось. Марина появилась на свет в знаменитом родильном доме на Арбате. Нынче, когда прохожу мимо этого здания, замкнутого со всех сторон безликими тупыми прямоугольниками сооружений на Новом Арбате (хорошо хоть церквушку Симеона Столпника сохранили), я вновь ощущаю парной запах пеленок, слышу негромкое попискивание, и ко мне возвращается удивление: надо же, крохотное, несмышленое существо, а сколько радости доставляет. Но видел дочь я тогда редко.
Продвижение по службе шло у меня убыстренными темпами, хочется верить, что не потому, что я адмиральский зятек. Алексей Николаевич при всей своей доброте и хорошем ко мне отношении, там, где касалось службы, мужик был суровый: барахтайся сам, сам выбивайся в люди. Только ведь кадровики меж собой связаны, там, где тесть пальцем не пошевелит, могли продвижение поправить его северные коллеги. Поплавал я полтора года командиром штурманской боевой части под началом Владимира Евгеньевича Бубнова, и меня кинули на годичные командирские классы в Ленинград, а оттуда помощником командира на новую по тем временам дизельную ракетную подводную лодку 651‑го проекта. Экипаж под сто человек, девять отсеков, четыре контейнера с крылатыми ракетами - америкосы назвали их "убийцами авианосцев". Супостаты к этим лодкам проявляли особое внимание: шла война во Вьетнаме, и, если бы мы серьезно ввязались, этим господам подставлять свои дорогостоящие махины не очень хотелось.
В помощниках я не задержался, через год стал старпомом, тут уж пришлось и совсем круто, ибо "должность старпома несовместима с частым пребыванием на берегу". Выныривал только в отпусках, те годы и запомнились отпусками: Крым, Кавказ, Прибалтика. Но сначала, конечно же, столица, дом на Хамовническом валу, дача в Немчиновке.
В тридцать лет стал я командиром ракетной крейсерской лодки водоизмещением четыре тысячи тонн. Оглядываясь назад, я думаю, что те годы в Видяево были самыми счастливыми в долгой моей жизни: хотя и непростыми. Командир - должность ответственная.
* * *
Случаются события, которые одним ударом раскалывают твою судьбу на части, как лед на могучей северной реке в преддверии буйного весеннего паводка.
Поход был ответственным - стрельбы модернизированными крылатыми ракетами. Отошли от причала ночью, миновали пост СНиС на Выевом - Наволоке, который, как и случалось и раньше, не сразу ответил, видать, резались дежурные в "козла", погрузились, отдифферентовались как положено и пошли дальше в подводном положении. Я сидел в центральном посту на разножке. Булькало, посвистывало в закутке у радистов. Шли обычные доклады с боевых постов, пахло щами - на камбузе колдовали коки. Старпом Вася Володин, в просторечии Ваво, хрустел сухариками, считалось, что так он спасается от морской болезни, хотя и не качало. Какая качка в подводном положении? Привычка. Старпом у меня золото, вполне созрел, чтобы привинтить на китель командирскую лодочку. Жаль будет его отпускать.
Стрелять мне приходилось уже не раз, даже призы за стрельбы брал, в ракетчиков своих я верил, знал - не подведут, а все же смутно было как–то на душе. Поступил доклад, что в полигоне нас ждут, обеспечение на месте - полный порядок.
На лодке даже при режиме молчания тишины нет, но каждый звук привычен, определяем, имеет свое объяснение. За час хода до полигона лодку внезапно встряхнуло, послышался треск, переходящий в скрежет, лодка, будто споткнувшись, резко пошла в глубину с дифферентом на нос, да так, что я еле удержался на разножке.
- Вот, блин, поцеловались с кем–то, - вороном каркнул старпом.
Я, как мне показалось, спокойно, не повышая голоса, скомандовал:
- Продуть среднюю!
- Есть продуть среднюю!
- Рули действуют?
- Действуют.
- Снять давление в средней. Прослушать горизонт. Доложить по отсекам, что наблюдали.
И сразу тревожный доклад:
- Удар в районе первого отсека.
- Слушать в отсеках. Всплыть на глубину семь метров.
Звонкий голос акустика:
- Слышу шум винтов по пеленгу триста двадцать. Шум удаляется.
- Боевая тревога, вид готовности один, определить элементы движения цели. Режим докладов - одна минута.
Акустик:
- Шум уменьшается, контакт потерян. Установить его не удалось!
- Всплыть в надводное положение! Приготовить дизеля к пуску.
Зашипел, загомонил воздух, выдавливая из цистерн воду, лодка замерла, стала всплывать, и вот уже ее качнуло легкой волной. Я потянулся к "Каштану": "Помощник и боцман - наверх!" - натянул перчатки, полез по осклизлому трапу, отдраил верхний рубочный люк, выбрался в рубку, огляделся. Мир был заполнен солнцем, от бликов резало глаза, на поверхности ничего постороннего, что говорило бы о столкновении. Но командирский глаз вычленял детали, оценивал обстановку: в носовой части по левому борту торчали ошметки легкого корпуса, как раз в районе ракетного контейнера, в шпигатах пенилась вода, баклан прочерчивал свой путь в небе. Прижал к глазам окуляры бинокля. Волна, казалось, лизнула стекла, вроде бы я даже запах морской воды унюхал. Чистый горизонт и локатор ничего подозрительного не засек. Навалилась секундная слабость, я ее тут же подавил, голова работала четко - сомнений в том, что произошло столкновение, нет. Но с кем? В этом квадрате наших лодок не должно быть. Шли мы на глубине шестьдесят метров, лодка завершала циркуляцию влево, я готовился подвсплыть на перископную глубину, чтобы выйти на радиосвязь. И садануть меня мог неопознанный объект лишь в случае, если находился он рядом, англичане и норвежцы такого себе не позволяли, а вот если лодка американская, то от них можно было ждать чего угодно. В последнее время, по данным разведки, американцы вели себя нагло, авиаторы засекли их атомную субмарину у входа в Мотовский залив, обвеховали буями, корабли ПЛО кинулись в погоню, но лодке удалось оторваться.
Доложил по команде: "Имел столкновение с неопознанным объектом. Всплыл, широта, долгота. Имею повреждение, не влияющее на выполнение задач плавания". И вскоре получил ответ: "Вернуться в базу. Следовать в надводном положении".
Дальше - все черным цветом: комиссия штаба эскадры, высокая комиссия из Москвы, беседа с операми КГБ, объяснительные записки с последующим раздолбом - все обычным путем. И еще знобкое ощущение свалившейся беды, мысль: снимут, не снимут, вызов на парткомис- сию, строгач с занесением в учетную карточку, неполное служебное соответствие в приказе комфлотом.
Бог спас, оставили в должности, дали шанс загладить вину.
Лодку направили на ремонт в Северодвинск. Залатать легкий корпус можно было и в Видяево, но приспел срок среднего ремонта. Северодвинск в семидесятые годы был уже вполне современным городом со всеми признаками цивилизации - с многоэтажными домами, широкими проспектами, ресторанами, стадионом, театром, величественным Домом культуры в центре.
Машу с места срывать не стал - у нее работа, Мариша в Москве под присмотром деда с бабкой, ремонт продлится минимум полгода, а там, глядишь, отпуск. Все бы ничего, угнетала мысль: "Командной карьере конец, при грузе таких "фитилей" надежду на учебу в академии можно похерить, а значит, проститься с мечтой об адмиральских "мухах" на погонах". До столкновения служба у меня шла гладко, не считая, конечно, досадных мелочей. И вот на тебе!
Стояло душное поморское лето. Экипаж разместили в бревенчатой казарме бригады ремонтирующихся подводных лодок на острове Ягры. До завода пехом полчаса. Офицеры бригады харчили в столовке - мрачном скособоченном сооружении. За столовкой - ровная, убегающая к морю пустошь. По рассказам старожилов, в этом невеселом месте хоронили зэков. Ни могил, ни даже холмиков не сохранилось. Кое–где были воткнуты таблички со стершимися номерами.
От Маши пришла телеграмма: "Срочно позвони отцу". Три слова - и никаких комментарий. Я переполошился. Тесть второй год на пенсии и чувствовал себя неважно.
Переговорный пункт помещался на главпочтамте, в центре города, рядом с рестораном "Северный", напротив, через сквер, городской драматический театр. Все строения деревянные и одинаковой архитектуры - строили по одному проекту зэки. Голос тестя звучал в телефонной трубке ослабленно, но достаточно четко: "Гриша, я тут консультировался… Боюсь, что после происшествия строевая карьера тебе заказана, перспектив не вижу. В управлении боевой подготовки Главного штаба освобождается должность заместителя начальника отдела по твоему профилю. Штатная категория - первого ранга, приличный оклад. Подумай. Только не тяни с ответом. Такой второй случай может не представиться".
А что тут думать? Жилье в Москве есть, дача опять таки. Маришка там, тесть болеет, да и теще одной тяжело стало управляться. Короче говоря, я дал согласие на перевод в столицу.
Наивный северянин, назначенный в Главный штаб ВМФ, в первое время дуреет, все ему непривычно, все странно. И пройдет не месяц и не два, пока он поймет, нутром уловит так называемую специфику центрального аппарата. А специфики этой много и она весьма разнообразна. К примеру, звякнуло восемнадцать часов - море на замок, штабист все должен успевать, задержка офицеров в служебных домах после завершения трудового дня не поощряется, за исключением особых случаев (командно–штабные учения, подготовка к флотским конференциям и прочее). Как тут не одуреть от обилия свободного времени? За минувшую службу я дня не помню, когда сваливал домой в строго обозначенное время.
Служба в Главном штабе таит в себе и немало деликатных моментов. Прежде чем отправиться на Большой Козловский, следовало позвонить дежурному по управе и поинтересоваться, в какой рубашке прибыл сегодня главком. Белой или кремовой? Потому как, если тебя угораздит встретить в коридоре главкома, и ты будешь в кремовой, а он в белой рубашке, тебя, конечно, не расстреляют и не сошлют служить в бухту Ольга. Но главком, находясь в дурном настроении, может коротко бросить адъютанту: "Поразительно распущенные у нас офицеры. Выясните, кто таков!" И тогда жди "поощрения", разумеется, не за рубашку, повод всегда можно найти. Далее - аппаратчику следует во всех тонкостях освоить штабную культуру, всякие там словеса, вроде "полагаю целесообразным", "докладываю на ваше решение" и много чего другого. Оно и понятно, документы идут на самый верх, каждое слово должно быть выверено, стоять на месте и означать только то, что означает.
Я писанину всю жизнь ненавидел. В первое время страшно маялся, натыкаясь на неизбежную канцелярщину, зверея от всяких там отчетов и докладов. Потом привык, и о прежней жизни напоминала теперь только штурманская линейка.
Но есть у московских паркетных офицеров и определенные преимущества: оказавшись на флоте в свите главкома, начальника управления или в группе инспектирующих лиц, он как бы окружен небесным сиянием, и говорят с ним сдержанно, уважительно, а нередко и с подобострастием. Черт его знает, что этот хрен с бугра выкинет, занесет в свою записную книжечку - проку от него никакого, а неприятностей целый вагон. Даже однокашник, с которым пару килограммов соли перемолотил, теряется, говорит "вы", потому как светит ему перевод в Москву, да пока туманно, вдруг дружбан по кубрику в училище словечко замолвит. Так что лучше перебдеть, оказать внимание, удерживая дистанцию.
Для москвичей заранее разрабатывались сценарии культурной программы: охота, рыбалка, застолье с выездом на природу. Ну и, конечно же, сувениры, подарки, на каждом флоте свои, с налетом местной экзотики.
Дураков в Главном штабе я не встречал, блатные были, с "рукой", вроде меня. Правда, тесть мой был уже не у дел, но связи–то остались. Отсюда и спасительный звоночек, и перевод в Москву. Но ведь не по своей воле я с мостика сошел, командиром, судя по аттестациям, я был неплохим, одна фраза чего стоит: "Любит море". И не я врезался в супостата, а он в меня, да еще в наших, советских водах. Комиссиям лучше бы разобраться, почему америкосы пасутся в секретных полигонах и караулят наши лодки при выходе из баз. Но тогда следовало признать несостоятельность нашей техники. Кто же это будет делать? Кто допустит? А так, перекрыл кислород командиру, и пусть он штаны в штабах и прочих конторах просиживает. Ребята в нашем отделе тертые, с опытом, свой брат командир, да и в других управлениях, как не раз я убеждался, мужички с ясными головами, а то и с подлинным управленческим талантом, учиться было у кого.
Штабные штучки–дрючки я освоил быстро, держал себя соответствующе, не теряя лица, соблюдая при этом, конечно же, правила игры. В годы "застоя" жил в другом мире, огражденном от остального советского пространства.
А теперь представьте, каково мне было рушиться с постамента веры, когда задули западные ветры, заштормила "перестройка" и на экранах телевизоров замелькали "народные заступники", упакованные в дорогие импортные костюмчики, и миру явился сверхсекретный физик, ныне же ниспровергатель системы, диссидент номер один. Тут уж запахло серьезным, кровушкой запахло и соляркой, чем заправляют танки и бэтээры. Я и на балкон перестал выходить своей крепости на Хамовническом валу, с которого слышны были в Лужниках вопли одурманенной "свободой" толпы.
И у нас в ГШ ВМФ как–то разом все перевернулось, незыблемая, казалось, твердыня на Большом Козловском приняла вдруг водичку в носовые балластные цистерны и пошла на погружение. Вскоре поступил циркуляр, точнее рекомендация: в связи с нестабильностью в столице являться на службу в гражданском, а в форму переодеваться в служебных комнатах. Дожили, как говорится, приехали. Во флотской форме, добытой нелегкими курсантскими годами, появляться в городе нельзя. И потекли через КПП бывшие командиры с постными лицами в заштатных плащиках, и в кафе "Шоколадница", что у метро "Лермонтовская", сбивалась теперь серая, безликая масса, спасающаяся от стыда и негодования коньяком. Благо "перестройка" на вкус коньяка не повлияла. Прежний был вкус, да и крепость та же.
Я рекомендациями пренебрег, в первое время подкатывал к КПП на своем "жигуленке" в форме, а потом махнул рукой. Наступило время перевертышей. С флотов поползли слухи: там адмирал проворовался, сел в тюрьму, другой толкнул на сторону за хорошие деньги флотское имущество и обогатился. И ведь не тыловики, тем по службе тырить положено, а строевые командиры. Особенно поразили меня политработники, тут уже мутация приняла сокрушающие масштабы. Бывшие марксисты- ленинцы, идеологи и воспитатели, не все, конечно, но многие, быстренько перекрасились. Поменяли партбилеты на иные ценности и через несколько лет трубадуры КПСС стали крупными предпринимателями, пооткрывали фирмы, фирмочки, пересели из персональных "Волг" в "Мерседесы", да еще с телохранителями. Мне с замполитами на лодке везло, нормальные ребята, бессребреники, не стучали, не боролись за власть, а помогали. Последний мой замполит Костя Зеленцов сдал экзамены на вахтенного офицера и, как все, нес в походе верхние вахты, чем значительно повысил свой авторитет у экипажа. У береговых политотдельцев уже тогда чувствовалась кастовость - свои кадровики, свои наградные листы и иные привилегии. Мой старпом выспорил ящик коньяку, побившись об заклад с механиком, что среди инспектирующих лиц по внешним признакам определит сотрудников военного отдела ЦК. И ведь выиграл спор, коротко пояснив: "В лицах у них что–то специфическое, вроде как накануне они дерьма наелись".
Осенью восемьдесят девятого года я приехал в Питер (плановая проверка Ленинградской военно–морской базы), созвонился с дружком своим Левоном Горгиняном, вечером мы сидели в кабинете его старой квартиры у Парка Победы. Левон прожил здесь долгие годы, почти всю жизнь.
Мой приезд совпал с годовщиной смерти жены моего друга, красавицы Мариам, мы изрядно выпили по этому грустному поводу. Левон был сумрачен, зябко поводил плечами и, нервно потирая руки, слушал московские новости.
- В Главном штабе мертвый штиль, шуршит по углам народец, - рассказывал я, шаря глазами по книжным полкам. - Боевая служба свертывается, на флотах воровство, офицеры бегут с кораблей, в Лужниках каждый день митинги.
- У нас то же самое. У Казанского собора до мордобоя доходит. И откуда взялось столько витий, ораторов, крикунов. Демократы, черт бы их побрал! Ладно, это дело не наше. Скажи, ты что–нибудь слышал об операции "Атрина"?
- В общих чертах, в пределах дозволенного.
Я знал об операции немного. Весной 1987 года пять атомоходов эскадры подводных лодок на Северном флоте вышли в Атлантику, поддерживая между собой устойчивый гидроакустический контакт на расстоянии ста миль (факт невероятный, учитывая несовершенство наших гидроакустических комплексов). Лодки благополучно преодолели американскую противолодочную оборону, доказав, что вполне можно прорваться к берегам США и в случае войны нанести ответный удар.
В НАТО начался переполох, сведения попали в открытую печать. В наш отдел пришли переводы статей из норвежских и американских газет. Кое–кто из подводников наверняка уже крутил в тужурках дырки для орденов.
Все это я изложил Левону. Мой ученый друг закурил и, провожая взглядом струйку дыма, сказал:
- Внешняя сторона изложена, как ты выразился, "в общих чертах", но за всем этим стоит весьма и весьма драматическая история, которая, я убежден, будет у нас усиленно замалчиваться. Как ты знаешь, моя специальность - вычислительная техника, непосредственно проблемами гидроакустики я не занимался, но сопричастен, конечно же, был. Компьютеры, то–се. Положение с гидроакустическими комплексами на наших лодках тебе, как командиру, известно.
Я пожал плечами.
- На уровне середины семидесятых годов.
- История как раз и начинается в семидесятых. К этому времени уже стало ясно, что наши гидроакустические комплексы в разы, точнее, в десятки раз проигрывают американским и нужно срочно решать этот вопрос, иначе "ядерный щит Родины" - фикция, не более того. Но ученые из НПО и слышать об этом не хотели, у них своя, незыблемая концепция. Откажись от нее, и сам докажешь свою научную несостоятельность.
- Погоди, мы же плавали и имели контакт с американцами.