Наша столовая тихо вибрировала, так, словно где-то сейчас взорвалась беззвучная бомба. Я, мама и Джулия – мы слушали радио, задержав дыхание. Диктор сообщал об очередном подбитом корабле. Крейсер "Ковентри" был пришвартован в северном порту Пэддл-айлэнда вместе с фрегатом "Броадсворд". Два вражеских истребителя внезапно возникли на радаре на 14 часов. "Ковентри" выпустил по ним несколько крылатых ракет, но промахнулся, и истребители успели сбросить свои 1000-фунтовые бомбы. Одна из них просто утонула, другие три пробили обшивку корабля и взорвались где-то внутри, в самом корпусе, вырубив все электронные системы на борту. Пожарных нарядов не хватало, и в течение нескольких минут "Ковентри" уже был охвачен огнем. Из Сан-Карлоса вылетели вертолеты, чтобы помочь эвакуировать команду, и спасти от смерти барахтающихся в ледяной воде матросов. Уцелевшие были доставлены во временный палаточный лагерь. Раненых сразу переправляли в плавучий госпиталь.
Я не помню, какая новость шла после этой.
– Он сказал "девятнадцать человек". А сколько их там всего? – Прошептала мама сквозь пальцы.
Я знал ответ, ведь я вел свой "военный альбом".
– Около трехсот.
Джулия подсчитала в уме.
– Вероятность, что Том жив, более девяноста процентов.
Мама побледнела.
– Ох, его бедная мать. Она должно быть поседела уже.
– Да, и бедная Дэбби Кромби. – Сказал я.
– Причем здесь Дэбби Кромби? – Спросила мама.
– Дэбби – девушка Тома. – Сказала Джулия.
– Ох. – Выдохнула мама.
Для государств война – это раздел территории. Для солдат – это лотерея.
Было уже без пятнадцати восемь, а школьный автобус все не ехал. Пение птиц в кроне дуба было похоже на смесь звуков перестрелки с азбукой морзе. Шторы на втором этаже "Черного лебедя" отдернулись, и, мне кажется, я заметил лицо Исаака Пая, подсвеченное утренним солнцем. Он злобно смотрел на нас. Мы ждали Ника Юи, он всегда приходил последним, ведь он живет аж на Хейк Лэйн.
– Моя мама пыталась дозвониться миссис Юи. – Сказал Джон Туки. – Но у нее все время занято.
– Пол деревни пыталось ей дозвониться, – сказала Дафна Маддэн. – Наверно, поэтому никто и не смог.
– Да, – согласился я, – линия перегружена.
– Бум-бум-бум! – Начал скандировать Хлюпик. – Бум-бам-бум!
– Заткни свою пасть, Хлюпик. – Рявкнул Росс Уилкокс. – Или я тебя сам заткну.
– Не ори на Хлюпика. – Сказала ему Дафна. – Он не виноват, что у него винтиков не хватает в башке.
– Заткни свою пасть, Хлюпик! – Крикнул Хлюпик. – Или я тебя сам заткну.
– С Томом все в порядке, – сказал Грант Берч. – Мы бы давно уже знали, если бы что-то случилось.
– Да, – сказал Филипп Фелпс, – Мы бы давно уже знали.
– Фелпс теперь работает твоим ручным эхо, да? – Сказал Росс Уилкокс, и добавил: – С чего ты взял, что "вы бы давно уже знали"?
– А очень просто: я узнаю последние новости из первых уст. – Огрызнулся Берч. – Мой отец и отец Тома выросли вместе. Они общаются.
– Ну, коне-е-ечно, Берч. – Ухмыльнулся Уилкокс.
– Можешь мне поверить. – Берч все еще ходил с гипсом на запястье, поэтому Уилкокс мог свободно высмеивать его. Но… все мы знали, что Берч – злопамятный.
– Эй! Смотрите! – Гэвин Колли указал пальцем вдаль.
Гилберт Суинярд и Пит Рэдмарли появились на перекрестке.
– Они, должно быть, ходили на Хейк Лэйн. К дому семьи Юи. Хотели узнать, что с Томом, как у него дела.
Суинярд и Рэдмарли почти бежали.
Я хотел спросить "а где Ник?", но Палач заблокировал слово "Ник".
– А где Ник? – Спросил Даррен Крум.
Вдруг из кроны дуба с оглушительным шумом вылетели сотни птиц – так быстро, словно кто-то выстрелил ими. И все мы – все, кто стоял на остановке – подпрыгнули от испуга. Это выглядело очень странно: птицы описали над деревней круг, потом еще один – чуть длиннее, больше похожий на эллипс, и третий – чуть короче. Они летали по строго заданной траектории, словно исполняя чей-то странный приказ, а потом снова прошуршали у нас над головами и спрятались в кроне дуба.
– Может быть, Никсон разрешил Нику не приходить сегодня в школу? – Предположила Дафна.
Это была разумная догадка, но – потом мы увидели лица Суинярда и Рэдмарли.
– Твою м-мать… – прошептал Грант Берч.
– Я полагаю, вы все уже знаете, что… – мистер Никсон покашлял, прочищая горло, – что Томас Юи, выпускник нашей школы, был убит двадцать четыре часа назад в войне за Фолклендские острова. (он был прав – мы все знали. Когда мы ехали в школьном автобусе, Норманн Бэйтс включил радио, и мы услышали имя "Том Юи" в списке погибших)
– Томас Юи не был самым лучшим учеником, но и плохим его нельзя было назвать. Он влипал в истории, и в его личном деле есть записи о как минимум четырех проступках. И все же я могу сказать: мы с Томасом не держим (мрачная пауза)… не держали… (мрачная пауза)… зла друг на друга. Когда ко мне обратился сотрудник Королевского Военного Комиссариата с просьбой предоставить характеристику на Томаса, я, не покривив душой, написал о лучших качествах этого парня – о его храбрости и стойкости. Томас тоже ответил мне жестом доброй воли – он пригласил меня с женой в Портсмут, на церемонию отплытия крейсера "Ковентри". Никогда еще (по классу прокатился гул удивления – ученики не могли поверить, что у мистера Никсона есть жена, что в мире вообще существует женщина, которая по доброй воле вышла за него замуж. Мистер Никсон быстро подавил все шумы своим строгим взглядом)… никогда еще я не принимал приглашение на официальную церемонию с таким удовольствием и с такой гордостью. Попав в военную среду, изведав настоящей дисциплины, Томас, я помню, просто расцвел – он обрел там себя. Он вырос, возмужал и стал достойным представителем нашей школы и нашей деревни на службе у Ее Величества. Вот почему сегодня утром я чувствую тяжесть на сердце, тяжесть его смерти (мне показалось, или голос мистера Никсона дрогнул?) на борту крейсера "Ковентри". Тяжелое, тоскливое молчание в учительской и в этом зале говорят о том, что все вы тоже разделяете мое горе (мистер Никсон снял очки, и на секунду стал похож не на командира СС, но на человека, на уставшего отца). Семье Томаса я пошлю телеграмму с соболезнованиями, от имени нашей школы. И я надеюсь, что все вы, все, кто был близко знаком с семьей Юи, окажете им моральную и – если это необходимо – любую другую поддержку. Жизнь бывает жестокой, и все же нет ничего ужаснее, чем потерять сына или брата. (три девушки-одиннадцатиклассницы тихо плакали в углу. Мистер Никсон посмотрел на них, но в этот раз он, вопреки обыкновению, не использовал свой "заткнитесь-немедленно" взгляд. Он просто молчал – пять, десять, пятнадцать секунд. Я увидел, как переглянулись мисс Ронксвуд и мисс Вайч. "Он в порядке?" – взглядом спросила мисс Ронсквуд, и мисс Вайч чуть пожала плечами).
– Я надеюсь, – наконец, заговорил мистер Никсон, – что жертва, принесенная Томасом, заставит вас задуматься о насилии – военном или эмоциональном – и о его последствиях. Я надеюсь, что вы запомните этот случай – и поймете, что очень часто совершенно невинные люди платят по счетам других людей и умирают за других, менее достойных. Войны не возникают из ниоткуда. И поверьте мне, есть сотни людей, которые должны ответить за то, что произошло, за то, что не смогли предотвратить катастрофу. Я так же надеюсь, что теперь вы научитесь отличать настоящую жизнь от того, что… мы… нам… нам говорят с трибун… эти… эти эгоистичные п-позеры. – Никсон окинул взглядом зал. – Это все. – Он кивнул мистеру Кемпси, сидящему за пианино. Мистер Кемпси сказал нам открыть наши тетрадки с гимнами, и мы запели "О, услышь нас, когда мы взываем к тем, кто в опасности в море". Мы стояли и пели – в память о Томе Юи.
Обычно собрания в актовом зале состоят в основном из морализаторских речей, вроде "помогать людям – это хорошо" или "даже неудачник может преуспеть в жизни, если не будет сдаваться". Но сегодня… я не уверен, что даже учителя до конца поняли речь мистера Никсона.
Смерть Тома Юи убила во мне интерес к войне. Не было никакой возможности доставить его тело в Ворчестершир, поэтому хоронили его там, на островах, за которые он сражался. Жизнь так и не вернулась в нормальное русло. Переживать за "абстрактных" солдат – легко. Но когда кто-то умирает взаправду – это невыносимо. Войны длятся месяцы и годы. Вьетнамская длилась больше восьми лет. А сколько будет длиться наша? На островах уже окопалось 30-тысячное аргентинское войско. Наше войско насчитывает только 6000, и они до сих пор сражаются за свои позиции. Два из трех наших грузовых вертолетов, "Чинуков", пропали, когда был потоплен крейсер "Атлантика", и нашим солдатам пришлось пешком идти до Порта Стэнли. Черт, да даже у Люксембурга, я думаю, найдутся пара-тройка вертолетов! Почему у нас их нет? Ходят слухи, что Аргентинские пехотинцы отрезали все морские пути и вообще всю связь с островом Вознесения. И теперь у нас кончается горючее (это просто смешно). Гора Кент, Горы Близнецы, гора Тамблдаун – все эти укрепления совершенно не подготовлены для обороны. Брайан Ганрахан говорит, что единственное укрытие для пехотинца в той местности – это огромные валуны. Наши вертолеты не могут оказать поддержку с воздуха из-за тумана, снега, града и штормового ветра. Погода там нелетная, как в Дартмуде в январе. Военные не могут нормально окопаться – земля каменистая и к тому же промерзла на несколько метров вглубь, и несколько солдат даже получили травмы, пытаясь выкопать траншею (мой дедушка однажды рассказал мне, как его отец копал траншею в Пашендале в 1916 году). А восточная часть островов давно превратилась в настоящее минное поле. Заминировано все – пляжи, мосты, овраги. По ночам вражеские снайперы выходят на охоту, и ландшафт то и дело озаряется вспышками выстрелов, искрит, как провод при коротком замыкании. Пули градом летят во все, что начинает двигаться. Арги так транжирят патроны, словно у них бесконечный боезапас. Кроме того, наши люди не могут просто бомбить здания – мы ведь должны освобождать мирных жителей, а не убивать их. А их там не так уж и много. Генерал Галтиери знает, что зима на его стороне. Со своего балкона он кричит толпе, собравшейся на площади, что Аргентина будет драться до последней капли крови, до последнего выжившего.
Ник Юи так и не пришел в школу. Дин Моран видел его в магазине мистера Ридда – Ник покупал коробку яиц и средство для мытья посуды. Моран хотел сказать ему что-нибудь, но не смог подобрать слов. Он сказал мне, что лицо у Ника было мертвенно бледное.
На прошлой неделе "Малвернский вестник" вышел с фотографией Тома Юи на первой полосе. Он улыбался и отдавал честь в камеру, одетый в новенькую военную форму. Я вырезал эту фотографию и вставил в свой "военный журнал". В моем журнале уже почти закончились страницы.
Когда я в понедельник вернулся из школы, у нас во дворе, перекрывая проезд, валялись десять гранитных глыб, плюс пять мешков с надписью "дробленая ракушечная крошка". Плюс – огромный черепаший панцирь, который, как оказалось, был сделан из полкарбоната и привезен сюда, чтобы служить дном для нашего будущего прудика в саду камней. Мистер Касл стоял на стремянке и прибивал штакетины к забору, отделявшему наш сад от его сада.
– Это что такое? – Спросил он. – Твой отец собирается воспроизвести Висячие Сады в Вавилоне?
– Типа того.
– Я полагаю, где-то у вас в гараже припрятан промышленный подъемный кран?
– В смысле?
– Эти каменюки весят больше тонны. Их просто так с места не сдвинешь. Простой садовой тележки будет маловато, а если делать все в ручную – грыжи не миновать. – Мистер Касл улыбнулся и подмигнул мне. – Я был здесь, когда эти парни выгружали камни, и, поверь, им теперь надо будет долго лечиться.
Мама появилась дома через двадцать минут – злая, как Кинг-Конг. Я сидел в зале, смотрел "вести с полей" по телевизору, и слышал, как она говорит по телефону:
– Вы должны были привести их завтра! Вы должны были сложить их в саду, а не просто бросить посреди дороги! "Накладка"? "Накладка"!? Это не "накладка" - это тупость, это преступная халатность! Я из-за вас теперь не могу даже машину в гараж поставить. – Разговор закончился маминым воплем "я звоню адвокатам!" и ударом трубки о рычаг.
Когда папа пришел домой в семь вечера, он даже не упомянул о камнях во дворе. Ни единого слова. Но его молчание было весьма красноречиво. Мама тоже ничего не сказала про камни. Я буквально слышал напряжение между ними, оно потрескивало, как высоковольтный провод. Мама вечно хвастается перед гостями тем, что мы всегда ужинаем вместе ("разделяем вечернюю трапезу") за одним столом. Ох, если бы она хоть раз устроила нам выходной – без дурацкой "вечерней трапезы". Джулия сегодня приложила все силы, чтобы избежать очередного скандала – она отчаянно тянула время, рассказывая родителям о том, как сегодня получила пятерку по Истории (она даже принесла вопросы к экзамену и зачитывала их) и мама с папой вежливо слушали ее, но я прямо чувствовал тяжесть этих гранитных глыб за окном, во дворе, ожидающих своей очереди.
Мама подала к столу пирог с патокой и ванильное мороженое.
– Я бы не хотел показаться ворчуном, Хелен, – начал отец, – и все же мне интересно: как мне теперь поставить машину в гараж?
– Рабочие приедут завтра и поставят все камни на свои места. Там возникла накладка с временем доставки. Они закончат завтра вечером.
– Это хорошо. Потому что в нашем страховом полюсе черным по белому написано, что мы не можем перекрывать подъезд к…
– Завтра, Майкл.
– Это просто прекрасно. И, кстати, очень вкусный пирог с патокой. Он из "Гренландии"?
– "Сэйнсберри".
От неожиданности я звякнул ложкой по тарелке.
– Я, конечно, не хочу вмешиваться, но все же…
(мамины ноздри раздулись, как у быка из мультика)
– … но все же, я надеюсь ты еще не заплатила эти людям?
– Нет. Я дала задаток.
– Задаток? Угу-у, понимаю. Мне просто интересно: ты ведь слышала все эти жуткие истории, когда клиенты оставляли задатки в разных сомнительных заведениях, у всяких ландшафтных дизайнеров, и потом не могли получить свои деньги назад. Удивительно, как легко мошенники обводят доверчивых покупателей вокруг пальца.
– Майкл, ты ведь сам говорил, что "умываешь руки" и ничего не хочешь больше не хочешь слышать о "саде камней".
– Да, говорил, – отец не мог скрыть удовлетворения, – но я не думал, что это закончится так – что я не смогу даже запарковать собственную машину в собственном гараже.
Что-то тихо треснуло и беззвучно разбилось – и я слышал эту беззвучность.
Мама просто встала из-за стола и вышла из комнаты. Она не злилась и не плакала, – все было гораздо хуже.
Отец просто смотрел на ее стул, так, словно она все еще сидела там.
– Мне на экзамене сегодня попался сложный вопрос. – Джулия накручивала локон своих волос на палец. – "Пиррова победа". Я не совсем понимаю, что это значит. Можешь ты мне объяснишь, пап?
Отец посмотрел на Джулию – долгий, тяжелый взгляд.
Но Джулия выстояла – не моргнула и не опустила голову.
Отец встал из-за стола и направился в гараж. Скорее всего покурить.
Между мной и Джулией стояла тарелка с остатками десерта. Какое-то время мы просто разглядывали разрезанный пирог.
– Что за победа?
– "Пиррова". Это из Древней Греции. Так говорят, когда ты выиграл сражение, но цена твоей победы оказалась столь высока, что лучше бы и не начинал войну. Очень полезное выражение, а? Что ж, Джейс. Похоже мы с тобой снова в ответе за грязную посуду. Ты что предпочитаешь – мыть или вытирать?
***
Вся Британия сияла – небо озарялось фейерверками – все это выглядело так, словно День Гая Фокса, Рождество и День Святого Георгия отмечались одновременно! Миссис Тэтчер появилась на Даунинг стрит 10. "Радуйтесь! Просто радуйтесь!" – говорила она. Мерцали вспышки фотоаппаратов, люди просто сходили с ума от восторга; толпа бесновалась вокруг нее так, словно она была не политиком, а группой "Rolling Stones". Все пели "Правь, Британия, морями! Британцы никогда не будут рабами!", снова и снова. (у этой песни вообще есть какие-то куплеты, или она целиком состоит из одного бесконечного припева?). Это лето не зеленое, оно красное, белое и синее – цвета Британского флага. Колокола звенели, маяки светили, на каждой улице, в каждой подворотне – праздник. Даже Исаак Пай устроил ночную вечеринку в "Черном Лебеде".
В Аргентине, между тем, если верить новостям, в больших городах начались бунты, с мародерством и стрельбой, и говорили, что политический переворот – лишь дело времени. "Дэйли мэйл" была забита статьями о храбрости и стойкости Британцев, и о том, как мудро Великобритания вела войну и победила. Ни один премьер-министр никогда не затмит Маргарет Тэтчер – если верить общественному мнению, она величайший политик всех времен и народов.
Мне бы тоже стоило радоваться, но…
Джулия читает "Гардиан", а в этой газете обычно пишут все то, чего не пишут в "Дэйли мэйл". Так вот, Джулия говорит, что большая часть Аргентинского 30-тысячного войска – это были новобранцы и индейцы. И эти "элитные подразделения" начали отступать к Порту Стэнли, стоило лишь нашим пехотинцам начать наступление. А тех, кого аргентинцы бросили защищаться, наши солдаты просто растерзали – подняли на штыки. Представь, кишки наружу! Такое чувство, что на дворе не 1982, а 1914. Первая Мировая. Брайан Ганрахан рассказывал по телевизору о том, как ему удалось взять интервью у одного из пленных. Оказывается, пленник даже не знал, что находится на Фолклендских островах, и тем более не знал, для чего их всех сюда привезли.