– Ты посмотри на них, ну что за дурни! – Проворчала мама Хлюпика, впрочем голос ее был скорее довольный.
– Бену очень жаль, мам, но его друг сказал, что Мерва не возьмут работать на склад. После школы, я имею в виду.
– Ну, здесь уж ничего не поделаешь. Бен хотя бы постарался, спасибо ему за это.
(Время, мои часы пульсировали, Время! Мне всегда до всего есть дело, и в этом моя проблема. Главная фишка Призраков в том, что им нет дела ни до чего – им на все плевать)
– Но я очень беспокоюсь за будущее Мерва. Особенно, когда мы с Биллом, ну, ты понимаешь, отойдем в мир иной.
– Мам! Ты что такое говоришь?
– Да, но мы все понимаем, что Мерв не может думать о будущем. Он не может думать дальше "завтра".
– Ну, он ведь всегда может рассчитывать на меня и Бена.
– У тебя скоро будет трое собственных детей на шее. А Мерв… Мерв в последнее время все активнее занимается… Билл не говорил тебе? Он застукал его на прошлой неделе с журналом "Пентхаус". Едва одетые женщины во всяких позах.
– Я думаю, это нормально мам. Все мальчики делают это.
– Я знаю, Джеки, но Мерв необычный мальчик. Как он будет ухаживать за девушками? Я люблю его, но я все время думаю: какая девушка захочет пойти на свидание с парнем вроде него? Как он будет содержать семью? Мерв, как говорят, ни рыба ни мясо. Он недостаточно отсталый, чтобы получать пособие по инвалидности, и недостаточно умный даже для того, чтобы таскать коробки на складе.
– Бен сказал, что они отказали только потому, что у них нет свободных вакансий. Сейчас же кризис.
– Самое печальное в том, что Мерв на самом деле гораздо умнее, чем кажется. Он изображает в школе идиота просто потому, что все ждут этого.
Лунно-серый кот пересек двор. Куранты забьют в любую секунду.
– Бен говорит, что на консервный завод в Аптоне берут вообще всех подряд. Они даже взяли Джайлса Новака, – и это после того, что случилось с его отцом.
(Я никогда не думал об этом. Хлюпик был для меня просто мальчишкой, над которым все смеются. Но я не мог представить себе его двадцати- или тридцатилетним. Подумать только – его мать каждый день совершает ради него маленький подвиг: она заботится о нем. А что будет, когда Хлюпику исполнится пятьдесят или семьдесят? Что случится с ним? Это уже не смешно, не так ли?)
– Консервный завод – это, конечно, хорошо, но ведь это не изменит…
– Джэки! – Молодой отец выглянул из окна. – Джэкс!
Я протиснулся между колючими кустами и забором.
– Что такое, Бен? Мы здесь! Под аркой!
Колючие розы, вонзили свои шипы в мою грудь и мое лицо.
– Вэнди с тобой? Мерв опять слишком возбудился. У нас тут небольшое ЧП с его подгузником…
– Целых десять минут. – Пробормотала мама Хлюпика. – Это рекорд. Хорошо, Бен! – Она встала со скамейки. – Я иду!
Мама Хлюпика и его беременная сестра были на полпути к дому, когда куранты в церкви Святого Гавриила пробили первый раз – из девяти. Я рванул к стене и запрыгнул на компостную кучу. Я хотел оттолкнуться от нее, но вместо этого увяз по пояс в вонючей, гниющей жиже. Это было похоже на страшный сон, в котором земля поедает тебя.
Куранты пробили второй раз.
Я выбрался из кучи и перебрался через забор, и несколько секунд висел на нем, махая ногами в неопределенности, пока часы пробили в третий раз. Я отпустил забор – и приземлился на дороге, рядом с магазином мистера Ридда. И в своих мокрых и облепленных компостом джинсах, я дал деру через перекресток, – и достиг "финишного" дуба на седьмом ударе курантов – за два удара до конца.
Когда я упал на колени среди корней дуба, мое дыхание было похоже на скрежет ржавой пилы. Я не мог даже выдернуть колючки из своих носков. Но именно в тот момент, именно в том месте я чувствовал себя счастливее, чем когда бы то ни было.
– Ты, сын мой, – Гилберт Суинярд хлопнул меня по спине, – будешь первоклассным Призраком.
– По-моему, никто и никогда раньше не приходил к финишу так! – Грант Берч хмыкнул. – С тремя секундами в запасе!
Пит Рэдмарли сидел, закинув ногу на ногу, и курил.
– Я думал, ты слился. – Рэдмарли трудно чем-то удивить, у него уже даже усы начали расти. Я знаю, он считает, что я гей и сноб, но мне в лицо он этого никогда не говорил.
– Выходит ты ошибся, – сказал Гилберт Суинярд (когда за тебя заступается пацан, типа Гилберта Суинярда, ты понимаешь, что не зря так старался стать Призраком). – Господи, Тэйлор! Что с твоими штанами?
– Наступил в… – я все еще задыхался, отчаянно хватая воздух ртом. – В гребаный пруд во дворе у Артура Ившама.
Даже Рэдмарли хмыкнул.
– А потом… – я тоже начал смеяться, – упал в компостную кучу во дворе у Подгузника.
Появился Плуто Новак.
– Ну чего? Он успел?
– В самый последний помент. – Сказал Суинярд.
– В прямом смысле за две секунды до конца. – Сказал Грант Берч.
– Там… – я поприветствовал Новака. – Там целые толпы людей в этих садах.
– Ну естественно. Еще не до конца стемнело. Я знал, что ты успеешь. – Плуто хлопнул меня по плечу. (отец лишь однажды хлопнул меня по плечу – когда я учился нырять). – Сейчас я устрою праздничный салют в твою честь. – Плуто сделал вид, что сидит на невидимом мотоцикле, он дернул правой ногой, и "мотоцикл" завелся. В момент, когда Плуто надавил на газ, так, словно разогревал двигатель своего невидимого Харлея-Дэвидсона, раздался характерный звук – он громко пернул. Этот рычащий грохот, действительно похожий на звук мотоцикла, исходил из его задницы в течение трех, пяти, десяти секунд.
Призраки хохотали.
Звук обрушившегося забора и мальчика, упавшего сквозь стеклянную крышу, – этот звук разнесся в сумерках по всей деревне. Призраки посмотрели на меня так, словно я знал, что это значит. И я знал.
– Оранжерея Блэйка.
– Моран? – Грант Берч захихикал. – Он разбил ее?
– Он упал на нее. (ухмылка слетела с лица Берча). Там забор три метра в высоту.
Толпа звонарей вышла из бара "Черный лебедь", они шли, покачиваясь, и пели песню про кота, который пробрался в склеп, насрал и убежал.
– Морон Моран. – Тихо пропел Плуто Новак. – Ты совсем не ворон.
– Неуклюжий дебил. – Сказал Пит Рэдмарли. – Я знал, что это ошибка – позвать его. – Он сердито посмотрел на Призраков. – Нам не нужны новые призраки. (он имел в виду, что я им тоже не нужен) Вы бы еще Хлюпика пригласили.
– Нам лучше свалить отсюда, пока не набежал народ. – Суинярд встал. – Всем нам.
Я вдруг понял кое-что – и эта мысль вонзилась в меня как рыболовный крючок. Если бы я упал с забора на оранжерею мистера Блэйка, Моран бы точно пришел меня выручать. Он просто не смог бы бросить меня там.
Не вздумай сказать это, приказал Жалкий Червяк.
– Плут?
Плуто Новак и все Призраки обернулись.
– А разве мы не должны… (сказать это было в миллион раз сложнее, чем пробежать сквозь десяток задних дворов)… убедиться, что Моран не… (Палач схватил слово "сломал")… я имею в виду, что если он повредил себе ногу или… упал в осколки?
– Блэйк позвонит в скорую. – Сказал Грант Берч.
– Но разве мы не должны… ну…
– Нет, Тэйлор. – Плуто Новак выглядел, как преступник. – Я не знаю.
– Этот членоголовый знал наши правила. – Пит Рэдмарли не сказал, а выплюнул эти слова. – Если поймают, ты сам по себе. Если ты постучишь в дверь Блэйка после этого, Джейсон Тэйлор, тебе устроят допрос третьей степени – что, почему, кто, и имена Призраков станут известны, а мы не можем этого допустить. Мы были здесь задолго до того, как ты появился в Блэк Свон Грин.
– Но я и не собирался…
– Вот и хорошо. Потому что Блэк Свон Грин – это тебе не Лондон и не Ричмонд и не какой-нибудь еще сраный город. В Блэк Свон Грин нет секретов. Если ты пойдешь и постучишь в дверь Роджера Блэйка, мы узнаем об этом.
Крона дуба зашелестела так, словно кто-то быстро листал книгу в тысячу страниц.
– Да, я понял, – сказал я, – но…
– Ты не видел Морана сегодня. – Плуто Новак ткнул в меня своим коротким пальцем. – Ты не видел нас. Ты не слышал о Призраках.
– Тэйлор. – Грант Берч через плечо бросил мне последнее предупреждение. – Иди домой, ладно?
И вот он я, стою на пороге дома мистера Блейка, и смотрю на дверной молоток, и мне так страшно, что еще чуть-чуть – и я обделаюсь. Сквозь дверь я слышу, как мистер Блэйк кричит. Но кричит он не на Морана. Он просит прислать скорую. Как только он повесит трубку, я буду стучать дверным молотком до тех пор, пока он не впустит меня. Это только начало. Я понял кое-что насчет самоубийц, которые всегда идут на север, на север, на север, в никуда, в место, где горы плавятся в море.
Это не проклятие и не наказание.
Это их выбор.
Комната света
Я бил по двери: ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! – слышалось в моих ударах. – ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ ИЛИ Я СНЕСУ ЕЕ К ЧЕРТЯМ.
Дверной звонок звучал скромнее: "Эй, кто-нибудь дома есть?" Я стоял на пороге дома священника. Звонил в звонок и бил дверным молотком, но никто не отвечал. Я ждал. Возможно, священник сейчас окунал свое перо в чернильницу, и пыхтел: "Господь милосердный, уже три часа?" Я прижался ухом к двери, но большой старый дом молчал. Засохший газон во дворе заливало солнечным светом, деревья словно в полудреме шевелили ветками на ветру. Пыльный Вольво, стоявший в гараже, явно нуждался в мойке и воске (Вольво – это самый известный шведский бренд, если не считать группу АВВА. Автомобили Вольво укрепляют специальным металлическим каркасом, поэтому они самые безопасные – при столкновении с грузовиком вас не размажет по асфальту).
Отчасти я надеялся, что никого нет дома. Дом священника – это серьезное место, и детям здесь делать нечего. Но когда на прошлой неделе я проник в этот двор под покровом темноты, я увидел конверт, приклеенный скотчем к почтовому ящику. ДЛЯ ЭЛИОТА БОЛИВАРА, ПОЭТА. Внутри – письмо, написанное сиреневыми чернилами на синевато-серой бумаге. Священник приглашал меня прийти к нему домой в воскресенье в три часа, и обсудить мои труды. "Труды". Никто и никогда не называл стихотворения Элиота Боливара – трудами.
Я пнул камень – и он поскакал по дороге.
Дверной засов щелкнул, как затвор винтовки, и старик открыл дверь. Его кожа была покрыта пигментными пятнами, как кожура перезрелого банана. На нем была рубашка без воротника и подтяжки.
– Добрый день.
– Привет, то есть, здравствуйте (я хотел сказать "добрый день", но Палачу в последнее время нравится караулить букву "Д") Вы священник?
Старик оглядел двор, словно ожидая подвоха.
– Нет, я точно не священник. – Сказал он с иностранным акцентом, похожим на французский, но более твердым. – А ты?
Я покачал головой (Палач сейчас не дал бы мне даже сказать "нет")
– Священник пригласил меня. – Я показал письмо. – Только он не написал (я не мог сказать "свое имя")… не подписался.
– А-а, ага. – Не-священник выглядел так, словно его вообще невозможно ничем удивить. – Проходи в комнату света. Только сними обувь.
Внутри пахло печенью и почвой. Солнце светило сквозь лестницу, и желтый свет его, нарезанный ступенями на тонкие ломти, косо стелился по полу. Синяя гитара лежала на турецком кресле. На стене – картина в золоченой раме: девушка прыгает по кувшинкам в озере, словно идет по воде. Название "комната света" звучало клево. Как будто там живет свет.
Старик предложил мне рожок для обуви. Я никогда не пользовался этой штукой, поэтому сказал "нет, спасибо", и снял свои кроссовки обычным способом, надавив на пятку одного кроссовка носком другого.
– Вы дворецкий?
– Дворецкий, ага. Эт-то хорош-шее описание моей роли в этом доме, я думаю. Следуй за мной, пожалуйста.
Раньше я думал, что иметь дома слуг могут себе позволить только архиепископы или папы-римские, но, оказывается, и священники тоже заводят дворецких. Старые, изношенные половицы царапали подошвы моих ног даже сквозь носки. Из зала мы прошли в какую-то ужасно скучную комнату отдыха, потом – на кухню. Под высоким потолком висели опутанные паутиной люстры.
Я шел, глазея по сторонам, и едва не врезался в спину дворецкого, когда он остановился.
– К вам посетитель. – Сказал он.
В "комнате света" не было никакой научной аппаратуры, хотя мансардные окна здесь были большие, как в обсерватории – только телескопа не хватает. Оконные рамы делили заросший наперстянкой сад на отдельные фрагменты. Вдоль стен -- книжные стеллажи. Карликовые деревья стояли в заросших мхом горшках, прикрывая камин. Сигаретный дым застилал воздух, делая комнату зыбкой, как сон.
В плетеном кресле сидела жабообразная дама.
Старая, но величественная, словно сошедшая с портрета, с копной седых, серебристых волос и алой шалью. Возможно, она мать священника, подумал я. Брильянты в ее украшениях были разноцветные и какие-то слишком крупные, похожие больше на конфеты – барбариски и лимонки. На вид ей лет шестьдесят, может семьдесят. Старики и младенцы похожи в одном – никогда нельзя точно сказать, сколько им лет. Я обернулся, чтобы взглянуть на дворецкого, но его уже не было в комнате.
Старушка читала книгу, ее водянистые глазные яблоки двигались туда-сюда по строчкам.
Может, мне покашлять, чтоб привлечь внимание? Нет, это глупо. Она и так знает, что я здесь.
Тонкоя нитка дыма поднималась к потолку от кончика ее сигареты.
Я присел на диван без подлокотников и стал ждать, когда она заговорит. Ее книга называлась "Le grand Meaulnes". "Что значит "Мeaulnes"?" – думал я, жалея, что не знаю французский так же хорошо, как Аврил Бреддон из моего класса.
Часы на каминной полке тонкой стрелкой отрезали секунды от времени.
Костяшки ее пальцев были странной формы, острые и угловатые, как шоколадки "Тоблерон". Каждый раз, листая книгу, она стряхивала пыль со страницы своими костлявыми пальцами.
– Меня зовут Ева ван Отрив дэ Кроммелинк. – Если бы павлин умел разговаривать, его голос звучал бы именно так. – Ты можешь называть меня мадам Кроммелинк. – Акцент похож на французский, но я не уверен. – Мои английские друзья, вымирающий вид в наши дни, раньше говорили мне: "Ева, в Британии твое "мадам-мэ" звучит слишком по-французски, так, как будто ты всегда ходишь в берете и с круассаном в руке. Почему бы нам не называть тебя просто "миссис Кроммелинк"?" На это я обычно отвечала: "Идите до черта! Что плохого в беретах и круассанах. Я мадам, и именно этим я отличаюсь от всех ваших "миссис". Allons donc. Сейчас три часа с минутами, а ты, я полагаю, Элиот Боливар, поэт?
– Да ("Поэт!"). Очень приятно познакомиться с вами… мадам Кромиленк?
– Кром-мел-инк.
– Кром-мэл-инк.
– Не верно, но уже лучше. Ты моложе, чем я предполагала. Четырнадцать? Пятнадцать?
Это клево, когда тебя принимают за более взрослого.
– Тринадцать.
– Ахх, чудесный, несчастный возраст. Уже не мальчик, но еще и не мужчина. Нетерпеливый, но робкий.
– Скажите, а священник скоро придет?
– Pardon me? – Она подалась вперед. – Кто (это прозвучало как "то-о") такой "свеченник"?
– Ну, это ведь дом священника, правильно? – Я показал ей мое пригласительное письмо, чувствуя неловкость. – Так написано на воротах этого дома.
– А-а. – Мадам Кроммелинк кивнула. – "Священник". Ты немного ошибся. Священник жил здесь когда-то, а до него еще два священника, или три, – много священников. – Она жестом как будто стряхнула крошки с невидимого стола. – Но не теперь. Англиканская церковь с каждым годом банкротится все сильнее. Мой отец говорил, только католики знают, как делать деньги на религии. Католики и мормоны. Покупайте или попадете в ад, говорят они своей пастве! Но ваша Англиканская церковь не такая. И, как следствие, эти очаровательные домики распроданы или сданы в аренду, а священникам пришлось переехать в более скромные хибарки. А имя дома – "дом священника" – осталось.
– Но, – я сглотнул, – я отправлял свои стихи с помощью вашего почтового ящика весь год, начиная с января. Почему же их тогда печатали в церковной газете каждый месяц?
– На этот вопрос, – Мадам Кроммелинк так сильно затянулась, что я буквально видел, как сигарета убывает, превращаясь в пепел, – ты смог бы ответить сам, если б хорошенько подумал. Я передавала твои письма настоящему священнику домой. Он живет в том уродливом бунгало, близ замка Хенлей. Не бойся, я не возьму с тебя денег за свои услуги курьера. Это было gratis. И, кроме того, такого рода прогулки полезны для моих старых костей. Но в качестве оплаты за свои услуги я прочитала твои стихи.
– Ох, а настоящий священник знает?
– Нет. Я, как и ты, доставляла письма под покровом ночи, анонимно, чтобы не столкнуться с его женой – поверь, она гораздо хуже него. Жуткая сплетница. Она попросила однажды разрешения провести у меня в саду летнее торжество в честь Святого Гавриила. "Это традиция, – говорила миссис Священник, – нам нужно много места для игры в Человеческий мост (*Человеческий мост (human bridge) – командная игра, популярная в 80х*)". И я сказала ей: "Идите до черта! Я ведь плачу за этот дом". – Мадам Кроммелинк чавкнула. – Ну, зато ее муж публикует твои стихи в своем забавном журнале. Возможно, он еще не безнадежен. – Она указала на бутылку вина, стоящую на жемчужном столике. – Выпьешь?
Конечно, сказал мой Нерожденный Брат Близнец.
Я представил себе отца, и его вопрос: "ты что – пил?".
– Нет, спасибо.
– Вот и зря. – Она пожала плечами и налила себе немного этой жидкости цвета венозной крови.
Сделав глоток, удовлетворенная, она постучала ладонью по стопке церковных газет Блэк Свон Грин.
– А теперь – к делу.
– Молодой человек должен научиться понимать, когда женщина хочет, чтобы ей зажгли сигарету.
– Извините.
Изумрудный дракон обвился вокруг ее зажигалки. Я боялся, что моя одежда провоняет табачным дымом, и мне потом придется как-то объяснять это родителям. Мадам Кроммелинк курила и тихо, словно бормоча себе под нос, читала мое стихотворение "Камни" из майского номера газеты.