– Он только-только закончил курсы менеджмента, ирландец до мозга костей, но, я тебе так скажу: он не просто поцеловал Камень Красноречия, он откусил от него целый кусок! И, кстати о болтливости! Крэйг Солт заскочил недавно – он вообще любитель попугать стажеров, но с Дэнни этот номер не прошел; через пять минут Солт уже ел у Дэнни с рук. Говорю тебе: этот парень – прирожденный менеджер. Когда в следующем году Крэйг Солт позволит мне расширить отдел продаж, первое, что я сделаю – найду Дэнни.
– Ну да, ирландцы всегда славились своим умом. – Сказала мама.
Потом отец спросил меня, понравилась ли миссис де Ру его идея с дневником. Когда я ответил, что идея показалась ей "очень информативной", настроение отца сильно улучшилось.
– "Информативной"? Скорее уж "совершенно необходимой". Это основной принцип Умного Менеджмента. Как я сказал сегодня Дэнни Лоулеру: "любой сотрудник хорош лишь настолько, насколько хороши его отчеты". Без отчетов ты – Титаник, пересекающий Атлантику, полную айсбергов, без радара.
– Да, но радар был изобретен во время Второй Мировой войны. – Джулия проткнула вилкой кусочек мяса. – А Титаник утонул еще до того, как началась Первая Мировая.
– Здесь, дочь моя, важен принцип. Если ты не ведешь записей своих дел, ты никогда не сможешь понять – есть ли прогресс. Это универсальное правило – оно одинаково для всех: для продавцов, для учителей, для военных, – для любого человека в системе. В один прекрасный день, пытаясь сделать карьеру в Олд Бэйли, ты поймешь это на собственном опыте, и вспомнишь мои слова: "ах, – скажешь ты, – если б я только слушала своего мудрого отца. Он во всем был прав".
Джулия фыркнула – и это сошло ей с рук, потому что она Джулия. А у меня нет права говорить отцу то, что я думаю. Я чувствую, как неизреченные слова гниют внутри меня, как пораженный мучнистой плесенью картофель в мешке. Заика не способен выиграть спор – потому что стоит тебе один раз заикнуться и – п-п-п-пиши п-п-п-ропало, т-т-ты п-п-проиграл, з-з-заика! Когда я начинаю заикаться в разговоре с отцом, на его лице появляется смесь недовольства и разочарования – совсем как в тот раз, когда он купил новенький набор инструментов и, уже приехав домой, обнаружил, что там не хватает несколько важнейших отверток.
Мы с Джулией мыли посуду, а мама с отцом сели смотреть по телеку новое "интеллектуальное" шоу, под названием "Blankety blank" с Тэрри Воганом. Участники шоу угадывали пропущенные слова в предложениях и получали за это всякие дерьмовые призы, вроде "кружечного-дерева", на ветках которого вместо плодов висели кружки.
Поднявшись к себе в комнату, я засел за домашку – миссис Коскомби задала целый параграф, посвященный феодальной системе правления. Но вдруг новое стихотворение стало затягивать меня словно водоворот – стихотворение о мальчике, который в одиночестве катается по замерзшему озеру и думает о смерти, о том, каково это - утонуть, и видит призрак утонувшего мальчишки, и призрак разговаривает с ним. Я сел за стол и начал стучать по клавишам своей печатной машинки Silver Reel. Мне нравится, что у этой машинки нет цифры "1", и я использую вместо нее букву "т".
Моя машинка – это первое, что я стал бы спасать, случись в нашем доме пожар. Раньше на первом месте были дедушкины часы "Омега", но теперь они разбиты. И это самое ужасное, что случилось со мной в том запертом доме, в том страшном сне.
На экране будильника светились цифры 21:15. Осталось меньше двенадцати часов. Дождь дробил по стеклу. В звуке дождя я слышал ритмы сотен метро-гномов, и сотен стихотворений, и сотен дыханий – не только цокот капель.
Комната Джулии – прямо над моей; я слышал ее шаги – она прошла у меня над головой и спустилась вниз. Потом открыла дверь в зал и спросила у родителей, можно ли ей позвонить Кейт Алфрик – узнать что-то насчет домашки по экономике. Отец сказал "можно". Наш телефон располагается в коридоре, – что делает его ужасно неудобным средством общения. Если я подкрадусь к двери своей комнаты – я услышу абсолютно все.
"Да, да, я получила твою Валентинку, и конфеты тоже, но я звоню не поэтому. Я хочу узнать – ты сдал?"
Пауза.
"Просто скажи мне, Эван! Сдал или нет?"
Пауза (кто такой Эван?).
"Отлично! Прекрасно! Фантастика! Если б не сдал, я б тебя задушила. Я не могу встречаться с парнем, у которого нет водительских прав".
("с парнем"?, "задушила"?) Сдавленный смех и пауза.
"Нет! Нет! Он бы никогда…"
Пауза.
Джулия издала звук "пфффф" – который она всегда издает, когда ужасно завидует. "О господи, ну почему у меня нет неприлично богатого дядюшки, который дарил бы мне спортивные машины? Может одолжишь мне одного из своих? Да брось, у тебя их больше, чем нужно…"
Пауза.
"Еще как! Может в субботу? Аххх, у тебя же утренние занятия, все время забываю…"
Утренние занятия в субботу? Этот Эван должно быть из Ворчестерской школы для мальчиков. Шикарно.
"… в кафе "Рассел и Доррел". Час тридцать. Кейт подбросит меня".
Коварный смешок Джулии.
"Нет, я определенно не возьму его с собой. Оно проводит каждую субботу по своему, ну знаешь: лазает по деревьям и роет норы".
Звук Девятичасовых новостей заполнил коридор, когда дверь в зал открылась. Джулия резко изменила интонацию: "Да, Кейт, я совершенно не врубаюсь в девятый вопрос. Мне лучше проверить твои ответы перед тестом. Хорошо. Угу. Спасибо. До завтра. Спокойной ночи".
– Разобралась? – Спросил отец.
– Почти. – Сказала Джулия, застегивая свой пенал для карандашей.
Джулия – гениальная лгунья. Она хочет стать юристом, и она уже получила пару предложений из серьезных мест. Мысль о том, что кто-то захочет поцеловать мою сестру, вызывает у меня рвотные рефлексы, но, странное дело, – несколько старшеклассников постоянно вьются вокруг нее. Готов поспорить, что Эван – один из тех сверх-уверенных в себе парней, что носят кожаные куртки, остроносые ботинки и укладывают волосы гелем. Готов поспорить, Эван говорит длинными, грамотно построенными предложениями, совсем как мой двоюродный брат Хьюго. Грамотная речь всегда звучит внушительно, как приказ.
Только Бог знает, кем я стану, когда вырасту. Но не юристом, это точно. В суде ты не можешь позволить себе заикаться. И в классе тоже. Мои одноклассники распнут меня. В мире не так уж много профессий для неразговорчивых людей. Я не могу быть профессиональным поэтом, потому что мисс Липпеттс однажды сказала, что никто сегодня не покупает книги поэтов. Я мог бы быть монахом, но церковь – это та-а-ак скучно. Когда я был младше, мама заставляла меня ходить в Воскресную школу, и это превращало каждое мое воскресное утро в настоящую пытку скукой. Через пару месяцев даже маме это надоело. Нет, я не смог бы стать монахом – быть запертым в монастыре равноценно самоубийству. Как насчет смотрителя маяка? Но нет – все эти бури, закаты и стопки "журналов смотрителя" закончатся в итоге тотальным одиночеством. Но с другой стороны одиночество – это то, к чему мне надо начинать привыкать уже сейчас. Ни одна девушка не пойдет на свидание с заикой. Ни одна девушка не захочет танцевать с заикой. Последняя песня в Блэк Свон Грин закончится раньше, чем я успею закончить вопрос: "п-п-п-потонцуешь с-с-со м-м-мной?" Или – что если я начну заикаться прямо у алтаря и не смогу произнести даже банальное "согласен"?
– Ты подслушивал?
Джулия стояла, оперевшись плечом о дверной косяк.
– Что?
– Я спросила: ты подслушивал, когда я говорила по телефону?
– Ты говорила по телефону? – Мой ответ был слишком быстрым и слишком невинным.
– Я считаю, что право на личное пространство – это неотъемлемое право каждого. – От взгляда Джулии мое лицо не просто покраснело – оно почти задымилось. – Если бы у тебя были друзья, и ты хотел бы поболтать с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. А знаешь почему? Потому что этим занимаются только жалкие червяки.
– Я не подслушивал! – Как же жалко это прозвучало.
– Тогда почему твоя дверь была закрыта три минуты назад, а сейчас – широко распахнута?
– Я не – (Палач схватил слово "знаю", и мне пришлось оборвать фразу на середине). Какое тебе дело до моей двери? Здесь душно! Это все сквозняк.(Палач оставил "сквозняк" без внимания).
– Ну конечно! У нас же тут такие ветры дуют, что я едва на ногах стою.
– Я не подслушивал!
Джулия долго молчала, потом спросила:
– Эй, а кто разрешил тебе брать моих Эбби Роуд?
Футляр от ее пластинки лежал на крышке проигрывателя.
– Да ты ее почти ни разу не слушала.
– Даже если бы это было правдой, это вовсе не значит, что пластинка теперь твоя. Ты никогда не носишь дедушкины часы. Но это же не значит, что я могу считать их своими, правильно?
Она вошла в мою комнату – забрать пластинку. Переступила через мой рюкзак "Адидас" и бросила взгляд на печатную машинку. Сгорая от стыда, я прикрыл стихотворение своим телом.
– Так значит, ты согласен, что это плохо – вторгаться в чье-то личное пространство. – Сказала Джулия. – И если на кассете будет хоть одна царапина – тебе конец.
Сквозь потолок я слышал музыку – вовсе не Эбби Роуд, это была "Man with the child in his eyes" в исполнении Кейт Буш. Джулия включает эту песню только в двух случаях: если она гипер-эмоциональна или если у нее месячные. Должно быть у Джулии классная жизнь. Ей восемнадцать, и через пару месяцев она покинет Блэк Свон Грин, у нее парень со спортивной машиной, и карманных денег она получает в два раза больше, чем я; и она умеет заставлять людей делать то, что ей нужно – с помощью слов.
Всего лишь слов.
В ее комнате заиграла песня "Songbird" в исполнении Fleetwood mac.
***
Отец встает очень рано по средам – чтобы успеть в Оксфорд на еженедельное совещание в центральном офисе "Гренландии". Гараж находится прямо под моей комнатой, и я слышу, как его Ровер 3500 начинает рычать, пробуждаясь к жизни. Обычно если идет дождь, я слышу ш-ш-ш-ш шипящий звук луж под колесами автомобиля, выезжающего на дорогу, и после – на воротах гаража остаются грязные брызги. На экране моего радио-будильника ярко-зеленым светом сияют цифры 06:35. Мне осталось жить всего 150 минут. Мысленным взором я уже вижу лица одноклассников: гогочущие, озадаченные, возмущенные и – полные жалости.
Кто решает, какие недуги забавны, а какие трагичны? Никто ведь не смеется над слепыми или над теми, кто подключен к аппарату искусственной вентиляции легких.
Если бы Бог сделал так, чтобы каждая минута была равна шести месяцам жизни – то к завтраку я бы спустился уже взрослым человеком, и умер бы к как раз в момент, когда школьный автобус подъехал бы к нашему дому. Я мог бы спать вечно, я отбросил печальные мысли, откинулся на спину в постели и вообразил, что потолок – это поверхность планеты G-класса в созвездии Альфа-Центавра. Там никого нет. И мне не нужно говорить.
"Джейсон! Вставай!" - крикнула мама с первого этажа. Мне приснилось, что я проснулся в лесу, где на деревьях вместо листьев растут язычки синего пламени, и я нашел дедовы часы "Омега", целые и невредимые, среди огненных крокусов. Потом я побежал домой – и очутился в церкви Святого Гавриила.
"Джейсон!" – снова крикнула мама, и я увидел время: "7:41". Я буркнул "хорошо" и приказал своим ногам слезать с постели, и остальные части тела были вынуждены следовать за ногами. Я долго рассматривал себя в зеркале, надеясь увидеть следы проказы на щеках, но – тщетно. У меня был план для отступления – вымочить полотенце в горячей воде, приложить ко лбу, потом вытереть лоб, и пожаловаться маме на высокую температуру. Но это рискованно – маму не так легко обмануть. Мои счастливые красные трусы лежали в корзине для грязного белья, поэтому пришлось взять из шкафа другие – с узором виде бананов. Сегодня в школе не будет физкультуры, поэтому можно не опасаться, что кто-нибудь увидит мое нижнее белье. На кухне мама смотрела новое утреннее шоу по ВВС1, а Джулия нарезала банан себе в овсяную кашу.
– Доброе утро, – сказал я, – что читаешь?
Джулия показала обложку – "Лицо".
– Только дотронься до него, и я тебя задушу.
Это я должен был родиться, а не ты, прошипел мой Нерожденный Брат-Близнец, ты жалок.
– Чего уставился? – Спросила Джулия. Она не забыла наш вчерашний разговор. – У тебя такое лицо, словно ты намочил штаны.
Я мог бы осадить ее, спросив, что она сделает, если Эван дотронется до ее журнала. Но я не мог – ведь это значило бы, что я действительно подслушивал.
Кукурузные хлопья на вкус напоминали прессованные древесные опилки. Доев свой завтрак, я долго выковыривал остатки из зубов. Потом сложил книжки в рюкзак и ссыпал ручки в пенал. К тому моменту Джулия уже уехала. Она старшеклассница, и до школы ее подвозит Кейт Алфрик, у которой уже есть права.
Мама болтала по телефону – она рассказывала тете Эллис о будущем ремонте в ванной.
– Подожди, Эллис. – Прикрыв трубку ладонью, она спросила у меня. – Ты взял свои деньги на обед?
Я кивнул. Я решил рассказать ей о сегодняшнем выступлении.
– Мам, мне надо кое-что с––
Палач заблокировал слово "сказать".
– Быстрее, Джейсон. Ты пропустишь автобус!
На улице было ветрено и сыро, и лило так, словно над Блэк Свон Грин установили специальную дождевальную машину. Стены домов вдоль центральной улицы были покрыты грязными брызгами, мокрые пластмассовые гномы блестели в дворовых садиках, дождь пузырями прыгал по поверхности прудика, и дальше – потемневшая от влаги каменная изгородь. Лунно-серый кот смотрел на меня с веранды дома мистера Касла. Эх, если б я мог превратиться в кота.
Я прошел мимо низких ворот. Если б я был Грантом Берчем или Россом Уилкоксом или вообще любым мальчишкой с улицы Веллингтона, я бы просто ловко перепрыгнул через воротца, и последовал бы за тропой, куда бы она ни вела. Но я не мог так поступить – это просто не в моем характере. Мистер Кемпси тут же заметил бы, что меня нет на месте в тот самый день, когда мне нужно выступать перед классом. Он позвонил бы маме. Потом об этом бы узнал мистер Никсон. А дальше – они бы вызвали отца, прервав его еженедельное собрание. Они пустили бы ищеек по моему следу. Меня поймали бы, допросили и освежевали заживо, – и даже после всего этого мистер Кемпси все равно заставил бы меня выступать перед классом.
Стоит только подумать о последствиях – и вот они уже перед тобой.
Девчонки прятались под зонтиками. Мальчишки в Блэк Свон Грин не ходят с зонтиками, потому что это выглядит по-гейски. (только Грант Берч пользуется зонтиком, но это другое дело – зонтик держит его шестерка Филипп Фэлпс, который ходит за ним по пятам).
Благодаря шерстяному пальто я почти не промок, но стоило мне дойти до дороги, и проезжающий автомобиль окатил меня водой из лужи. Мои носки тут же промокли и хлюпали в ботинках при каждом шаге. Пит Рэдмарли и Гилберт Суинярд и Ник Юи и Росс Уиллкокс и все остальные крутые мальчишки, ожидая автобуса на остановке, прыгали по лужам, окатывая друг друга грязными брызгами. Подом подъехал глазастый желтый автобус. Норман Бэйтс смотрел на нас из-за руля как невыспавшийся мясник на молочных поросят. Мы зашли, и двери, шипя, сомкнулись у нас за спиной. Мои наручные "Касио" показывали 8:35.
В дождливые дни школьный автобус воняет мальчишками, отрыжками и пепельницами. Передние места уже были заняты девчонками-зубрилами, которые вошли на улицах Гарлфорд и Блэкмор. Самые крутые пацаны сразу заняли места в конце автобуса. Но даже самые крутые пацаны, такие как Пит Рэдмарли и Гилберт Суинярд ведут себя спокойно, когда за рулем Норманн Бэйтс. Все знают, что с ним лучше не шутить. Однажды Плуто Новак открыл в автобусе запасный выход. Бэйтс остановил автобус, прошел между рядами, схватил Новака за шкирку, протащил его вперед и буквально вышвырнул на улицу. "Я тебя засужу! Ты мне руку сломал, скотина!" – кричал Плуто Новак из кювета.
В ответ на это Норман Бэйтс чуть подался вперед, вытащил изо рта дымящуюся сигарету, высунул язык и медленно, спокойно затушил ее о кончик собственного языка. Мы слышали шипение. Бэйтс просто бросил бычок в кювет, вслед Плуто Новаку, потом вернулся за руль – и мы просто поехали дальше.
Никто и никогда с тех пор не прикасался к запасному входу.
Дин Моран зашел в автобус на остановке "Драггерский тупик", на краю деревни.
– Привет, Дин, – сказал я, – если хочешь, тут есть свободное место.
Моран был так благодарен мне за то, что я назвал его по имени на глазах у всех, что тут же уселся рядом со мной.
– Господи! Если этот ливень будет продолжаться, то к вечеру весь Аптон будет под водой. И Ворчестер. И Тексберри.
– Определенно. – Я старался быть дружелюбным. Сегодня после уроков даже Человек-Невидимка не захочет сидеть рядом с Д-д-д-жейсоном Т-т-т-ейлором, шк-шк-школьным з-з-з-заикой.
Мы с Мораном играли в крестики-нолики на запотевшем стекле. Моран успел выиграть еще до того, как мы добрались до перекрестка Велланд.
Моран учится в классе мисс Уэлч, его класс на предпоследнем месте в рейтинге успеваемости. Но Моран отнюдь не дурак. Проблема в том, что если он будет учиться слишком хорошо, его могут побить.
Я смотрел в окно и видел одинокую черную лошадь в поле – она выглядела несчастной. Но я-то знал, что через двадцать одну минуту я буду выглядеть еще несчастней.
Обогреватель под моим сидением работал так сильно, что через несколько минут мои штаны облепили мои ноги, как второй слой кожи.
Раздался громкий звук – кто-то пернул. Гилберт Суинярд закричал:
– Хлюпик сбросил газовую бомбу!
Хлюпик оскалился, обнажив коричневые зубы, потом высморкался в свой пакет для завтрака и швырнул его в ребят. Пакет завис в воздухе и приземлился на колени Робину Сауту в заднем ряду.
Как раз в этот момент автобус подъехал к школе, и все мы высыпались из него, как бобы из стручка. В дни, когда на улице сыро, мы все толпимся в школьном коридоре в ожидании звонка. На полу – целая мозаика из мокрых грязных следов, кругом – дети в мокрых куртках с капюшонами, и учителя, кричащие на них за то, что они слишком громко кричат. Я бросил взгляд на часы, висящие над входом в учительскую (туда обычно заводят провинившихся учеников и заставляют стоять в углу) – часы сказали, что жить мне осталось восемь минут.
– О, Тэйлор, замечательно. – Мистер Кемпси щелкнул меня по носу. – Вас-то я и ищу. Идемте. Мне нужно вложить несколько слов в ваши уши.
Учитель провел меня по мрачному коридору, ведущему в учительскую. Учительская, она как Бог. Ты не можешь увидеть ее – и остаться в живых. Дверь была приоткрыта, и мутный сигаретный дым витал вокруг, как Лондонский туман во времена Джека Потрошителя. Но, к счастью, мы прошли мимо двери учительской и направились к кладовой. Кладовая – это нечто вроде Чистилища; еще не Ад, но у тебя уже проблемы.
Я пытался вспомнить, что же я такого натворил.
– Пять минут назад у меня случился телефонный разговор. И объектом обсуждения стал Джейсон Тейлор. Звонил некий доброжелатель.
Мистер Кемпси всегда выражается так, что ни черта непонятно.
– Звонивший ходатайствовал об акте милосердия.
Мимо двери пробежал мистер Никсон, в ярости и – в твидовом костюме.
– Что вы имеете в виду, сэр?
Мистера Кемпси возмущала моя глупость.