- Еще раз поздравляю, мой друг, - сказал он и жестом предложил присесть за стол, стоявший в углу кабинета, куда его расторопный секретарь принес бутылку коньяка и закуски.
- Зачем мне эта бумажка? – спросил залпом выпивший стакан коньяка генерал, небрежно махнув дипломом.
- О! Вы горячитесь! А зря – каждая бумажка имеет свою цену. Одно дело, когда вы творите дикости и беззакония, потому что вы дикарь, не имеющий ничего общего с цивилизацией, враг демократии. Тогда вся мощная машина демократического общества будет против вас. Но совсем другое дело, когда вы просвещенный политик, доктор права одного из престижнейших университетов мира, предпринимаете, может быть, не всегда и не вполне популярные меры, которые, к тому же, сопряжены с культурными особенностями региона и носят исторически локальный характер… Кто из либералов сможет выступать против вас, когда вы всю свою деятельность, неважно какую, облечете в формулировки их терминологии? Вы со мной согласны?
- Да, учитель.
- И правильно, - удовлетворенно кивнул мистер Линс. – Как можно больше пустословия, так чтобы тошно стало, чтобы люди уже перестали понимать, что за этим стоит, чтобы им стало уже все равно, что за этим стоит, чтобы они не только не понимали, где правда, а где ложь, а чтобы им стало все равно, что правда, а что ложь – это одно из важнейших условий политического успеха в современных условиях. Сейчас именно с такой политикой мы связываем свои надежды на успех в Советском Союзе. Сейчас там избран новый генеральный секретарь – Михаил Сергеевич Горбачев; мне кажется, что у него получится то, что не получилось у немцев и у нас.
- Вы думаете, что Советский Союз можно сделать таким же проектом, как моя страна? – изумился доктор политологии.
- Другим проектом, каждая страна пока это отдельный проект, иначе зачем нам только в рамках нашего университета несколько институтов, занимающихся политическими исследованиями? Мы сотни лет работаем, и вполне успешно над самыми разными проектами. Вы помните знаменитый тезис "Разделяй и властвуй"? Болтуны, осуждая его, связывают свои представления о проблеме с колониальной политикой Британской империи в Индии, с политикой Третьего рейха на оккупированных территориях. Но вам не приходило в голову, почему они не связывают его с теорией разделения властей?
- И почему?
- Потому, что эта теория сейчас признается своего рода догматом культурного общества, стоящего на демократических принципах. Якобы законодательная, исполнительная и судебная власть, не завися друг от друга, будут друг друга контролировать и пресекать злоупотребления. На самом же деле – это путь к коррупции, к договорам между собой представителей разных ветвей власти, ни один из которых не может чувствовать себя уверенно и спокойно. А благодаря этому – правим мы, те, кто не связан формальным исполнением властных функций, но направляет течение мировой истории по определенному сценарию, насколько, разумеется, это возможно.
- А вы не все можете? – пристально посмотрел на президента университета генерал, отпивший половину коньяка из второго стакана.
- Конечно, нет. Мы всего лишь люди. Даже сверхреальные сущности, которых вы видели во время посвящения и храмы для служения, которым вы поддерживаете в своей стране, ограничены…
- Но кем? – изумленно посмотрел на него собеседник.
- Знаете, я не люблю об этом говорить. У меня непростое прошлое, я был иезуитом. Хорошее знакомство с теологией католицизма; наверное, это стереотипы, сформировавшиеся в подсознании, хотя жизнь все больше их подтверждает…
- Вы говорите о Боге? – еще больше изумился генерал.
- Не будем об этом. Давайте я тоже выпью, - и старик залпом выпил стакан коньяка.
- Я человек прямой – так вы считаете, что мы проиграем? – грозно посмотрел на него генерал.
- Здесь на земле мы выиграем, - уверенно ответил мистер Линс уже прежним голосом, так что полностью успокоил собеседника, всерьез подумавшего, не пора ли устранять учителя, впавшего в мягкотелость и пустые раздумья.
- А то, что за гранью земной жизни меня не интересует, - беспечно ответил доктор политологии, который даже явления ему темных духов воспринимал как нечто само собой разумеющееся.
- Вам легче, - усмехнулся президент университета. – Давайте лучше я попрошу Хопкинса принести еще коньяка – мы же должны как следует отпраздновать ваш успех!
Творческий кризис
Майкл застал Арнольда в как никогда подавленном состоянии, в одиночестве опустошающим бутылку виски. Секретарь без приглашения взял второй стакан, наполовину наполнил его из механически протянутой ему Стерном бутылки. Залпом выпив, спросил:
- Ну, так и что у нас случилось?
- Мистер Линс сегодня, как безумный смеялся над моим новым романом.
- Смеялся? Но ведь они ему всегда нравились? В чем же дело?
- Ему и этот понравился. Но он увидел в нем нечто, что не видел в прошлых – то, над чем, по его словам, уже через несколько лет людей научат смеяться. Представляешь, он сказал, что пока эту книгу нужно отложить, а через пять лет из нее можно будет сляпать замечательный сценарий для комедии!
- А про что роман?
- Представляешь, две пары на машине едут по безлюдной местности Америки. В этой фактически пустыне их вдруг останавливает полицейский патруль, ведет к мировому судье, приговаривающему их к смертной казни за превышение скорости. Но приговор не сразу приводят в исполнение: они видят, что все население городка – это семья этого судьи, который и правда был когда‑то мировым судьей. Половина его родных - мутанты, появившиеся на свет такими от того, что город стоит на свалке радиоактивных отходов. Судья и сам урод: у него пристегнутый нос, искусственная нога. Обреченные на смерть несчастные обнаруживают в комнате, в которой их заперли документы больше чем сотни казненных по приговору этого судьи людей, который за свои несчастья мстит всему миру.
- И мистер Линс смеялся над этим?
- Представляешь: да! Он сказал, что я, сам того не ожидая, вернул из прошлого еще одну очень любопытную грань художественного воздействия на сознание. По его словам во многих империях периода упадка, так называемое избранное общество смеялось над чужими уродствами, над чужими страданиями. Из людей искусственно делали уродов, путем различных изуверских операций, причем, как правило, брали для них маленьких детей. А сейчас, как он говорит, все общество становится "избранным", это будет забавно широкой публике, как черни древнего Рима было смешно смотреть на бои гладиаторов или на то, как христиан на арене цирка разрывали хищные звери. Мистер Линс считает, что нужно сделать целый цикл таких комедий через какое‑то время, чтобы люди смеялись над чужой болью, видя вокруг сплошной "Диснейленд", а потом другие, также бездушно смеялись над их болью, чтобы исчезло сочувствие и сострадание…
- Но он же не сказал, что ты утратил свой талант? – спросил практичный Майкл.
- Нет, и более того, сказал, что в нем открылись новые грани. И за эту книгу, хотя она и будет пока отложена, мне выплатят условленный гонорар. Но мне стало тошно, как никогда, я хочу вырваться из этого заколдованного круга зла, я не хочу ему служить, но я не знаю, как это сделать… От бессилия мне хочется пить до потери сознания, изо дня в день, чтобы и мистер Линс и все отстали, наконец, от меня, чтобы дали мне шанс спокойной жизни!
- Так можно и до белой горячки допиться! - назидательно заметил секретарь.
- А ты думаешь, что я увижу что‑то еще хуже того, что видел? – презрительно посмотрел на него Арнольд. – Как я мечтаю о свободе, я отдал бы за нее и свой талант, который мне кажется все более мифическим, и свои деньги, и свою славу!
- За такую цену ты может это и получишь, - сам не зная почему буркнул Майкл, допивая оставшееся в бутылке виски.
- Ты думаешь? – повеселел Стерн. – Иди, принеси еще пару бутылок виски и чего‑нибудь поесть. Ты вселил в меня новую надежду.
У храма
Мэр Бэрримор стоял возле храма с отцом Уильямом и озабоченно обсуждал с ним ситуацию.
- Не нравится мне все это, - сказал отставной генерал. – Похоже, что эти силы опять пытаются вернуть себе город.
- А разве они когда‑то отказывались от этого желания? – удивленно посмотрел на него священник. – Признаюсь вам, что с тех пор, как я познакомился с этим необычным русским – протоиереем Николаем, а особенно с тех пор, как начал служить в этом храме, мне стали видеться многие вещи намного объемнее и глубже. Так вот уверяю вас, что у них и на миг мысли такой не возникало, чтобы оставить в покое этот городок, который был их полным владением. Если бы не отец Альберт и отец Николай, то они бы так и властвовали здесь.
- Время прошло, - тихо ответил мэр, - теперь не заслуги умерших, а жизнь живых должна показывать насколько мы способны к противостоянию.
- Конечно, мы не способны, - уверенно ответил отец Уильям. – Даже те два священника, у могил которых мы сейчас стоим не были способны, пока были живы, или почти не способны. Но Христос может все. Он может из того, кто ничего внешне собой не представляет и, как кажется окружающим, не имеет никакой ценности, сделать героя. А, надеясь только на свои силы, даже герой может стать трусом или подлецом, потому что человеческие силы очень ограниченны.
- Вы про Ричарда? – спросил Бэрримор.
- В смысле?
- Ну, про его прошлые падения…
- Не нужно вспоминать то, что прошло.
- Так вы считаете, что те испытания, которые ему выпадают сейчас не из‑за того, что было раньше?
- Думаю, что для того, чтобы он мог сделать еще шаг вперед. Или назад…
- Он уже знает о том, что сюда вновь едет следственная группа?
- Да. И мы должны быть готовы к любым неожиданностям.
- Справятся ли с этим горожане?
- Об этом никто не знает до того, как пройдет или не пройдет свое жизненное испытание.
ГЛАВА ВТОРАЯ
"Схимник" в клетке
В иммиграционной службе Нью–Йорка царило веселье. Сотрудники отдела только что проводили диссидента из СССР, попросившего политического убежища в США. Его история оказалась настолько необычной, что беседовавшие с Валерием (так звали эмигранта) начали смеяться, как только он вышел из здания, хотя веселого в ней ничего не было.
А суть событий, заставивших его покинуть Советский Союз, была следующей. У Валерия была глубоко верующая мать, которая овдовев стала тайной монахиней. Она неотлучно находилась со своим духовным отцом схииеромонахом Нектарием и еще несколькими людьми, почитавшими отца Нектария за великого старца, хотя ему не было и пятидесяти. Все они укрывались от безбожных советских властей в каком‑то домике в горах Абхазии. А вот сын монахини Нимфодоры Сергей был совсем не религиозным.
Жил он в Питере, кропал какие‑то душевредные стишки, увлекался выпивкой, девочками, не брезговал и травкой, вылетел из института за аморалку и перебивался случайными заработками. Вследствие всего этого, включая родство, находился под пристальным наблюдением соответствующих государственных структур. Они предлагали ему стать "сексотом", но Валерий счел, что это ниже его богемного достоинства. Тогда ему сказали, чтобы из Питера он выметался в течение недели, а то у него будет только два пути – в тюрьму за травку или в "дурку" за стишки.
Парень решил навестить мать, нашел ее в горах. И надо же такому случиться, что от перепоя и переутомления в дороге у него появился сильный жар, как только он увидел Нимфодору. Валера упал у ее ног без сознания.
- Видимый знак того, что сын твой бесноватый, - назидательно сказал отец Нектарий, и монахиня заплакала.
- Надо бы его пособоровать, - робко попросила она.
- Пособоровать? – презрительно передразнил ее "старец". – Да что толку от соборования, когда сын твой умрет к утру, а потому как жизнь он проводил недостойную, то пойдет прямиком в ад, и никакое соборование ему не поможет.
- Что же делать? – заплакала Нимфодора.
- Делать? Есть только одно средство: надо постричь его в монашество, тогда все ему простится, и пойдет он на тот свет с чистой совестью.
Нужно сказать, что еще пять лет назад схииеромонах работал надзирателем в одной из колоний, откуда его выгнали за издевательства над заключенными. Причем издевательства эти носили идейный характер: он считал, что таким образом помогает их перевоспитанию. Поэтому фраза "На свободу с чистой совестью" была у него любимой. Где он нашел архиерея, который согласился его постричь в схиму и рукоположить в священный сан и постричь в схиму – неизвестно. Да и был ли он пострижен и рукоположен? Об этом не знал никто. А вот откуда у него взялись два "послушника" - сказать можно. Они были бывшими заключенными колонии, где монахиня Нимфодора, а тогда еще Нина Павловна, работала с документами осужденных. Об этих людях Нектарий, а тогда еще Нестор Петрович, получил "свыше откровение", что они осуждены неправедно, и помог с помощью Нины организовать им побег.
Монашество они принимать не захотели, но в горах, куда вся эта компания во главе с Нектарием отправилась после его очередного "откровения", в качестве послушников жили весьма охотно, наводя страх на окрестные деревни.
- Разве ж можно человека против его воли в монашество постричь? – спросила Нимфодора "старца".
- Можно, а обеты ты за него дашь.
Постриг был совершен, а через день Валерий, а теперь уже схимник Гервасий, внезапно выздоровел.
- Чудо! – заявил Нектарий.
Но Валерий себя схимником Гервасием признать никак не желал, и хотел убраться по добру по здорову из "святых мест" и жить по прежнему.
- Бесы в нем говорят, - сокрушенно заявил "старец". И приказал послушникам посадить "одержимого" в железную клетку, которую он, помня о своей любимой работе, в доме завел, чтобы было место для вразумления провинившихся.
День, второй, третий сидел Валерий в клетке без еды, но так и не признавал, что он Гервасий.
- Наверное, только с жизнью демон из него выйдет, - сокрушенно говорил Нектарий плачущей Нимфодоре. – Но ты не переживай, потому что для его же пользы это духовной. Что наша земная жизнь? Миг один и нет его. А зато пойдет на тот свет с чистой совестью.
Так бы и закончилась жизнь Валерия, если бы офицер КГБ, который пытался его завербовать, не установил за ним слежку, в надежде выйти на находившихся в розыске Нестора Петровича и Нину Павловну. А удалось арестовать не только их, но и двух беглых преступников.
- Это все твой иуда сделал! – мрачно сказал Нестор–Нектарий Нине–Нимфодоре. – Проклинаю его и тебя!
- Батюшка, разве ж можно так? – всплеснула она руками.
- Можно. И не батюшка я никакой. А тряпки и кресты эти мои ребята в одном монастыре украли, потому как прикрытие хорошее.
- Так и Валера не схимник? – посмотрела на него Нина.
- Такой же схимник, как ты монахиня. Анчутки вы поганые!
… Валерий о дальнейшей судьбе матери ничего не знал, а о судьбе своих тюремщиков и не хотел знать. После освобождения парня прямиком направили в психиатрическую клинику, где он в клетке сидел не три дня, а три месяца, а кормили его так, чтобы только не умер.
А потом ему подвернулась удача. Им заинтересовался какой‑то американский правозащитный фонд, и откуда о нем только узнали? В СССР уже началась перестройка, с мнением иностранцев стали считаться, тем более, что за Валерия просил президент какого‑то американского университета, говорил, что это талантливый поэт, "узник совести". И парня выпустили из СССР, все расходы, связанные с его переездом оплатила принимающая сторона.
В иммиграционной службе Валерий честно рассказал всю свою историю, при этом ее сотрудники едва не в лицо ему смеялись. Что они нашли в его злоключениях смешного - парень понять не мог. Впрочем, это не их же держали в клетке и морили голодом.
Игрушка
Арнольд Стерн пил около двух недель почти не приходя в себя. Майкл носил ему выпивку, несмотря на попытки мистера Линса запретить это. Где‑то через пятнадцать дней писатель, наконец, остановился в своем безумном запое. Дня два он лежал, почти не в силах встать с кровати и не мог ни есть, ни отвечать на вопрос, только много пил простой воды, причем было видно, что и это, а особенно необходимость приподняться, чтобы все же освободить организм от избытков жидкости даются ему с большим трудом. К вечеру первого дня Арнольда начало сильно рвать так, что его буквально выворачивало наизнанку.
К вечеру второго дня он смог говорить, но радости не отходившему от друга Майклу, который теперь уже жалел, что не послушался мистера Линса и не отвез Стерна в больницу еще неделю назад, не прибавило. У писателя на рабочем столе стояла игрушка – небольшой песик, неопределенной породы, к которой он был очень привязан. Теперь Арнольд начал рассказывать Майклу, что чувствует, что скоро умрет и знает, что после его смерти его душа вселится в этого песика… Затем бред сменили видения, которые, чувствовалось, пугали писателя еще больше, чем те, которые видел раньше, потому что он не мог сейчас освободиться от них, оставив их на бумаге, так как руки его не слушались. Арнольд пробовал писать, но оставил на бумаге лишь размытые каракули; разум ему тоже не повиновался, он не мог писать то, что хотел.
Секретарь вызвал, наконец, врача. Стерна положили в больницу, где он пролежал около месяца. Уже через неделю несчастный пришел в себя, видения, ужасно мучившие его все это время, прекратились, и он забыл о них так, что они полностью изгладились из его памяти.
Через месяц Арнольд был уже практически здоров, восстановились речь, интеллект, но его литературный дар исчез. Мистер Линс выдвинул ему в связи с этим ряд претензий имущественного плана, так как связывал большие надежды с еще не написанными произведениями Стерна, которые уже считал своей собственностью. Выяснилось, что договора Арнольда с ним составлены таким образом, что писатель обязан возместить неполученную выгоду. В результате ему пришлось продать виллу, расстаться с прислугой, даже верный Майкл покинул друга, с множеством извинений и оговорок, когда узнал, что он не сможет ему больше платить.
Из всего имущества у Стерна остался игрушечный песик, которого он бережно посадил в карман и пятнадцать тысяч долларов. Глядя на песика, Арнольд сказал ему: "Лучше уж мне было стать такой игрушкой как ты, чем оставаться такой, какой я был долгие годы. Я, наконец, свободен, но за свободу я отдал почти все".
Оставшихся денег хватало только на то, чтобы обосноваться и начать новую жизнь в каком‑то небольшом городке. В качестве нового места своей жизни он, сам не зная почему, выбрал Моуди, о котором слышал, что там произошла трагедия, повторившая сюжет его книги. Этим он вернул интерес мистера Линса к своей персоне, который президент университета утратил после того, как разорил писателя и подумал, что больше не имеет смысла им заниматься, его жизнь и так разрушена и будет чередой мучений. "Так ты не хочешь больше быть игрушкой, - думал мистер Линс. – Хорошо же, посмотрим, что ты стоишь в реальности, намного ли больше, чем тот фарфоровый пес, в которого, как ты думал, тебе предстоит превратиться". Но тут же президент с досадой понял, что отняв у Арнольда все, он совершил большую ошибку: отказавшийся от всего пусть и не официально, в пьяном угаре, писатель получил защиту от тех сил, бороться с которыми мистер Линс не мог.
Лестное предложение