В центре повести Леонида Гартунга "Порог" - молодая учительница Тоня Найденова, начинающая свою трудовую жизнь в сибирском селе.
Леонид Гартунг
ПОРОГ
Посвящаю жене, другу и помощнику ИРМЕ ГАРТУНГ
1
Тоня Найденова входит в магазин, и очередь настороженно притихает, головы поворачиваются в ее сторону. Досадная деревенская привычка разглядывать новых людей.
- Здравствуйте, - говорит Тоня негромко.
- Здоровенько, - отвечает Кланька Чумизова, женщина одинокой и вольной жизни.
- Вы последняя?
Кланька с притворной обидой подымает брови.
- С чего ты взяла? Может, ты сама последняя?
Кланька немного навеселе, и ей хочется с кем-нибудь схватиться, но Тоня не принимает вызова. Она молча становится позади Кланьки и начинает внимательно разглядывать витрину. А все же неприятно, когда так беззастенчиво изучают твои руки, грудь, лицо, волосы. Что они нашли в ней такого необычного? Серое шерстяное платье, дешевые туфли на низком каблуке, коротко остриженные темные волосы, лицо смуглое, глаза серые, без улыбки. В одной руке капроновая сетка для продуктов, в горячей вспотевшей ладошке другой - маленький голубой кошелек.
Молодой продавец хочет отпустить ей товар вне очереди. Он протягивает руку за деньгами, приветливо улыбается.
- Вам чего?
Тоня невольно отстраняется. Этого еще не хватало! Нет, нет, она никуда не спешит!.. Снова разглядывает бутылки с вином, мух, медленно погибающих на липкой бумаге, смотрит на бастионы кофе "Здоровье" и на унылых селедок за стеклом прилавка.
Подходит очередь Кланьки. Она берет пол-литра водки, морского окуня с огромными пустыми глазами и пачку "Беломора". Тоня покупает две бутылки портвейна (одну на всякий случай - вдруг кто-нибудь заглянет), банку компота, сыр и колбасу. Ей хочется взять еще какао, но она опасается - не хватит денег. Продавец бряцает косточками счетов.
- Пять восемьдесят.
Хорошо, что не взяла какао. Денег в обрез. Вот был бы стыд…
Только закрывается за Тоней дверь, между женщинами начинается разговор.
- Кто такая?
- Ты что? Неужто не знаешь? Это же Речкунова, школьного директора баба.
- Девчонка еще.
- Скажешь, девчонка!.. Я в ее годы уже троих вынянчила… Тоща вот только. Ни здесь у нее, ни здесь, - и женщина показывает руками, что она имеет в виду.
- Вот уж неправда. Она в самый раз. Да и не обязательно это, - вмешивается продавец. - Было бы образование.
- Тоща до первого дитя. Родит и войдет в тело.
- Лишь бы ему по душе.
- А он ее шибко любит. Я в кине позадь них сидела. Как свет погас, он взял ее за ручку, так до конца и не отпускал.
- Завидки берут?
- Ой, девоньки, берут. Даже в картине ничего не поняла. Моего-то в кино не вытащишь, не то чтоб за ручку подержал.
Девоньки вздыхают. И каждой из них под сорок.
Тем временем Тоня идет домой. Сперва узкой тропинкой вдоль села. Затем этой же тропинкой в гору. Мимо кустов шиповника, мимо ямы, где берут глину.
Посмотришь на Тоню и видно: ничто еще в ней не отстоялось. Чуть застенчивая и чуть самоуверенная. То ли красивая, то ли нет. Обтянутая узким платьем, с мелькающими голыми коленками, она похожа на девочку-старшеклассницу.
Тоня идет и напевает, и тоже не поймешь - грустное или веселое. У нее детская привычка выдумывать что-нибудь свое на известный мотив. Слова не укладываются в размер, и потому приходится менять и мелодию.
Солнце ей прямо в глаза, и она по-кошачьи счастливо щурится. А почему бы ей не быть счастливой? Она здорова, любима, и у нее есть работа, просторная квартира, несколько пленок с новыми песнями, несколько хороших книг и платьев.
Впрочем, сама она не называет это счастьем. Просто сейчас ей приятно жить. Кажется, все скучное и тяжелое позади. Она с удовольствием думает о том, какой будет их квартира через год. Мысленно расставляет в ней мебель, которой еще нет: диван-кровать, рядом торшер, слева у стены шифоньер. Нет, шифоньер лучше в спальню, а в большой комнате будет шкаф с книгами. Она мечтает поставить все это прочно, навсегда. Они устроятся здесь не хуже, чем в городе. Зачем ей город?
Школа в Полночном стоит на веселом месте - на высоком холме, над Обью. Позади нее старый сосновый бор. Перед нею - обрыв и река с островами, с широкой поймой на том берегу, а за поймой тоже лес. И небо над школой распахнулось широко, ничем не заслоненное до самого горизонта. Отсюда, с высоты, оно всегда огромное-преогромное.
Возле школы дом на четыре квартиры. В той, которая ближе к школе, живет одинокий завуч Юрий Николаевич Хмелев, следующую занимает библиотекарь Рая Румянцева, за стеной от нее Тоня с Борисом и в самой последней - Зарепкины: Полина Петровна, ее супруг Михаил Николаевич, которого за глаза ребята зовут Мих-Ником, и сын Геннадий. Полина Петровна преподает русский язык и литературу, Мих-Ник - биологию и труд, а Генка будет учиться в восьмом классе.
Зарепкины - люди хозяйственные. Они построили стайку и отгородили свой участок позади дома забором. Получился двор. Во дворе у них корова и собака Найда. Корова дома только ночует, а собака днем и ночью гремит цепью и лает. То ли чудится ей что, то ли от скуки прочищает горло.
Сегодня солнечный, сухой день, и Зарепкина проветривает зимние вещи. Полина Петровна деловита и трудолюбива. Она из тех людей, которые хотят все делать лучше других. Мих-Ник, напротив, тихий, ходит сутулясь, неуверенной походкой, словно больной. Носит вещи из дома и обратно.
Увидев Тоню, Зарепкина немедленно завязывает разговор:
- А вы уже проветривали вещи?
- У меня нечего проветривать, - улыбается Тоня. И это сущая правда.
Через несколько шагов Тоню окликает завуч. Он в майке, крепко загорелый, сильный. Бородатый, как геолог или кубинец. В руке у него несколько веток спелой рябины. Он стоит и улыбается. Но есть в нем что-то диковатое. Должно быть, это от одиночества. Тоня относится к нему с некоторой опаской. И совсем ненужной кажется его борода. Зачем она ему? Чтобы скрыть глубокий шрам на щеке? Но он все равно виден. Его не спрячешь. Когда-нибудь, когда они будут ближе знакомы, Тоня посоветует Хмелеву сбрить бороду. А может быть, и не посоветует. Вернее всего, что нет. Потому, что ему за сорок, а ей всего двадцать четыре.
- Хотите рябины? - спрашивает Хмелев.
- Я не люблю горького.
- А я люблю.
- Впрочем, дайте немного. Она красивая.
Он протягивает ей ветку, тяжелую от алых ягод.
Тоня берет рябину и уходит к себе. Странное дело - этот бородач чем-то ее все же привлекает. Чем именно? Пожалуй, даже не определишь. Хорошо бы сегодня пригласить его к себе, но Борису он, кажется, не особенно нравится.
Борис обещал вернуться часам к двум. К этому времени она успеет все приготовить.
Прежде всего Тоня переодевается. Дома она всегда в ситцевом платьишке и в тапочках на босу ногу. Потом убирает со стола книги и укладывает их аккуратными стопками на подоконник. Стол выдвигает на середину комнаты. Ставит на него бутылку портвейна. Хорошо бы, конечно, перелить вино в графинчик и постелить на стол скатерть, но ни графина, ни скатерти у нее нет, а обращаться к соседям по пустякам она не любит.
Затем Тоня пытается кухонным ножом откупорить банку с компотом. Получается это у нее неловко: нож срывается и ранит палец на левой руке. На левой - это ничего. Порез набухает яркой красной каплей крови. Тоня слизывает ее - завязать нечем, а идти на медпункт далеко - и снова берется за банку. Компот она перекладывает в глубокую тарелку, а банку споласкивает водой и ставит в нее рябину.
После этого она идет к двери и оглядывает стол, старается увидеть его глазами Бориса. В общем, получилось вовсе не плохо: вино, персики и рябина. Да, еще нужно нарезать колбасу и сыр. Тоня останавливается около окна. Не идет ли Борис? Вдруг он придет раньше, чем обещал?
Окно ее всегда радует. Оно во всю стену - с большими чистыми стеклами. Посмотришь в него - река и небо. По реке плывут пароходы и плоты, в небе - птицы. Если распахнуть створки, слышно, как в берег плещут волны. Похоже, что это шумит море.
Приближаются два часа. Тоня снова переодевается. На этот раз в свое выходное платье, причесывается, слегка подкрашивает губы. Если она делает это при Борисе, он насмешничает: "Нам нельзя ждать милостей от природы…"
И вот все готово. Теперь остается только ждать. Без пяти два. Тоня не отходит от окна. Облизывает пораненный палец. Теперь он болит. В окне небо, белые облака. Они движутся медленно-медленно, как само время.
2
Не люблю я ждать. А последнее время я, кажется, только и делаю, что жду. Он целыми днями занят, и, пока его нет, чего я только не передумаю. Мне и жалко его, потому что он с утра ничего не ел, и приходит мысль, что раз он не спешит домой, значит я для него ничего не значу, и боюсь, не стряслось ли с ним чего. В голову лезет всякая чушь, и мне самой стыдно своих мыслей. Смешно сказать, думаю даже о пионервожатой Ларе.
Лара - дочь председателя колхоза. Училась в Томске, в медицинском институте, потом бросила. Теперь она снова готовится, но уже в пединститут. А пока что ее пристроили в школе, чтобы у нее был педстаж и легче было потом поступить. Считается, что она готовится, но этого не заметно. Днем она в школе, а вечером на танцах в клубе.
Лара - блондинка с огромной прической, в которую она вплетает чужие волосы. Серые большие глаза, блестящие, словно лакированные, и грудь, как у Софи Лорен. Когда она хохочет, то едва не падает от смеха и хватается руками за собеседника. Для Лары все кругом свои, и она никого не стесняется, потому что знает, что она хорошенькая. А я терпеть не могу ее неестественной веселости, ее развязных манер и злюсь, если она говорит с Борисом, а когда доносится ее громкий смех, мне всегда кажется, что он с ней, и мне становится душно. Но я никогда не скажу Борису и вообще никому не скажу о своих первобытных чувствах. Надо как-то перетерпеть этот год, а потом она уедет в пединститут…
Обычно Борис возвращается поздно, когда я уже в постели. Он на цыпочках, чтоб не разбудить меня, крадется по кухне, ищет, чего бы поесть.
- Суп в плите, - говорю я.
- Ты не спишь?
Он, стоя, кое-как съедает суп и идет ко мне.
- Сердишься? - спрашивает он.
- Нисколько.
Борис считает, что я сержусь, а мне просто обидно, что всю его жизнь заполнили парты, краски, стекло, деньги, которых ему не хотят дать на строительство, а мне остаются какие-то несчастные пять минут перед сном.
Он берет мою руку и целует пальцы. Один за другим. И я слышу все, что он говорит мне, хотя он не произносит ни слова. И тогда все дневное отступает далеко-далеко.
3
Дикий лай зарепкинской собаки. Лязг кольца по ржавой проволоке. Женщина-почтальон, смуглая, с запыленными жилистыми ногами, протягивает два заклеенных бланка.
- Вам телеграммы.
- Целых две?..
Это Борису. Одна из Томска, наверное, от его отца, а от кого же другая?
Тоня расписывается в длинной тетрадке. Кажется все. Но женщина подозрительно рассматривает подпись.
- У вас что, фамилии разные?
- Он Речкунов, а я Найденова.
- Еще не лучше!..
Прежде чем уйти, женщина заглядывает в соседнюю комнату.
- Это что у вас? Спальня?
- Да.
В ней пусто, хоть шаром покати. На стене несколько платьев, накрытых простыней. На полу магнитофон и раскладушка. Одна. Интересно, как они на ней умещаются? Но главное - магнитофон. Вот умора. Голы как соколы, а туда же еще - фасон ломают…
Борис приходит без четверти пять. Вид у него виноватый. Взглянув на стол, он торопится удивиться и обрадоваться. Откуда она узнала, что у него сегодня день рождения? Вино, рябина, персики, колбаса, сыр. Да это же пречудесно! Ничего лучшего и не надо. Прямо натюрморт.
Поцелуй в щеку - легкий, быстрый, без промаха. Потом еще и еще. Ему не хочется отпускать ее. Но Тоня тихонько выбирается из его рук.
- Тебе телеграммы.
Борис чуть раздосадован. Берет одну. Разрывает бумажную ленточку. Читает, улыбается.
- Так и есть… От отца. Целует нас обоих.
- И меня?
- Я ведь писал ему. Вот читай: "…твою Тоню". Что я тебе говорил? Старик что надо.
Да, Тоня знает, что старик - что надо. Борис показывал фотографию. Брови строгие, борода, как у Курчатова. Глаза умные, насмешливые. Профессор. Тоня боится встречи с ним. Они ведь поженились не спросясь. Так получилось.
Борис раскрывает вторую телеграмму. Лицо его мгновенно меняется. Оно становится озабоченным, затем злым и замкнутым. На мгновение он закусывает нижнюю губу. Комкает телеграмму в кулаке. Нет, этого ему мало. Он расправляет ее и рвет на мелкие клочки. Идет на кухню и бросает обрывки в помойное ведро.
- Какая-нибудь неприятность?
- Пустяки.
Пустяки так пустяки. Они садятся за стол.
- Какая же ты все-таки молодец.
- Почему же "все-таки"?
- Не "все-таки", а несмотря… на отсутствие материальной базы.
Он старается показать, что ему весело, но Тоня достаточно знает его, чтобы заметить неправду. И, конечно, все дело в той телеграмме. Наверное, какая-нибудь девчонка из прежних, которая не знает еще, что он женился. А хотя бы и так. Тоне нет до нее никакого дела. То, что было, то было, а теперь он принадлежит только ей и больше никому. Вот такой, какой он есть, - весь ее. Эта мягкая русая шевелюра, тонкая смешная мальчишеская шея, глаза с прищуром, этот острый подбородок, поцарапанный бритвой, эти тонкие решительные и замкнутые губы. Она знает, что на людях он волевой и резкий. Только с ней он становится другим. Только она одна знает, каким он умеет быть. Только одна. А вдруг не одна? Нет, не может быть. Одна.
Они пьют вино. Она из стакана, он - из эмалированной зеленой кружки.
- Хочешь Пиаф?
Он кивает:
- Ну, что ж…
Тоня садится на пол подле магнитофона. Ищет запись. Гоняет ленту то туда, то сюда. Звучат обрывки песен, вскрики музыки, стоны саксофона. Наконец, вот она! "Прекрасная история любви". Тоня не понимает слов. А может быть, слова и не нужны? Исчезает все мелкое, и остается только оркестр и голос певицы.
Неожиданно Борис морщится.
- Не надо.
Щелкает выключатель. Лента замирает. В комнате становится очень тихо. Тоня подходит к Борису, становится позади. Молча проводит ладонью по его волосам. Это вопрос. Но он делает вид, что не понимает. Смотрит на часы. Хочешь не хочешь, а ему необходимо уйти. Такая досада. Он только сейчас вспомнил, что предстоит деловая встреча…
Тоня остается одна. "Должно быть, он теперь меньше меня любит, - размышляет она. - Что-то уже не так, как раньше. А может быть, дело не в нем, а во мне самой? Может быть, я сама в чем-то стала другой? Или просто пора понять, что у нас с Борисом кончился праздник и начались будни? Но ведь и будни - тоже неплохо. О чем же мне печалиться? Все идет, как должно идти. Окончен институт, есть работа, квартира… Постараюсь стать хорошей учительницей, хорошей женой, хорошей матерью. Правда, Борис считает, что о ребенке думать еще рано. Ну что ж, пусть будет, как он хочет, хотя, по-моему, самая пора… Значит, все хорошо и сейчас и дальше. И все-таки чего-то у нас не хватает".
4
Сегодня первое сентября. С цветами в руках Тоня идет в школу. На ней нейлоновая, с вышивкой, кофточка. Тонкая и прозрачная, как паутинка. Лицо Тони обдувает прохладный ветер, и все вокруг наполнено печальной осенней свежестью. Чистое холодноватое небо, чистые холодноватые облака, свежий букет в руках. И сама она чувствует себя свежей, чистой, умной и даже немного красивой.
Окна школы открыты настежь. Во дворе еще тихо. Тетя Даша, старшая уборщица, косит выросшую за лето высокую траву. В стороне, около турника, рыжий мальчишка играет с большой белой собакой. Он пятится, а она идет за ним на задних лапах, держа в зубах учебник геометрии.
У мальчишки забавное лицо: курносое, усыпанное крупными веснушками, озорное. Тоня приостанавливается и с улыбкой смотрит на собаку.
- Тоже учиться пришла?
Мальчишка бросает на Тоню неприязненный взгляд.
- Буран, за мной! - и убегает.
В учительской только Хмелев.
- До звонка пятнадцать минут, - говорит он, взглянув на часы.
Это хорошо, что пятнадцать. Тоня садится еще раз просмотреть планы. Начать с нового? Нет, она начнет с повторения. В восьмом даст сложение алгебраических дробей. Тогда сразу будет видно, что они знают и чего не знают. В коридоре звучит смех Лары. Это мешает сосредоточиться. Надо до звонка успеть заглянуть и к Борису. Сегодня утром он умчался, когда она еще спала. Он и одеться-то толком не умеет. Галстук вечно ползет набок.
В своем кабинете Борис не один. Здесь Зарепкина и тот самый мальчишка, которого Тоня видела с собакой. Он вертит в руках учебник геометрии.
- Как ты стоишь перед директором школы? - строго спрашивает Зарепкина.
Мальчишка опускает руки. Тоня бросает взгляд на Бориса. Галстук у него в порядке.
- Скажи, тебе исполнилось уже семнадцать лет? спрашивает Зарепкина мальчишку.
- Скоро исполнится.
- Вот видите, всеобучу он не подлежит. И все-таки собирается еще год сидеть в восьмом классе.
Борис плохо слушает Зарепкину.
- Это еще полбеды, - продолжает Зарепкина. - Но поведение…
- Как твоя фамилия? - спрашивает Борис.
- Копылов.
- Звать?
- Дмитрием.
- Так можешь ты обещать, что будешь вести себя, как положено?
- Обещаю, - произносит еле слышно Копылов.
- Это мы не раз слышали, - говорит Зарепкина.
Звенит звонок.
- Ладно, иди, - кивает Копылову Борис.
- Куда?
- Пока в класс. Потом решим.
- Что случилось? - спрашивает Тоня.
Зарепкина улыбается.
- Видели экземпляр? Весной мы его не исключили только потому, что он собирался уйти работать. А сейчас опять тут как тут.
Во дворе выстраиваются ребята. Умытые, причесанные, наутюженные. Когда-то, придя первый раз в школу, Тоня с ужасом думала, что никогда не научится их различать. Все они казались одинаковыми, как деревья в саженом лесу. Теперь это не страшно - она знает, что пройдет неделя, и они станут знакомыми.