На второй день она тоже звонила несколько раз, последний - в четыре часа. В шесть она решила сходить на всякий случай туда сама. Дверь оказалась незапертой, она толкнула ее и чуть было не сбила с ног Эмиля, который, наклонившись, собирал на полу почту, которую почтальон опустил в щель.
- Это вы! - с изумлением произнес он, выпрямляясь.
- Я пришла взять кое-какие вещи, которые мне нужны.
- Вам повезло, что хозяин как раз в это время послал меня взять почту. Я пришел за минуту до вас.
Благодаря закрытым ставням в кабаре было довольно темно, и это тоже оказалось весьма кстати, потому что Селита предполагала, что не очень хорошо играет свою роль.
- Я поднимусь на минуту…
Потом, прежде чем открыть дверь с окошечком, Селита сказала:
- Ты не смог бы сбегать купить мне пачку сигарет?
Она не могла придумать ничего другого, чтобы удалить его, и вздохнула с облегчением, когда Эмиль, ни о чем не подозревая, ушел, весело посвистывая.
Селита взяла с собой отвертку, в случае если ящик кассы окажется запертым. Она спешила. Табачная лавка находилась недалеко, а Эмиль имел привычку ходить очень быстро.
Запор легко открылся; никто и не подумал вынуть этот барабанный револьвер с коротким дулом. Танцовщица поспешно сунула его в свою сумку.
Она все же не успела отойти от бара, когда появился Эмиль. Селита схватила бутылку виски.
- Это не запрещено?
- Нет, конечно.
- Ты хочешь выпить со мной?
- Вы же хорошо знаете, что алкоголь и даже вино обжигают мне желудок.
Он посмотрел, как она поднялась в артистическую и спустилась оттуда с платьем в руках.
- Мадемуазель Селита…
- Я очень тороплюсь, Эмиль…
- Это не то, что вы думаете…
- Я знаю… я тебя увижу завтра.
И она действительно увидела его. Он приветствовал женщин издалека, не решаясь смешиваться с их группой. Автобус остановился перед домом, служащие похоронного бюро вошли в подъезд и вскоре появились вновь, неся гроб на своих плечах.
- Как ты думаешь, придет она?
Селита внезапно разозлилась и сердито посмотрела на Мари-Лу, которая, естественно, не могла понять, что весь ее план строился на том, что Мадо будет присутствовать на похоронах.
Леон вышел из дверей, одетый в черный костюм с ярко-белой накрахмаленной манишкой и с темным галстуком, что делало его похожим на метрдотеля, и, бог знает почему, стало заметнее то, что у него чуть искривлен нос, а один глаз больше другого.
Рядом с ним трусила мелкими шажками маленькая старушка с морщинистым лицом, затем вместе вышли Алиса, ее муж и Мадо, одетая во все черное, вплоть до шляпы и перчаток, казалось, что она член семьи.
Немного подождали, стоя под лучами палящего солнца. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть, как выстраивается похоронная процессия. Людо, Джианини и музыканты занимали свои места. Эмиль протиснулся рядом с Жюлем, не сводя глаз с Селиты. За ними довольно беспорядочно толпились коллеги Леона, хорошо знающие друг друга, поставщики, которые тоже были все знакомы между собой, и несколько не известных никому людей.
Ближайшая церковь находилась в конце бульвара, но Леон настоял на том, чтобы отпевание проводилось в соборе Нотр-Дам, неподалеку от "Монико", самой элегантной церкви в городе. Гроб был завален венками, на одном из них, на который собирали деньги по подписке, написали: "Нашей оплакиваемой хозяйке. Персонал".
Всем этим занимался Людо, он хорошо знал, как делаются подобные вещи.
Леон держал в руках шляпу и шел, опустив голову. Селита заметила, что его волосы стали редеть. Мадо двигалась сразу следом за ним, глаза ее, как и у Алисы, были красными от слез, и она время от времени подносила к лицу платок, а маленькая старушка, хотя она и была все же матерью покойной, оглядывала с любопытством незнакомый для нее город, в который она вряд ли еще когда попадет.
Селита была спокойной, немного напряженной, но спокойной.
Ей ни о чем больше не надо было думать. Теперь, когда решение принято и она предусмотрела все мельчайшие детали, все, что могло произойти, ей казалось, что это уже ее не касается, что механизм запущен, заведен и будет действовать сам по себе, независимо от нее. Она даже с удивлением обнаружила, что, подобно матери Флоранс, с любопытством разглядывает улицу, затем церковь, где совсем недавно любовалась брачной церемонией.
Обе уборщицы, мадам Бланк и мадам Тузелли, находились уже там, коленопреклоненные у предпоследней скамьи. Видно было, что они здесь завсегдатаи. Мари-Лу тоже знала, когда следует креститься, когда опускаться на колени, подниматься, садиться, готовить деньги для пожертвования, и Селита внимательно следила за ней, чтобы делать все так же, как и она.
Мессу не служили, только читали молитвы, церковь была заполнена наполовину; когда выходили, то с двух сторон паперти обнаружили толпу любопытных. Их было не меньше, чем тогда, при выходе новобрачных.
Селите все казалось каким-то нереальным, как будто это нарисовано на картине или происходило в фильме с отключенным звуком. Даже Леона она узнавала с трудом, в его траурном костюме, который он купил готовым. Костюм явно мал ему в плечах. Хозяин уже начал полнеть. Бреясь, он немного порезался: на щеке осталась красная царапина.
Селита старалась не искать глазами Мадо. К тому же те, что шли впереди, загораживали ее, ибо она была невысокого роста. Похоронный автобус двигался очень медленно, процессия направилась, блокировав на какое-то время уличное движение, в сторону моста Карно, вышла на улицу Грасс, медленно поднялась по кварталу Бруссай, где недалеко от новой больницы находилось кладбище.
Народу теперь стало меньше, чем тогда, когда шли к церкви. Двое мужчин покинули процессию, забежали в бистро, наспех выпили по стаканчику вина и быстро вернулись, вытирая губы.
- Ты веришь, что есть небо и ад? - спросила вдруг Мари-Лу, все еще находившаяся под впечатлением услышанных молитв.
Если Селита и не ответила, это не означало, что вопрос был ей неприятен. Она просто предпочитала об этом не думать, особенно сейчас.
Она уже не могла отступать. Задета была ее гордость. Она рассмотрела все возможные развязки, и ей поздно возвращаться назад.
- Я тебя спрашиваю.
- А ты не можешь помолчать?
Она ответила так грубо, что Мари-Лу и Франсина удивленно переглянулись. Разве не правы были они, говоря, что от нее можно ждать чего угодно?
Теперь быстрым шагом проходили по улицам, все более пустым, где только изредка цветным пятном мелькали лавочки этого квартала.
Селита не хотела анализировать, почему, собственно говоря, приняла свое решение. Это нужно, и все тут! Она сделает это во что бы то ни стало. В сумке ощущалась тяжесть револьвера, а до остального ей не было дела.
Она увидела Мадо, та обернулась, чтобы окинуть взглядом процессию. Их взгляды встретились на долю секунды. Любопытно, что именно Мадо первая отвела глаза со смущенным видом. Может быть, она убедила Леона выставить Селиту за дверь? Если это произойдет, у нее не останется больше врагов, ибо Мари-Лу и Франсина не в счет. К тому же Франсина объявила только что о своем твердом решении уехать на месяц с Пьеро в горы, и она не уверена, что вернется в "Монико". Один коммерсант с улицы Гросс, который посещал ее пару раз в неделю и которого Пьеро уже называл дядей, настаивал на том, чтобы содержать ее полностью.
Каблуки у женщин цеплялись за неровную мостовую улицы, ведущей в гору; проходили мимо старых вилл, мимо отелей, знававших лучшие времена, когда Канн был зимним курортом, а теперь в них сдавали внаем квартиры. Крест, который нес мальчик из хора, поблескивал над головами. Приближались к кладбищу, проходили мимо совсем новых, недавно изготовленных могильных плит, расставленных вдоль тротуара.
Священник снова стал петь молитвы.
- Что с тобой? - спросила Мари-Лу.
- Ничего. Я чуть было не упала.
Селита лгала. У нее кружилась голова, как на ярмарочной карусели, все, что она видела, расплывалось в ярком солнечном свете.
Шли по старинным аллеям, потом по более новым. Процессия остановилась недалеко от стены. Вершина креста из черного дерева резко вырисовывалась на светлом небе. Среди темных силуэтов людей можно было разглядеть прямоугольную яму в желтой земле.
Это нужно сделать, и все тут!
Она все обдумала заранее. Может быть, будет обдумывать и позже. А пока ей казалось, что она больше не существует.
Она отдавала себе отчет только в одном: ей обязательно нужно было проскользнуть между двумя мужчинами, стоявшими в первом ряду, так как она решила действовать в тот момент, когда опустят гроб и Леон бросит первую лопату земли.
- Извините, мадам, - сказал один мужчина, которого она толкнула. Он подвинулся, чтобы пропустить ее.
Мадо стояла как раз против нее, на видном месте, рядом с Леоном, и казалось, была готова в любой момент подбодрить его, сжав его руку.
Могильщики работали в поте лица. Гроб, поддерживаемый веревками, на мгновение застрял при спуске, как будто наткнулся на какое-то препятствие, потом стал снова медленно опускаться.
Правая рука Селиты открыла сумочку и исчезла в ней, нащупала револьвер и сжала его рукоятку.
Никто не обращал на нее внимания. У нее вполне хватало времени тщательно прицелиться. Мадо находилась от нее на расстоянии примерно в три метра. И между ними не было никакого препятствия.
- Libera me, Domine…
Литургические фразы сливались в трудноразличимое бормотание, заглушаемое шумом бетономешалки, работавшей где-то поблизости от кладбища.
Правая рука Селиты по-прежнему сжимала рукоятку в сумке, а ее указательный палец искал и наконец нашел курок.
Она не сводила глаз с Мадо, но ее вдруг охватило какое-то оцепенение, как если бы она разом утратила представление о том, где находится и что делает. Осознавала ли она еще, кто была эта девушка, которая смотрела в вырытую яму, и зачем она собиралась убивать ее?
Леону дали лопату с небольшой кучкой земли. Он неумело наклонился, в то время как Селита, которой никто не интересовался, вытащила револьвер из сумки.
Но она не стала целиться в Мадо, а медленно подняла оружие, стволом обращенное к себе самой, ибо, охваченная паникой, она не видела иного выхода, кроме как убить себя.
Ей оставалось только еще немного поднять руку и повернуть ее к своей груди. И все будет кончено. Не будет больше никаких проблем, унижений, неприятностей, не будет больше Селиты, не будет ничего.
Леон выпрямился с побагровевшим лицом, посмотрел вокруг себя, как бы спрашивая, что еще должен он делать, и его взгляд остановился на Селите, на оружии в ее руке.
Тогда, не раздумывая и не отдавая себе отчета в театральности ее жеста, она швырнула револьвер в могилу и, расталкивая толпу, бросилась бежать по аллеям кладбища, убежденная, что за ней гонятся. С трудом найдя выход, она с обезумевшим видом выскочила на улицу, которая вела вниз, в город.
Глава четвертая
Из всех, кто выступал в "Монико" прежде, осталась одна Мари-Лу. Франсина уехала на следующий день после похорон. Пригласили одну девушку из Марселя, потом еще одну - итальянку, которую не могли даже указать в афише, поскольку у нее еще не было разрешения на работу во Франции.
Алиса, сестра хозяина, вернулась в Гавр, так как была очень нужна мужу, и поэтому наняли бывшую кассиршу из кафе "Аллен".
Леон продолжал привозить Мадо и отвозить после ее выступления. Он полностью перебрался в "Луксор" и лишь изредка заходил на бульвар Карно - за вещами и за одеждой.
Через Людо доходили кое-какие сведения о Селите. Он сообщал их Мари-Лу. Не имея средств одной оплачивать квартиру на площади Коммандант Мария, толстушка пригласила итальянку поселиться у нее.
- Ее видели в Ницце, - сказал он ей как-то вечером. - Кажется, она была в одном баре в обществе Кетти…
Мари-Лу была потрясена, услышав это известие. Для нее, как и для Людо, каждое из этих слов имело совершенно определенный смысл.
Несколько дней спустя один из постоянных посетителей тоже заговорил о Селите. Он видел, как она стояла около какого-то отеля в ожидании клиентов.
Сезон был в самом разгаре. Машины двигались почти вплотную, тратили не меньше часа, чтобы проехать набережную Круазетт. А женщины прямо в бикини доходили даже до улицы Антиб, где Мари-Лу встретила в аптеке одну любительницу гулять в таком виде. Ей было не меньше шестидесяти.
За несколько дней до 15 августа прочитали в газете о том, что произошло в конце концов с Селитой.
Тело женщины, совершенно голое, со следами кровоподтеков, полученных, по всей вероятности, от повторяющихся ударов о подводные камни, было извлечено из воды между Ниццей и Вильфранжем.
Два дня спустя "Нис-Матен" опубликовала сообщение о том, что труп был идентифицирован. Это была некая Селита Перрэн, незамужняя, тридцати двух лет, родившаяся в Париже на улице Коленкур, танцовщица в кабаре, которая в последнее время дважды задерживалась полицией за нарушение правил общественной нравственности. И в конце статьи:
"Расследование продолжается в определенной, несколько специфической среде города, в частности, среди североафриканцев, поскольку сумочка и одежда покойной не были найдены, а за три дня до обнаружения Селиту Перрэн видели вместе с одним арабом. Полиция располагает описанием его внешности".
- Ты веришь, что это она, Людо?
Бармен посмотрел на Мари-Лу, ничего не ответил, вздохнул, взял бутылку коньяку на одной из полок и налил себе полный стакан, точно так же, как это он сделал, когда узнал о смерти мадам Флоранс.
- Дай мне тоже!
Потом она попыталась было сказать:
- Если она это сделала, я думаю, что она…
Но к чему говорить?
Она выпила стакан залпом, потому что хозяин делал ей знак, чтобы она шла переодеваться для своего выступления.
12 июня 1957 г.
Тюрьма
I
Сколько нужно месяцев, сколько лет, чтобы ребенок стал юношей, а юноша - мужчиной? И как можно узнать, что это превращение совершилось?
Момент этот не бывает отмечен, как в школах, торжественным актом вручения наград или дипломов.
Алену Пуато, достигшему тридцати двух лет, понадобилось лишь несколько часов, может быть даже всего несколько минут, чтобы повзрослеть или, во всяком случае, перестать быть тем, кем он был до сих пор.
17 октября в Париже шел проливной дождь. Порывы ветра обрушивали на ветровое стекло машины такие потоки воды, что дворники были бессильны с ней справиться и только еще больше затуманивали свет фонарей.
Пригнувшись к рулю, Ален медленно вел машину по бульвару Курсель. По правую руку тянулась черная решетка парка Монсо. Он свернул на улицу Шазель, где находился его дом. Небольшая улица, по обеим сторонам роскошные здания. Алену удалось найти место для стоянки почти напротив дома. Захлопнув дверцу, он машинально поднял голову и посмотрел, горит ли свет в верхнем этаже.
Глядеть наверх, перед тем как войти в дом, стало чем-то вроде условного рефлекса, которого он уже не замечал. Впрочем, сейчас он все равно ничего не мог бы заметить. Он ринулся в дождь, холодная вода хлестала его по лицу, заливала одежду. Он толкнул тяжелую дверь с матовым стеклом за узорами чугунной решетки.
Мужчина, который стоял под навесом парадного, укрываясь там от дождя, вошел вслед за ним.
- Мосье Пуато?
Неяркие лампы тускло отсвечивали на деревянных панелях.
- Да, это я, - с удивлением ответил Ален. Человек, каких тысячи. Неприметная внешность. Темный плащ. Незнакомец вынул из кармана удостоверение с трехцветной полосой.
- Инспектор Нобль из сыскной полиции.
Ален оглядел мужчину внимательнее, с любопытством, но почти без удивления. Он привык иметь дело с разными людьми.
- Могу я на минутку подняться к вам?
- Вы давно меня ждете?
- Около часа.
- Почему же вы не пришли ко мне в редакцию?
Инспектор был молод и, видимо, стеснителен, чувствовалось, что ему не по себе. Он ничего не ответил и, усмехнувшись, вошел вслед за Аленом в просторный, старинного типа лифт, обитый внутри темно-красным бархатом.
Пока лифт медленно полз вверх, мужчины молча рассматривали друг друга в мягком свете хрустального плафона. Ален Пуато дважды приоткрывал было рот, чтобы задать вопрос, но так ни о чем и не спросил, предпочитая начать разговор у себя в квартире.
Лифт остановился на четвертом, последнем, этаже. Ален повернул ключ в замке, толкнул дверь. В квартире было темно.
- Жена еще не вернулась, - автоматически заметил он, протянув руку к выключателю.
Капли дождя стекали с плащей на бледно-голубой ковер.
- Можете снять плащ.
- Не стоит.
Ален с недоумением оглядел незнакомца. Странно. Молодой человек ожидал его у подъезда чуть ли не под дождем битый час, уже заранее зная, что визит его будет таким коротким, что не стоит снимать плащ.
Ален распахнул двустворчатую дверь, нащупал выключатели, и в большой комнате, одна стена которой была сплошь из стекла, зажглось несколько ламп. По стеклу широкими струями текла дождевая вода.
- Жене пора бы уже вернуться…
Он посмотрел на свои ручные часы-браслет, хотя напротив висели старинные, с раскачивающимся медным маятником, издававшим при каждом взмахе легкий щелчок.
Без четверти восемь.
- Мы сейчас едем ужинать с друзьями, а…
Ален говорил сам с собой. Он ведь заскочил домой на минуту: раздеться, принять душ, надеть более темный костюм.
Неожиданное посещение не встревожило его, даже не заинтриговало. Разве что самую малость. Скорее он был немного раздосадован. Присутствие постороннего мешало ему заняться своими делами. А тут еще и Жаклин куда-то запропастилась.
- У вас есть оружие, мосье Пуато?
- Вы хотите сказать - пистолет?
- Именно это я имел в виду.
- Есть. Он лежит в ящике ночного столика.
- Не могли бы вы мне его показать?
Инспектор говорил тихо, неуверенным голосом.
Ален направился к двери, ведущей в спальню. Молодой человек последовал за ним.
Комната была обита желтым шелком. На огромной кровати - шкура дикой кошки. Белая лакированная мебель.
Ален открыл ящик, озадаченно поднял брови и запустил руку поглубже в кучу разных мелочей.
- Его здесь нет, - пробормотал он.
Он огляделся вокруг, словно пытаясь вспомнить, куда мог сунуть пистолет.
В двух верхних ящиках комода лежали его вещи, в нижних - вещи Жаклин. Впрочем, так ее никто не называл. Для него, как и для всех, она была Мур-Мур - ласковое прозвище, которым он наделил ее много лет назад: она очень походила на котенка.
Носовые платки, рубашки, нижнее белье…
- Когда вы видели его в последний раз?
- По-моему, сегодня утром.
- Вы уверены?
На этот раз Ален в упор посмотрел на молодого человека и нахмурил брови.
- Послушайте, инспектор. Все пять лет, что мы здесь живем, этот пистолет лежал в ящике ночного столика… Каждый вечер, раздеваясь, я выкладываю в ящик все содержимое карманов: ключи, бумажник, портсигар, зажигалку, чековую книжку, мелкую монету… Я настолько привык видеть пистолет на месте, что даже не обращал на него внимания…
- Его отсутствие могло бы вас удивить?