2
Бодрова Светлана Викторовна предусмотрела на сайте три раздела: главный, новости и форум. На форуме обсуждались версии. Их разброс поразил Свиридова.
При первом веянии свободы - на форуме не обязательно было выступать под собственным именем, допускался ник, - все радостно попрятались за псевдонимы. Хлебом человека не корми, дай сбежать от себя. Он все надеется, что Карнаухов Игорь Владимирович умрет, a Pesik останется. Впрочем, под Песиком наверняка скрывался кто-нибудь помоложе. Под собственными именами выступали только те, кто придавал своим мнениям особое значение: это сказал именно Галантер, именно Стариков, никто иной. Форум был создан недавно, меньше недели назад, и высказаться успели немногие; завелись свои завсегдатаи, особо активные персонажи, неустанно извлекавшие из реальности новые подтверждения своих догадок. Было бы естественно предположить, что Лурье объявит все происками кровавой гебни, но эта концепция активней всего отстаивалась девушкой под ником Whiterat. Белая Крыса была убеждена, что каждый в списке как-нибудь досадил властям, только не признается. За собой она знала немало прегрешений - например, добровольное участие в первом марше несогласных. Она, по ее свидетельству, просто шла и вручала ОМОНу цветы. Здесь же размещалась фотография - невысокая Крыса в бежевом плаще, снятая со спины, раздает хризантемы типа "дубки". Неудивительно, что ее сразу поментили. В автобусе с другими задержанными распевала "От улыбки хмурый день светлей". Никто, правда, не подпевал. В том, что Белая Крыса выбрала такой ник, отразилась вся ее натура: ей нравилось любить то, чего все боятся, и всячески это демонстрировать. Кровавая гебня ей была необходима, как воздух. Она не мыслила жизни без кровавой гебни. Ей убедительно возражал Пахарь, он же Пахарев, 1969 года выпуска: Пахарь упрекал Крысу в трусости и поиске происков, в то время как список, думалось ему, не репрессивная мера, а попытка отобрать достойнейших, дабы в скором времени всех обеспечить деликатным заданием. Его идея была отчасти сродни заморочке шурина Юры, свято уверенного, что его не назначили в изгои, а избрали в спасители. "Мы здесь для того, чтобы действовать сообща", - уверял Пахарь. Цыганка Аза была почему-то уверена, что все участники списка виновны в сокрытии доходов, хотя лично за собой не знала такого греха; ее дискурс был наиболее показателен - она точно знала, что попала в список по ошибке, но знала и причину этой ошибки. Дело в том, что она позже, чем надо, подала налоговую декларацию, надо было до 30 апреля, а она из-за праздников подала только 10 мая; но, видимо, список неплательщиков был сформирован до праздников, и его не успели исправить, хотя теперь исправят обязательно. Ей советовали сходить в налоговую и проверить догадку, и она обещала в ближайший четверг - налоговая в их районе работала по сложному графику, да и сама она, малый предприниматель, была занята по суткам. Старый Мельник предположил, что главная цель списка - коль скоро большинство обнаружило себя в нем при пересечении границы, - заключалась в принудительном удержании дома наиболее талантливых людей, представляющих ценность для отечественной науки; объяснить пребывание в списке шестнадцатилетней балбески Матвеевой он не мог, но, может, она хорошо училась? Сама Бодрова, 1951, организатор и вдохновитель всех наших побед, предполагала, что в список внесены наиболее очевидные кандидаты на льготы, и теперь за ними наблюдают на предмет соответствия параметрам: действительно ли они так бедны или могут потерпеть? Бодровой было пятьдесят шесть, она страдала гипертонией и диабетом, работала бухгалтером, жила с дочерью и при ее помощи оборудовала сайт; непонятно было, почему она выбрала говенно-морковный фон, тревожный, как ноябрьская заря. Ей аргументированно возражали прочие списанты (кроме этого самоназвания, были еще "списанные", "списочники", "листеры" и один раз "контингент"): никто из них не нуждался в государственной помощи. Обеспеченные люди, ты что.
Свиридов листал форум и возвращался к списку на главной странице, ловя себя на стыдноватой радости: он не один, те же проблемы как минимум у пятидесяти семи сограждан, и число их росло ежедневно, ибо до ста восьмидесяти оставалось еще много. Правда, к радости примешивалась легкая брезгливость, будто высморкался в чужой платок или посидел в сортире, хранящем чужие газы. Свиридов был с детства болезненно щепетилен во всем, что касалось гигиены. Это не у листеров были его проблемы, это у него оказался их микроб, общая инфекция - и разделять с двумя сотнями сограждан их ужас и любопытство было так же противно, как соприкасаться с их шубами в метро. В его жизнь властно влезли сто восемьдесят человек, пятьдесят семь из которых уже обрели лица и имена. Свиридов был теперь уже не сам по себе, но один из них, - и это было самое противное; если ты умираешь в чумном бараке, под стоны сотни себе подобных, - ты не так прожил жизнь. Чем отдельнее от всех становишься, тем правильней вектор; лучшая смерть - та, которой вообще никто не увидел. Где-нибудь в горах, на леднике, среди снежной пустыни. Он с детства, с книг об освоении планеты представлял это так и завидовал. В некотором смысле и отцу повезло - его никто не видел мертвым, взял и избавил всех от себя, чего лучше?
- Мать, - сказал он, позвонив домой. - Оказывается, нас тут в списке сто восемьдесят человек, и уже есть свой сайт в интернете.
- Ну и что пишут? - кисло спросила мать.
- Пишут, что никто ничего не знает. Люди приличные, не зэки, не бомжи. Средний класс, типа меня.
- Очень утешительно. Ты связывался с этими из "Дня"?
- Они обещали перезвонить, очень извинялись.
- Я из их извинений шубу не сошью.
- Ладно, ладно. Я их разорю и не потерплю.
Из "Дня" никто не перезвонил, но во вторник вышло опровержение на четверть полосы: после проверки фактов наличие списка персон, не допущенных к работе на телевидении, не подтвердилось. Корреспондент Евгений Соломин наказан. Редакция приносит свои извинения Владимиру Кафельникову, традиционно начинающему свой день с просмотра газеты "День", и Сергею Свиридову, уволившемуся из компании "Экстра" по собственному желанию в связи с переходом в новый проект.
Ни о каком новом проекте Свиридов не слышал, но на сотрудничестве с "Родненькими" история с поводком никак не сказалась. Разработку по инцесту приняли благосклонно. Вечером во вторник позвонил Рома.
- Ну? - спросил он триумфально. - Читал?!
Рома был пьян, но еще вменяем.
- Читал, спасибо. Что ты с ними сделал?
- Я? Я ничего. Буду я делать со всякими. - Рома был в той стадии, когда эйфория переходит в злобу. Он их сделал, но они не стоили того, чтобы он их делал. - Они кто такие? Они говно. Роман Гаранин будет с ними разбираться? Шутишь! - Он свистнул. - Я сделал один звонок. И еще один человек сделал один звонок. И тот мент, который на тебя настучал, будет искать другую работу. А человек, который это поставил в номер, будет два месяца пахать бесплатно, на штрафы. Вот и все, и ничего не надо было делать.
- Рома, - вставил Свиридов. - Но список-то есть.
- Список? Какой список?
- Я не знаю, какой.
- Ну не знаешь - и сиди. Я сам, знаешь, в таком списке, что мало не покажется. Меня Бурмин терпеть не может. - Бурмин, генеральный продюсер Центрального, действительно в нескольких интервью указал на опасность "блок-бастеров гангстерского жанра, ориентирующих молодежь на сомнительные идеалы девяностых". Говорили, что этот выпад против Гаранина, друга детства, с которым они вместе росли на Николиной Горе и еще там чего-то не поделили, стоил Бурмину серьезного кремлевского разноса: на самом верху "Команда" понравилась. - Я должен был вести "Звезд в деревне", а ведет Базаров. Это что, тоже список? Все в списках, забудь.
- Ром, спасибо, - прочувствованно сказал Свиридов. - Если б ты еще, прости за наглость, подхарчиться помог - а то "Спецназ"…
- Позвоню, - буркнул Рома и отрубился. Свиридов допустил непростительную оплошность: не дал Роме насладиться победой, рассказать об одном решающем звонке, о чародеях, готовых отстроить прессу по первой его жалобе, - но Рома спьяну все забудет. Да и еще не хватало пресмыкаться.
В четверг с утра ему позвонила Бодрова. Голос оказался бодрый. Полезная вещь гипертония, особенно когда служит не препятствием, а главным содержанием жизни.
- Сергей Владимирович! Здравствуйте. Из списка беспокоят.
- Слушаю вас, - насторожился Свиридов. Он ничего не мог с собой поделать - любая новость относительно списка заставляла его трепетать.
- Хотим предупредить, чтоб не забывали нас. Это Бодрова Светлана Викторовна. - Свиридов ненавидел, когда так представлялись. В документах пиши фамилию первой, но в жизни изволь начинать с имени. - Вы в субботу в Москве?
- В Москве.
- Первая встреча списка намечена на перроне Ярославского вокзала в девять ноль-ноль утра, пятая платформа, девятый путь. Не опаздывайте!
В голосе Бодровой звенело организационное счастье.
- Хорошо, буду, - сказал Свиридов. Он сам не знал, обрадовало или напугало его это сообщение, но лучше внести хоть какую-то ясность. Ему казалось, что при первом взгляде на списантов он определит цель всей затеи, - но на это, как оказалось, надеялись все.
На сайте к субботе отметились уже семьдесят восемь человек.
3
Пришли, конечно, не все - всех вряд ли вместил бы один вагон. Народ толпами ломился на природу, благо воздух посвежел и дикая жара, сонным чудовищем лежавшая на Москве, сползла на восток. Бодрову Свиридов опознал немедленно: это была разновидность кафельниковской секретарши Марины, не испорченная близостью к начальству. Женщина с огоньком, туда-сюда, организовать помники, порубить салат, всплакнуть, спеть, скинуться на сироток, сходить в поход в тренировочных штанах, собрать выпускников, всем ужас - смотреть друг на друга через тридцать лет, а ей радость - послужила коллективу. Бодрова была в зеленых брезентовых брюках и розовой майке с коротким рукавом. В руках у нее был список, в котором она проставляла галочки. Свиридов подошел и отметился.
- Та-ак, - ласково пропела Бодрова, окидывая Свиридова оценивающим взглядом. Для каких-то тайных целей он подошел - молодой, рослый. В баскетбол поиграть на пляже, дров порубить для костерка. - Это у нас Сергей Владимирович. Спасибо за сознательность. Погодите пока, мы отъезжаем в девять сорок на Алтырино.
Вот я и не просто Сергей Владимирович, а Сергей Владимирович у нас. Все-таки надо было уговорить Альку. Накануне Свиридов - по возможности небрежно - рассказал ей все о списке, начиная с задержки в аэропорту, и о первых последствиях.
- Что из "Спецназа" ты полетел, это очень хорошо, - сказала она задумчиво, - я еще тогда обрадовалась. А что вписался - это зря.
- А что такого?
- То, что вы сами себя и записываете. А никакого списка нет.
- Да, да, - кивнул Свиридов. Он узнал ее логику. - Что мне не нравится, того не бывает.
- Если хочешь.
- А тебе самой не интересно посмотреть, что там за люди?
- Я представляю.
Это высокомерие он ненавидел - почти так же сильно, как любил в ней все остальное.
- И что ты представляешь?
- Перепуганную кучу беспомощных людей, не умеющих ничего переживать в одиночку.
Он еле сдержался, чтобы не наговорить ей всякого. Трудно было представить, как она станет переносить его неудачи или болезни, если все-таки согласится.
- Слушай, а прикинь - я попал под машину. Ты мне тоже предоставишь подыхать в одиночку, чтобы не грузил?
- Ой, не начинай!
- Что не начинать?
- Передергивать. Если ты попадешь под машину и будешь после этого общаться только с калеками - я точно уйду.
И ведь уважала себя за честность, черт бы ее драл! Красивая, здоровая, победительная - таким легко презирать ундерменшей; таких и любят - а не робких, милосердных, сострадательных, шатаемых ветром, самих бы кто спас… Помочь может только сильный, и она вытащила бы его, если бы захотела; а предлагают свою помощь только слабые, покупающие себе любовь, - кто бы их иначе заметил? Он не стал ее уговаривать и, против обыкновения, Не позвал к себе. А она бы, кажется, пошла, - по некоторым признакам замечалось расположение; нечего, нечего. Дом инвалидов закрыт, все ушли в поход.
…Списанты переглядывались с застенчивой радостью. Так в больнице, в палате обреченных, где все двадцать раз друг другу надоели храпом, жалобами, стонами, родней с баночками и судками (причем эта родня вечно не знает, о чем говорить с обреченными, а сразу уйти ей неловко) - с гадкой радостью смотрят на каждого нового человека: нашего полку прибыло, теперь и на тебе клеймо! В отношении к новичку тонко сочетаются злорадство, сочувствие и даже стыдливая благодарность: присоединился, не побрезговал. Так все и смотрели друг на друга, хоть и не поняли до конца, в позорный список попали или в почетный; но у нас ведь разница невелика - как между лепрозорием и вендиспансером. Первое, конечно, трагичней, второе неприличней, но ощущения сходные.
- Ну что, коллеги? - неловко улыбаясь, сказал Свиридов. Обращение "коллеги", введенное в моду президентом, оказалось универсальным, как все безликое: так можно было обратиться хоть к студентам, хоть к сокамерникам, ибо в смысле главной профессии - проживания здесь - коллегами были все.
Ему поулыбались.
- Мы куда едем-то? - спросил он, оглядывая собравшихся и не замечая среди них, увы, симпатичных девушек: никакой страх не отбивал основного инстинкта.
- Не боись, пока не в тундру, - откликнулся мужичок-балагур лет сорока.
- В Морозовскую, на дачу ко мне, - виновато сказал его ровесник, наглядный, хоть в учебник. По наблюдениям Свиридова, большинство сорокалетних мужчин с клинической четкостью делились на эти два типа - если, конечно, не достигали финансовых или карьерных высот, кардинально меняющих всю антропологию. Первые становились неунывающими крепышами, назойливыми остряками, из тех, что в купе немедленно организуют выпивку; вторые превращались в вечно печальных рабов семьи, кротких обреченных работяг с редкими внезапными вспышками пьяной злобы. Других выходов из кризиса среднего возраста он не наблюдал. - От Алтырина двадцать минут пешком. У меня машина вообще, но не влезем же, - добавил он поспешно. Ему обязательно надо было сказать, что есть машина. - На машине супруга поедет, приготовит там все… - Теперь надо было сказать, что есть супруга. Это не список заставил его вечно оправдываться - это сам он всегда был таким, изначально готовым попасть в список, под чужой нелюбящий взгляд, придирчиво спрашивающий: машина есть? супруга? ну, годен…
Удивительно, до чего типичные представители собрались на платформе. Свиридов не мог отделаться от поганого чувства, что всех этих людей когда-то видел, и даже недавно, и даже вместе. Вероятно, список подбирался именно по этому принципу: выраженный, законченный, без проблеска своячины тип от каждого социального слоя. Так могли подбирать инопланетяне, составляющие из человеческих особей грядущий зоопарк. Человек только тем и интересен, чем отклоняется от страты, - но здесь не отклонялся никто: классическая профсоюзница командовала, классический остряк острил, типичный дачник катил перед собой, как тачку, типичную участь дачника, которому давно не нужны ни свежий воздух, ни свежие ягоды, но деваться от участка некуда; участок, участь… Поодаль двое образцовых инженеров длили образцовое пикейное гадание на газетной гуще, архетип матери-одиночки сжимал ручку архетипической бледной девочки с крысиными хвостиками косичек, и совершенный в своем роде представитель творческой профессии, напрягая пугливое воображение, с омерзением и любопытством разглядывал товарищей по участи, ощущая себя не то первым, не то последним среди них. Кто бы ни был составитель этого списка, у него получилось неинтересно.
Среди идеальных экземпляров Свиридов разглядел мужчину лет пятидесяти, не сразу поддававшегося классификации; к нему он и подошел, заискивающе улыбаясь. Несмотря на раннюю жару, его поколачивал легкий озноб, надо было немедленно с кем-то поговорить о происходящем - носить в себе одинокую тревогу было невыносимо. Тот, кого он выделил, - высокий, рассеянный, смуглый, с залысинами, одетый в красную ковбойку и брезентовые дачные штаны, - посмотрел на него дружелюбно, и Свиридов, стремительно реагирующий на любую мелочь, тут же успокоился.
- Ну что, - спросил смуглый, - какие предположения?
- Никаких, - пожал плечами Свиридов. - Допускаются же два - на отстрел и на повышение.
- Не скажите, не скажите, - усмехнулся новый знакомец и протянул ему пачку "Кэмела". Свиридов взял сигарету. - Меня зовут Клементьев Игорь Петрович.
Свиридов представился в ответ.
- Отстрел и повышение - слишком бы просто, - неспешно продолжал Клементьев. - Вы как узнали?
- На таможне задержали, в Крым летел.
- А мне на работу спустили - я в НИИ транспорта работаю, на Алексеевской, слышали?
- Слышал, - соврал Свиридов.
- Вот. Завотделом. И начальство стало проверять - интересно же. Дошли до министра, наш директор с ним учился когда-то. Так и он не знает.
- Он же преемник, говорят, - щегольнул осведомленностью Свиридов.
- Говорят, - кивнул Клементьев. - Но и он не в курсе. Так что это совсем, совсем не на отстрел… Это гораздо интересней.
- И?
- Погодите, надо посмотреть. Это ж у нас первая встреча… Вы за собой ничего такого не знаете?
- Ничего.
- Вот и все так.
- Но с работы уже поперли. Я сценарист, с картины слетел.
- Ну? - удивился Клементьев. - Очень странно. Хотя, если вдуматься…
- Что-то вы темните.
- Ничего не темню. Приедем к Вулыху на дачу - это Вулыха дача, вы в курсе? - там за шашлычком поделюсь соображениями.