Лара о чем-то таинственно шепчется с девочками. Поправляет у мальчишек галстуки. Все в сборе, ждут директора. И вот появляется Борис. Твердо, уверенно он выходит вперед, подымает руку не очень высоко, но так, чтобы все видели.
- Дорогие ребята!..
В это время Лара делает знак глазами. Из рядов выходят несколько девочек и дарят учителям цветы. Каждому достается по большому букету.
Борис снова подымает руку.
- Дорогие ребята!
Все вокруг затихает. Только сосны шумят под ветром - им-то нет дела до того, что кто-то собирается произнести речь.
Борис говорит о великих ученых, о развитии науки. Тоня внимательно слушает, хотя вчера вечером он уже произносил эту речь для нее одной. Его серый костюм безукоризненно выглажен. Всю ночь он торжественно висел на спинке стула, похожий на человека без головы. И сидит он отлично - так и кажется, что Борис под ним весь твердый, словно из мрамора. Лицо у Бориса строгое и умное.
Он говорит хорошо, даже очень хорошо. Тоне всегда немного не по себе, когда кто-нибудь очень хорошо говорит. Хоть бы оговорился, поправился. Тогда он был бы похож на того Бориса, которого она знает. А сейчас это другой человек: властный, волевой, отлично знающий, как надо жить. Голос его звучит несколько резко. Должно быть, он старается заглушить шум сосен.
- Может быть, среди вас стоят будущие Софьи Ковалевские, Ломоносовы, Ньютоны… Вы придете нам на смену, сделаете то, чего мы не успели…
Зарепкина тихонько крадется позади рядов. Наблюдает, все ли в порядке. Она приближается к одному из Ньютонов и шепчет тихо и зло:
- Не шмыгай носом. У тебя есть носовой платок?
5
Первый Тонин урок в восьмом. Здесь же она классный руководитель. Ребята с любопытством разглядывают ее. Учительница ничего - молоденькая, модная и, вроде, не строгая.
Она чувствует на себе их изучающие взгляды, но они ее не смущают. Здесь не то, что в магазине. Ей некогда думать ни о чем другом. Да и не первый же год она работает.
Среди мальчишеских лиц есть знакомые. Вот ее сосед по дому Генка Зарепкин. Он сидит рядом с Митей Копыловым. Сухощавый, коричневый от летнего загара, с насмешливыми карими глазами. Он красив и, очевидно, сознает это. Держится самоуверенно. Когда Тоня напоминает, как множить числитель дроби на дополнительный множитель, он подымает руку. На среднем пальце у него поблескивает колечко.
- А нас Иван Иванович не так учил.
- А как?
Генка, не смущаясь, выходит к доске, берет мел и показывает.
- Вот так, со скобками.
- А как, по-твоему, лучше?
Он с подчеркнутым безразличием дергает плечом.
- А мне все равно…
- Плохо, когда человек не имеет своего мнения, - замечает Тоня. Может быть, зря она так сказала, но сказала, значит, сказала. Слово не воробей. Генка смотрит в глаза учительнице. На лице его выражение: "Ах, так! Ну ладно…" Нарочито разболтанной походкой идет на место. По дороге корчит смешную рожу, но ребята почему-то не смеются.
- Бурундук погорел, - шепчет соседке девочка на первой парте. Это Надия Тухватуллина. Татарочка. Ростом совсем маленькая. Посади ее в пятый класс, и там она окажется не из рослых. Носишко курносый, глаза, косо прорезанные, черные-пречерные.
А у окна белокурый тихий мальчишка. Думает о чем-то своем. Это Сеня Зяблов. Тоня вызывает его к доске. Он путается в формулах. Густо краснеет. Насупился. Глаза у него большие, серые, с длинными, изогнутыми, как у хорошенькой девочки, ресницами. Во время урока к нему несколько раз поворачивается его соседка по парте, чем-то помогает ему, советует, Лицо у нее чистое, правильное. Глаза внимательные. Косы с белыми капроновыми бантами. Решает осторожно, неторопливо, выводит каждую буковку. Это Вера Батурина. Тоня успевает зачислить ее в разряд пай-девочек, как вдруг Вера оборачивается и звонко щелкает линейкой мальчишку позади. Бац! Прямо по лбу.
- За что? - интересуется Тоня.
Вера спокойно подымается из-за парты.
- А пусть за косу не дергает.
- Правильно. Коса не для этого, - кивает Тоня.
За косу дергал Митя Копылов. Он прячет под парту ноги в рваных ботинках, но брюки на нем новые, со складкой. Тоня заглядывает в его тетрадь. Пусто.
- Почему?
- Не умею.
- Иди к доске - разберемся.
У доски он стоит, опустив голову.
- Кто покажет, как здесь сократить?
Вызывается Петя Мамылин. Зарепкина говорила, что это образцовый ученик, звезда школы. Он круглый отличник с первого класса. И сейчас Тонины объяснения слушает с безукоризненным вниманием, чуть прищурив глаза, склонив голову к плечу. Решит задачку и прикроет промокашкой. Чтоб сосед не списал.
В открытое окно влетает желтый березовый лист. Один из первых. Сеня Зяблов берет его с подоконника, разглядывает и вертит в пальцах.
И вдруг Тоне становится легко и радостно. Отчего? Да оттого, что все вокруг хорошо. Хорошо, что открыто окно, хорошо, что она ведет урок алгебры, хорошо, что в класс влетел осенний лист, хорошо, что, придя домой, она будет вместе с Борисом, а главное, хорошо, что впереди много лет жизни.
Тоня с улыбкой смотрит на класс, и в глазах детей она видит ту же самую радость, словно отраженную в зеркале. "Какие они все славные - и эта Батурина, и Митя Копылов, и Зарепкин, и все-все другие. И я хорошая, и жить так приятно…"
6
Борис осторожно раздевается, вешает на плечики новый костюм.
- Ну, как моя речуга?
За небрежным тоном Тоня различает ожидание похвалы.
- Железно, - отвечает она. - Но…
- Что "но"?
- У тебя как-то неудачно получилось, что ты попал в одну компанию с Ньютоном и Ломоносовым.
- Разве? Я и не заметил.
Тоня ждет, что он спросит, как у нее прошли уроки, но он не спрашивает. Он чем-то озабочен.
- Борис, - спрашивает Тоня, - что ты решил с Копыловым?
- С каким Копыловым?
- Которому ты сказал: "Иди в класс".
- Ах, с этим… Да не знаю. Чего он тебе дался?
- Мне его просто жалко.
- Хочешь, чтобы он учился? Ну, пусть учится. О чем речь? Слушай, Тоня, сколько у нас осталось денег?
- Рублей семь.
- Только-то? Надо еще где-то достать. Завтра я уезжаю в ОблОНО.
- Надолго?
- Не знаю. Буду добиваться денег на строительство. Нужен спортзал, мастерские, настоящий физкабинет, - Борис раскрывает блокнот. - Вот смотри. Здесь, с северной стороны, мы сделаем пристройку. В первом этаже можно будет расположить спортзал. Во втором - мастерскую и физический кабинет… Но где же все-таки достать денег? Хотел купить кое-что.
- Может быть, займем у Хмелева? - предлагает Тоня.
- Не хотелось бы у него, - хмурится Борис.
Весь вечер Тоня собирает мужа в дорогу. Выдвинула из-под раскладушки чемодан, протерла его влажной тряпкой. Купила кое-что из продуктов. Выгладила белье, носовые платки. Ее руки с удовольствием касаются его вещей. Эти вещи особенные, потому что они принадлежат ему. Ей не хочется, чтобы он уезжал, но она старается этого не показать. С тех пор, как они живут вместе, они еще не расставались.
Удивительно устроена жизнь. Совсем недавно он был чужим, а теперь невозможно представить, как она будет без него эти несколько дней.
Ночью она не спит, чтобы разбудить его вовремя. Пароход уходит в пять утра. Полпятого она будит его. Они идут на пристань. На реке холодно и ветрено. Мимо медленно проходит буксир с зажженными бортовыми огнями. Он что-то тяжело тащит против течения. Искры из трубы летят над водой.
Борис и Тоня прячутся от ветра на корме дебаркадера. Здесь затишье.
- Может быть, я задержусь - ты не тревожься. Не уеду, пока не добьюсь своего.
"Конечно, добьется, - думает Тоня. - Он настойчивый". Она смотрит вдаль, где виднеются неясные контуры другого берега. Черное проступает сквозь голубое.
- Светает?
- Нет еще. Рано.
- О чем ты думаешь? - спрашивает Борис.
- О той телеграмме, - говорит Тоня. - Ты не можешь сказать?
- Могу. И скажу. Обязательно. Но не сейчас, не перед отъездом, - он заглядывает ей в лицо. - Ну, не надо так хмуриться! - он разглаживает указательным пальцем две морщинки у нее на переносице. - Слышишь? Не надо. И не думай ни о чем. - От него пахнет резиной плаща и табаком. - Ты замерзла или не любишь меня. У тебя совсем холодные губы.
- Люблю, - говорит Тоня невесело. - И вздрагивает. Над рекой несется гудок парохода.
7
Он уехал, и все вокруг поблекло. И ничто не интересно. Возьму книгу и не могу читать. Сяду есть - не хочется. И уроки проходят скучно. Иногда забудусь, увлекусь, а потом опять то же самое. Это никуда не годится - так зависеть от одного человека! И вместе-то недавно, а если мы проживем пять, десять, двадцать лет?..
Каждый день ко мне приходит Зарепкина. Славная женщина, хотя и со странностями.
- Посмотришь на вас, - говорит она, - сразу видно, что из интеллигентной семьи.
- Борис - да. А я выросла в деревне. Родители мои простые колхозники.
- Вот бы не подумала. Вы шутите? - Зарепкина смотрит на меня изучающим взглядом, словно пытаясь найти в моем лице следы крестьянского происхождения. - Вы оба так всем нравитесь здесь. Мы прямо-таки вами любуемся. Была бы вся молодежь такая. И хорошо, что в село приехали. Для села вы клад…
Она возмущается теми легкомысленными выпускниками, которые не хотят ехать в сельскую местность, и высказывает предположение, что это результат недостаточной воспитательной работы в вузах.
Я сижу, поддакиваю ей и пытаюсь понять, что же она нашла в нас особенного?
Зарепкина считает своим долгом заботиться обо мне. Приносит огурцы, молоко, а когда я пытаюсь заплатить, машет руками:
- Ну, что вы! Я же по-соседски. - А вчера притащила мне огромное колючее алоэ: - Вот вам на обзаведение… А платьице у вас славненькое… Только коротковато. Вы уж простите. Я человек прямой. Некоторым, может быть, не нравится, но я люблю все прямо в глаза. Зачем шептаться? Да, по моему, коротковато…
Вот такая она, Зарепкина. Странная? Ну и пусть. Все-таки не так тоскливо одной. Сегодня утром исполнилось трое суток, как уехал Борис.
Познакомилась с соседкой Раей Румянцевой. Веселая, живая. Вчера ходила к ней в библиотеку, перерыла все книжные полки, нашла много хорошего: Экзюпери, "Леопарда" - только не итальянца, а Виктора Рида-негро и "Три Дюма". Пригласила ее заходить ко мне. Благо заходить недалеко - живем через стенку.
8
Каждое утро, еще до восхода солнца, Тоня идет купаться. Одна. Пыталась она соблазнить на это Райку, но та говорит, что у нее нет купальника, а может быть, просто не хочет из теплой постели лезть в холодную воду.
Ночные тучи ушли. Дует низовой ветер. Закинув полотенце на плечо, Тоня сбегает по тропинке к Оби. Берег пустынный. Нигде ни души. Тоня раздевается. На платье, чтоб не упорхнуло, кладет камень. Входит в воду, закидывает руки за голову. Ветер обнимает ее мягкими сильными лапами. Мелкие волны плещут в колени.
Она входит все глубже и глубже. Трудно только входить в реку. Сперва вода жжется и захватывает дыхание, а потом словно сливается с телом. Тоня любит воду. Ей нравится, что она веселая, молодая и сильная. С ней можно поозоровать. Тоня плывет. Вода старается унести ее в океан, а она не хочет этого, и они борются и обе смеются.
Потом Тоня лежит на спине, отдыхает и думает. И не шевелится. Вода считает, что победила, и несет ее покачивая, словно усыпляя, и шепчет в уши что-то примиряющее. А вверху - причудливые облака и стрижи, словно черные стрелы.
Внезапным гибким движением Тоня поворачивается. Плывет к берегу. Осторожно ступает по галечному дну. Наступает то самое, ради чего стоит вставать так рано. Нисколько нет в ней ни ночи, ни вчерашнего дня. Внутри у нее только утро.
У берега зеленая вода. Выше глинистый яр. Еще выше сосны. Они уже расцвечены солнцем, хотя река еще в тени. Тоня недовольно смотрит вверх. Над кручей парень. Высокий, большой. Стоит и глядит на нее. Что ему надо? Впрочем, он имеет право стоять, где ему хочется. Кто ему запретит? Но Тоне надо натянуть платье. Когда тело влажное, не так-то ловко это получается. Зачем он смотрит? А впрочем, пусть себе! Ее не убудет…
Тоня одевается и идет по тропинке вверх. А он все стоит. Это даже лучше, что он не ушел. По крайней мере, она выскажет ему то, что она о нем думает. Скажет, что он нахал… Нет, ни к чему это. Лучше она пройдет мимо и бросит небрежно что-нибудь насмешливо-едкое.
Вот он рядом. Они стоят лицом к лицу. Он широкоплечий, с большими грубыми руками. Лицо обветренное, губастое. А глаза неожиданные - словно другого человека: голубые, по-детски добрые, даже ласковые.
- Ну как? - спрашивает Тоня. - Глаза не проглядел?
- Нет! - Губы парня расползаются в глупую улыбку. Тоня насмешливо щурится.
- Интересно?
- А то нет…
- Что ж интересного?
- Чудное дело - девка ты, а плаваешь ровно мужик.
Тоне приятно слышать это.
На голове у него старая милицейская фуражка с красным околышем, сапоги только что смазаны дегтем, в руках узда.
- Закалела небось?
- Нисколько.
Он проводит жестким пальцем по Тониной руке выше локтя.
- А кожа-то вон в мурашах.
- Это от ветра.
- Скажешь тоже…
- Ты коня ищешь?
- Чалого, язви его. Не видела?
- Нет, не видела.
- Он конь добрый, а хуже порченого. Чуть упустил - он прямиком через бор и в леспромхоз. Он оттуда купленный. К своему месту его тянет. А на том месте теперь пусто, никого нет. Я объяснял ему, он ни в какую.
- Ты что же, с лошадьми разговариваешь? И они тебя понимают?
- А как же? Не каждая, конечно. Которых сам вырастил - те понимают. Не все, ясное дело, а свое доступное. А Чалый - он дурной…
- Нет, не видела. Ну, что ж, иди ищи.
Тоня уходит домой. Парень - в лес. Тоня идет и улыбается. Смешная встреча. И даже некому о ней рассказать.
А вдруг, пока она купалась, приехал Борис? Тоня ускоряет шаг. Вот их дом, крыльцо. Скорее. Дверь. Кухня.
- Борис?
Никто не откликается.
9
В Тонином восьмом классное собрание. В распахнутые окна льется свежий воздух, он напитан запахом обмытой дождем хвои и вянущих трав. В комнате еле уловимый шорох - это дождевые капли скатываются по листьям берез. На учительском столе букет цветов в стеклянной литровой банке. Несколько лепестков упали на раскрытый классный журнал.
Ведет собрание Сеня Зяблов. Ребята выбрали его председателем, должно быть, из озорства. Он не соглашался, отнекивался, но демократия есть демократия. Пришлось подчиниться. Собрание он вести не умеет. Страшно смущается и все время смотрит на Тоню. А она, словно не понимает его умоляющих взглядов, сидит, как ни в чем не бывало, за последней партой.
Сеня покоряется своей участи, вздыхает.
- Вопрос один: надо выбрать старосту.
Девчата кричат:
- Мамылина!
Мальчишки протестуют:
- Хватит! Надоел!
- Тихоня!
Мамылин спокоен. Словно не о нем речь. У него упрямый большой подбородок и маленькие странно взрослые глаза.
- Не обязательно одну кандидатуру, - напоминает Тоня.
- Копейку! - предлагает кто-то.
Сеня пишет на доске: "Мамылин" и ниже "Копейка". И снова выкрики:
- Двушку.
- Трешку!
В классе хохот, шум. В двери заглядывает Хмелев.
- У вас что? Вече?
- Старосту выбираем, - объясняет Тоня.
- Ну, ну, - кивает он. - Только в окна никого не выбрасывайте.
Опять хохот.
- А кто же Копейка? - спрашивает Тоня. - У нас в классе такой фамилии нет.
Зарепкин кричит с места:
- Это Надийка Тухватуллина. Да кто ее слушать будет?
Надия поворачивает к нему раскрасневшееся лицо.
- Попробуй, не послушай!
- А что ты мне, например, сделаешь?
Надия поднимает сжатый кулачок.
- Бить буду.
Класс хохочет, но голосует за нее почти единогласно.
- И еще вопрос, - говорит Тоня. - Надо придумать название для нашей сатирической стенгазеты. Будем выпускать?
- Будем.
- Еж!
- Перец!
- Звонок…
Генка предлагает:
- Бормашина.
- А что это такое? - спрашивает Миша Копылов.
- А это штука, которой зубы сверлят. Больные…
- Бр!
- Пусть "Бормашина"!..
Собрание закончено. Сеня облегченно вздыхает и вытирает рукавом вспотевший лоб.
Из открытого окна доносится плеск дождя. Монотонный, усыпляющий. Домой идти Тоне не хочется. Дома пусто.
10
Дверь неслышно открывается, и, скрипя новыми ботинками, в учительскую входит инспектор РОНО Евский. Тоня его немного знает. Раза два он заходил в ту школу, где она прежде работала. Он уже тогда не понравился ей. Она старалась не попадаться ему на глаза и молила судьбу, чтобы он не пошел на ее урок. Затем она видела его на учительских конференциях.
С прошлого года Евский нисколько не изменился. По-прежнему весь коричневый - и костюм, и лицо в резких морщинах, и сухие руки с длинными пальцами. Евский невнятно здоровается:
- Р… ас… сс… те.
Тоня неожиданно встает по студенческой привычке.
- Здравствуйте.
Зарепкина оборачивается радостно:
- Викентий Борисович! Давненько ж вы к нам не заглядывали. Как здоровье?
- Здоровье?..
Евский хмурится. Ему не хочется говорить о здоровье. Он идет к окну, недовольно закрывает створки и углубляется в расписание. Нос у него тонкий, с бороздкой на конце, и, когда Евский читает, ноздри шевелятся, словно он принюхивается. Затем что-то пишет в записной книжке. Поворачивается к Тоне.
- Вы что ведете?
- Математику.
- Разрешите ваши планы.
Тоня протягивает тетрадку. Он перелистывает ее, поправляет неясно написанную запятую. Ручка у него заправлена красными чернилами.
- Планы следует писать подробнее. Необходимо записывать, кого вы намерены спросить, - говорит он наставительно и брезгливо скребет длинным желтым ногтем пятнышко на рукаве. - Вместе со мною на катере приехала мебель директора. Он просил, чтобы до его приезда она побыла на пристани.
- Вот, кстати, и жена его, - говорит Зарепкина.
Евский смотрит на Тоню, что-то припоминая.
- Обождите, обождите… Мы с вами должны быть знакомы. Да. Ну, конечно, - Ефросинья Петровна.
Тоня вежливо поправляет его.
- Антонина Петровна.
- Прошу прощения. Антонина Петровна… Сына устроили в детский сад?
- У нас нет сына, - говорит Тоня.
Евский хмурится.
- Позвольте. Почему нет?
- Странный вопрос! - Тоня чувствует, что краснеет. - Вы принимаете меня за другую. Сына у нас нет.
Евский подозрительно настораживается.
- Непонятно, как это нет. Был. Совершенно ясно помню. Вы ведь жили в Клюквинке?
Клюквинка? Клюквинка… Что-то знакомое. Кажется, Борис говорил, что когда-то там работал. Тоня пожимает плечами.
- Нет, я не жила. Вы что-то путаете.