– Там ни хрена! – визгливо выкрикнул прыщавый, тряся кошельком в воздухе. – Вот падла!
Я промолчала, сделала шаг назад и почувствовала чей-то кулак, упершийся мне в спину, – там все еще стоял третий.
– Ну, пригласи нас на чашечку кофе, или, может, мы тебе не нравимся? – в его голосе появились истеричные нотки.
Страх накатил откуда-то изнутри, перехватывая дыхание и останавливая сердце. В голове крутилось лишь: "За что?"
Повинуясь глупому инстинкту самосохранения, я сделала отчаянную попытку вырваться. Я развернулась и со всей силы толкнула того парня, что стоял сзади. От неожиданности он качнулся и чуть не упал. Воспользовавшись замешательством, я рванула к дверям. Вот уже спасительная ручка, а там можно будет звонить во все квартиры, кто-то же должен будет мне помочь! Но открыть дверь я не успела.
Чья-то сильная рука схватила меня сзади за блузку. Затрещала разрываемая ткань, отлетели пуговицы, и в следующее мгновение я уже лежала на земле. Все происходило очень быстро, но в тот момент время, казалось, замедлилось, стало дискретным. Я слышала отборный мат, изрыгаемый наркоманами. Удар о землю был такой, что я решила, что порвала щеку. Нужно свернуться калачиком и закрыть руками голову, тогда удары, может быть, окажутся не столь болезненными и опасными… Один из парней наступил мне на руку, я взвыла, послышался громкий гогот. Но в ту секунду, когда мое тело опять напряглось, готовясь принять на себя удары, может быть, последние в этой жизни, я услышала еще один голос. Голос звучал угрожающе и я не сразу разобрала слова:
– Убью, сволочи, – прорычал кто-то, затем послышалась возня, снова мат, топот удаляющихся ног. А потом я почувствовала чьи-то сильные руки, помогающие мне подняться.
Кто-то поднял меня и поставил на ноги. Я открыла зажмуренные глаза, передо мной стоял Борис, держа в побелевшей от напряжения руке монтировку.
Конец света. Женский любовный роман – в лучших его традициях. Благородный герой спасает даму своего благородного сердца.
– Идти можешь? – с трудом переводя дыхание, спросил Ровенский.
– Да.
– Пошли.
В парадном я почему-то точно решила, что в лифт не сяду, и мы потащились пешком. Колотить и трясти меня начало уже в районе второго этажа. Третий… Четвертый… У двери собственной квартиры я никак не могла найти в рваной сумочке ключа, а потом тот не желал попадать в замочную скважину.
Наконец мы ввалились в квартиру.
– Что-нибудь крепкое есть?
Я с перепугу решила, что Борису нужно что– нибудь для обороны.
– Да, скалка, на кухне, в левом ящике… Говорить было сложно, потому что сильно стучали зубы.
– А, – Борис махнул рукой.
Я сидела, как в столбняке, только тряслась сильно. Он, как беспомощного ребенка, усадил меня на диван, укутал пледом и стал искать спиртное. Нашел и заставил выпить полстакана коньяка. Погремел посудой на кухне, я услышала звук льющейся воды, наверно, поставил чайник.
Потом сел рядом, прижал к себе и, успокаивая, стал гладить по голове.
Тут я разразилась законными слезами. Трясти стало меньше – как будто из меня по каплям уходили прочь смятение, стыд, испуг. Он собирал губами слезы с моих щек, целовал глаза, шею… Я обмякала, расползалась, растворялась в его руках, гладила его по мокрому лицу. Неужели таким, как я, чтобы пережить подобное, сперва обязательно необходимо подвергнуться жестокости и насилию?
Вдруг Борис отодвинулся от меня, глубоко вдохнул, по уже знакомой мне привычке запрокинув голову… А потом резко поднялся с дивана, вышел в прихожую, и хлопнула входная дверь.
Потом прогремела железная дверь подъезда, зашумел двигатель… Я, не шевелясь, сидела на диване довольно долго. Трудно сказать, какое чувство было сильнее в эту минуту – счастья от пережитых минут почти близости или горечи от того, что Борис все-таки ушел.
Заставил меня очнуться запах горелого. Чайник! Я выбежала на кухню. В густых сумерках белой ночи чайник выглядел удивительно – раскаленный докрасна и как будто прозрачный. Вот только запах… Чайник я чистить не стала – потом, когда остынет, выброшу. Или оставлю на память о своей несостоявшейся любви.
Господи, как это меня угораздило? я же влюбилась в Бориса! Как быть, ведь совершенно очевидно, что моя любовь – несостоявшаяся. Борис не любит и никогда не полюбит меня, потому что это невозможно. Никогда не любил меня Антон, никогда не любил Павел… Меня нельзя любить – во мне нет ничего, что может привлечь мужчину, я это давно и точно знаю. А то, что сейчас между нами было? Борис всего лишь меня жалел. Да и не было ничего. Хотя забыть тепло его рук и нежность губ я уже не смогу…
Когда зазвонил телефон, я крепко спала. Телефон звонил и звонил, а я не могла заставить себя оторвать голову от подушки. Вот он наконец-то замолчал – можно снова заснуть! Но солнце светило мне прямо в лицо (до штор ли мне было вчера вечером!), птицы за окном щебетали на разные голоса, от соседей этажом ниже через открытое окно доносилась музыка… Я взглянула на часы – девять утра. И кому неймется звонить в такую рань, ведь учебный год закончился! Я имею законное право просто купить себе пива, чипсов и преспокойно толстеть дома, вспоминая Бориса, его губы на своем лице…
Стоп. Арсений! А если это звонил он? Я вскочила с кровати. Арсений был моим шансом!
А после вчерашнего внезапного ухода Бориса – шансом не просто единственным, а решающим и жизненно необходимым. И потом, если он позвонил так рано, значит, могло что-то случиться! Я пыталась себя успокоить тем, что, возможно, это был совсем не Арсений, а, например, ошибившийся номером неизвестный. Но разумные доводы не помогали. В глубине сознания то и дело возникала дразнящая и такая притягательная мысль – а что, если это был Борис? Мечты, мечты… Я, как привидение, бродила по квартире, не находя себе места.
Из сомнамбулического состояния меня вывел звонок в дверь. Почему-то я сразу решила, что это Арсений. Боже мой, ребенок застанет меня в таком виде! Старый давно не стиранный халат едва прикрывает мои "прелести", волосы не расчесаны, на щеке – кровавая ссадина от вчерашнего… Да, "хороша была Танюша, краше не было в селе!"
Я судорожно вытаскивала из шкафа вещи в поисках джинсов – почему-то я была убеждена в том, что надеть мне следует именно джинсы, и ничто иное, – но те, как назло, не находились. Взглянула на неубранную кровать… Кошмар! Метнулась в кухню – не лучше. Чайник приобрел грязно-коричневый оттенок, в воздухе до сих пор витает запах горелого, в раковине – не– мытая тарелка.
Звонок в дверь стал непрерывным, потом затих. Он же сейчас уйдет! Бог с ним, с моим видом, главное сейчас – удержать ребенка! На ходу затягивая пояс халата, я бросилась в прихожую. Распахнула дверь.
На пороге стоял Борис.
Он был так бледен, что мне показалось – он вот-вот потеряет сознание. Он подхватил меня на руки, закружил в воздухе. Его щетина больно кольнула щеку. Халат мой задрался кверху, слетели тапки. От неожиданности я не сразу опомнилась. А когда опомнилась, то попыталась вырваться. Сумасшедший, что же он делает! Я колошматила его по спине до тех пор, пока он не поставил меня на место.
– Простите!
Борис стоял, как провинившийся школьник. Его плечи ссутулились еще больше, руки судорожно сжимались в кулаки (эта его привычка тоже, оказывается, мне знакома). У него было совсем по-детски виноватое выражение лица, как он был похож сейчас на своего мальчика! Мое сердце разрывалось от жалости и любви. Я подошла к Борису осторожно взяла его за руку.
– Таня, прости меня, я полный дурак.
– Борис, я… я не знаю… Вы… ты пришел так неожиданно, – я смутилась, глядя в его глаза.
– Таня, я хочу сказать, ты самая лучшая! Таких, как ты, нет больше! Я это вчера понял. И я, – он замолчал на секунду, глубоко вздохнул и выпалил: – Я хочу быть рядом с тобой! Ты только не молчи, – он смотрел на меня умоляюще, – не молчи. Если я тебе неприятен, то скажи, я уйду, – он дернулся.
– Борис, подожди! Я молчу, потому что… – я не могла подобрать подходящие слова. – Потому что я… в общем, останься, пожалуйста! Я хочу, хочу, чтобы ты был рядом.
Мы смотрели друг на друга, взявшись за руки, и нам неожиданно стало так легко, что мы рассмеялись.
Когда ее совсем не ждешь
Щеку пришлось залепить пластырем – Борис сам обработал ссадину.
В то утро мы почти сразу сбежали из дома и поехали за город, в Петергоф. В парк не пошли – люди смущали и мешали нам, просто долго бродили по окрестным усадьбам, по берегу залива, пили ледяной грейпфрутовый сок, жевали чипсы и болтали без умолку. Похоже было, что мы оба впали в детство.
– Вчера я чуть не умер, когда увидел этих подонков! Я тебя сперва не увидел, просто понял: что-то не то происходит, монтировку в зубы – и рванул!
– Жаль, я не видела их лиц, когда ты на них бросился. – Я представила себе испуганные физиономии моих мучителей и рассмеялась.
– Не вижу в этом ничего смешного, – нахмурился Борис, – ведь они могли тебя покалечить. Ну хорошо, вчера я смог защитить тебя от этих ублюдков. А если бы я не появился вовремя? Да ты представь только, сколько еще таких подонков! А ты возвращаешься по вечерам одна!
– Ну, слушай, ничего же не случилось. Я часто хожу поздно, а эти возникли в первый раз!
– Все когда-то бывает в первый раз, – строго сказал Борис, остановился и крепко взял меня за руку. – Танюша, я теперь буду тебя всегда провожать по вечерам.
– Ага, делать тебе больше нечего! – сказала я и нежно ему улыбнулась.
В эту минуту он был по-настоящему красив – черные волосы оттеняют бледное лицо, глаза горят. Я вдруг поняла, кого он мне напоминает: мистера Рочестера, благородного и таинственного героя "Джейн Эйр", книги Шарлотты Бронте, которой я зачитывалась еще в школе. Помню, как Эльга Карловна говорила нам, что различные эмоции и чувства способны обезобразить самое красивое лицо и, наоборот, преобразить некрасивое. Тогда я относилась к ее словам скептически, и лишь сейчас до меня стал доходить их смысл.
– Мне есть, что делать, но это все неважно. Главное – это ты.
Когда мужчина говорит такие слова, то женщине нечего возразить.
– Танюш, ты не представляешь, что я себе навоображал, когда понял, что ты не собираешься брать трубку! Этого просто не могло быть! Ты должна была сидеть дома! Ты просто не могла еще никуда уйти! А вдруг, я думал, я вчера обидел тебя? Сбежал, как мальчишка!
До моей пятиэтажки на Гражданке Борис доехал быстро. Взлетел на пятый этаж, позвонил в дверь… Еще раз нажал кнопку звонка и на этот раз долго не отпускал. Дверь не открывали, конечно, ведь в это время я металась, как раненый зверь, по квартире в поисках приличной одежды. Борис прислонился лбом к прохладной дерматиновой обивке двери. Ему хотелось завыть в голос – или лучше сразу умереть.
Он так забавно изобразил, как собрался грызть дерматин моей двери, что я чуть не задохнулась от хохота. Потом настала его очередь хохотать, когда я описывала, как носилась в халате по квартире, раскидывая одежду.
А потом мы целовались, стоя на камне, высунувшемся из воды на изрядном расстоянии от берега. Этот наш первый поцелуй был таким естественным и таким жгучим! Нас просто притянуло друг к другу неизвестной ученым силой. Той самой, что заставляет людей забывать обо всем на свете и совершать прекрасные безумства.
К нашему "целовальному" камню вела дорожка из более мелких камней, едва прикрытых водой. Подскользнувшись на одном из них, я рухнула в воду. Борис тут же нырнул ко мне, утверждая, что он – собака-водолаз. Мокрые и абсолютно счастливые, мы наконец влезли в джип и порулили на мою Гражданку.
По дороге Борис рассказывал мне, как он "дошел до жизни такой", как стал бизнесменом.
– Я начинал с пищевого бизнеса. Тогда, в начале девяностых, у нас в стране вообще нечего было есть. Сенька только родился, Ленка – после родов, ей витамины нужны и вообще полно– ценное питание…
Борис запнулся и мельком взглянул на меня. Глупенький, думает, я собираюсь ревновать его к бывшей жене. Я улыбнулась ему. Что было то было, и быльем поросло.
– …Думал, что, по крайней мере, с голоду не сдохнем. Продуктами тогда многие занялись, да вот только остались в бизнесе единицы. Видела продукты "Тетра-Пак"? Шведские. Это моя тема. А еще начинаю раскручивать компь– ютерный бизнес – я же программист по диплому, так что мне это интересно. Правда, чтобы раскрутиться с компами, нужны деньги. Большие. Или связи со шведами, потому что это их техника. А бросить компьютеры уже невозможно – на них много чего завязано. Впрочем, я уверен, теперь у меня все получится. – Борис посмотрел на меня и тоже улыбнулся: – Мне кажется, ты – моя добрая фея.
Я рассмеялась – как-как, но феей меня еще никто не называл. Хороша фея сорок восьмого размера! Но почему-то на этот раз мысли о своей фигуре не вызвали у меня обычных отрицательных эмоций. Мне было просто смешно – такая пухленькая фея со школьной указкой вместо волшебной палочки. А еще, к своему удивлению, я обнаружила, что мне интересно слушать Бориса. Павел тоже постоянно говорил о своих ларьках, но его "бизнес" был единственной темой для разговоров, которые я поддерживала из вежливости. Может быть, все дело было в том, что Борис рассказывал, не рисуясь и не хвастаясь?
– А ты – мой благородный рыцарь. Знаешь, на кого ты похож? На мистера Рочестера!
– А это еще кто? – Борис подозрительно посмотрел на меня.
– Эдвард Рочестер – герой знаменитого английского романа о любви, написанного в XIX веке. В школьные времена я была от него без ума.
– От кого – от романа или от этого мистера?
– Ну конечно, от Рочестера!
– А он был порядочным человеком?
– Настоящий английский джентльмен! И очень хорош собой… – я лукаво улыбнулась: – Почти как ты.
У дверей квартиры мы вдруг оробели. Я очень хотела, чтобы Борис остался, и он очень хотел остаться, я это чувствовала, но нами снова овладела неловкость. Она сочилась из складок моего насквозь промокшего платья, поселилась в его руках, витала в воздухе, делая наши движения неестественными, а жесты – угловатыми. Я дрожала от холода, руки Бориса покрыли мурашки.
Он быстро поцеловал меня в губы, сбежал вниз по лестнице…
Думать в этот вечер я могла только о Борисе. Его лицо, его улыбка стояли у меня перед глазами. Казалось, я все еще слышу его голос и веселый смех… А стоило мне вспомнить его прикосновения и поцелуи, сердце начинало выпрыгивать из груди, а по телу пробегала мелкая дрожь.
– Здрасте, Татьянсанна!
– Привет, Сень, ты прости, пожалуйста, что я опоздала…
Он улыбнулся и махнул рукой. Вчера Арсений позвонил и пригласил, как он сам чуть смущенно выразился, "на прогулку у моря".
Встретились мы с ним на берегу Финского залива, в том месте, где Смоленка впадает в море. В последний раз я здесь была, когда только что рассталась с Павлом. Тогда шел мокрый снег, дул холодный ветер и заканчивалась жизнь. А сейчас – лето. Ветерок ласковый и теплый, солнце приятно согревает кожу, пахнет водорослями и все у меня – у нас – еще только начинается.
Мы уселись прямо на песок. Он достал пачку сигарет, зажигалку, закурил и автоматически предложил мне. Когда я училась в школе, подросток с сигаретой был сродни ужасному монстру, подрывающему устои общества. О времена, о нравы!
– Я, Сень, бросаю курить вообще-то. Мальчик недоверчиво покосился в мою сторону, весьма ловко выпуская изящные колечки дыма, и сунул сигареты в задний карман.
– Курить – здоровью вредить, да? Это мы проходили…
– Бросаю – и все тут. Так хорошо у воды! Я, наверное, больше всего на свете люблю воду, – если не считать его отца, но об этом Арсению знать пока не обязательно.
– Ой, я тоже! – Мальчик явно обрадовался смене темы.
Мы довольно долго болтали ни о чем: о том, как здорово было бы сейчас поплавать на лодке, и как хорошо, что наступило лето, и славно было бы покормить хлебом нарезающих над водой круги чаек… Потом собирали ракушки, в большом количестве выброшенные морем на берег.
– А папа тоже любит воду, – вдруг сказал Арсений, не глядя на меня. – Только он никогда со мной не ездил на море, даже на залив не ходил.
– Да, к сожалению, так часто бывает, что работа отнимает у взрослых слишком много времени, – я попыталась быть дипломатичной.
– Вот один раз мы с ним были в горах. На севере, в Хибинах. В поход ходили. Там было здорово! Он мне даже горный велосипед обещал купить. Но потом забыл. Он все время обо мне забывает!
– Сеня, а когда твой папа родился?
– Семнадцатого января, а что?
– Так значит, твой папа по гороскопу – Козерог. Ты знаешь, какие сложные люди эти Козероги?
Главное сейчас – не сорваться в привычную колею и не вещать учительским тоном.
– Ой, вы в астрологии понимаете? Клево! Я читал про Козерогов.
– Тогда ты, наверное, читал, что Козерогам трудно демонстрировать свои чувства. Твой отец просто не умеет показать тебе, как он тебя любит. Но ведь слова и подарки еще не означают любви. Ты же понимаешь, что важно то, что у человека в душе.
Арсений молча сопел.
Перекрывая шум набегающих волн, из моей сумки раздался мотив бетховенского "Сурка".
– Танюш, ты где? Я тебя потерял!
– Понимаешь, мы сейчас на берегу залива, недалеко от "Приморской".
– Мы? Ты не одна?
– Я не одна. Но эта встреча важна и для тебя тоже.
Арсений уселся у самой воды, он делал ров из песка и вокруг укладывал ракушки.
– Я сейчас приеду.
– Не вздумай! Я тебе потом все объясню.
– Таня, мы же договаривались, что я всегда буду рядом с тобой!
– Но это не всегда возможно. Вспомни, о чем мы еще договаривались. Что сейчас важно для нас?
– Арсений?
– Ну, наконец-то. Я тебе позже перезвоню. Целую.
Ров у Арсения получился уже совсем глубокий. Я внезапно поймала себя на мысли, что очень хочу взять в руку горсть шероховатых, пропитанных морем и солнцем ракушек и выложить на песке имя – Борис.
– И горы твой папа тоже любит, потому что он Козерог, – продолжила я как ни в чем не бывало.
– Да, знаю. Я читал, что стихия Козерогов – земля.
– А ты кто по гороскопу?
– Рак. Я родился четырнадцатого июля.
Я запрокинула голову и захохотала. Арсений с недоумением смотрел на меня.
– Вот здорово! Надо же! Я тоже родилась четырнадцатого июля.
– Не может быть!
– Ну правда! А вообще, ты знаешь, у меня в школе была учительница английского, Белла Семеновна, старенькая такая старушка, так вот она рассказывала, что практически в любом сообществе людей – ну в классе, к примеру, или в рабочем коллективе – есть те, кто родился в один и тот же день в году! И ты знаешь, я проверяла – так оно и есть.
Арсений смотрел на меня, приоткрыв рот.
– И представь себе, что именно у моей любимой Беллы Семеновны был день рождения – ну угадай, когда?
– 14 июля?
– Да!
Арсений помолчал.
– А она правда была вашей любимой учительницей?
– Ну да, конечно!
Господи, бедный ребенок не знает, что в школу можно ходить с радостью и удовольствием!