И вышло как нельзя лучше. Все они достигли высокого положения, все трое восседали в просторных кабинетах государственных учреждений, двери которых отворяет представительный швейцар с цепью на шее.
От них смердило.
- Дерьмо! Дерьмо! И еще раз дерьмо!
Он их не выносил.
Нет, надо что-то делать, слышать человеческие голоса, с кем-то говорить! С кем - этого он и сам не знал. Улица Риволи. Он вошел в знакомый бар.
- Привет, Гастон!
- Вы один, месье Ален?
- Как видишь. Чего не случается на белом свете!
- Двойное виски?
Ален удивленно пожал плечами. С чего бы это он вдруг стал пить не то, что всегда?
- Надеюсь, ваша супруга здорова?
- Полагаю, что вполне.
- Но ее нет в Париже?
Ален снова обрел свой вызывающий тон.
- Наоборот. Она именно в Париже. До того в Париже, что дальше ехать некуда. В самом пупе, можно сказать.
Гастон недоуменно посмотрел на него. Какая-то парочка прислушивалась к их разговору, наблюдая за ним в зеркале позади стойки с бутылками.
- Моя жена сидит в предварилке.
Его слова не произвели на бармена никакого впечатления.
- Ты никогда не слышал про предварилку на набережной Часов?
Бармен как-то неопределенно улыбнулся.
- Она убила свою сестру.
- Несчастный случай?
- Маловероятно. У нее в руках был пистолет.
- Вам бы все шутить.
- Завтра утром прочтешь в газетах. Получи с меня!
Он положил на стойку стофранковый билет и встал с табурета, так ничего и не решив. Четверть часа спустя он подъезжал к своему дому. На тротуаре, у подъезда, толпились не меньше двадцати человек, среди которых легко было узнать фоторепортеров с аппаратами через плечо.
Он чуть было не нажал на педаль акселератора, но передумал. Зачем? Он затормозил, и в ту же минуту его ослепили вспышки магния. Репортеры бросились к машине, он открыл дверцу и вышел, стараясь по возможности сохранять достоинство.
- Минутку, Ален…
- Валяйте, ребята…
Он дал себя сфотографировать сначала у распахнутой дверцы на краю тротуара, потом - закуривая сигарету. В руках у репортеров были блокноты.
- Скажите, месье Пуато…
Новичок. Еще не знает, что все зовут его запросто Аленом.
- Послушайте, братцы, по-моему, здесь сыровато? А? Почему бы вам не подняться ко мне?
Нужно было знать Алена, как знала его Мур-Мур, чтобы заметить, насколько необычно звучал его голос. Нет, в нем не слышалось подавленности, как на набережной Орфевр. Наоборот, теперь в нем напряженно звенели металлические нотки.
- Входите же… Все входите…
Восемь человек втиснулись в лифт, остальные устремились вверх по лестнице. На площадке перед входной дверью произошла заминка: Ален хлопал по карманам, пытаясь найти ключ. В конце концов он обнаружил его в кармане, куда никогда не клал.
- Выпьете? - спросил он, направляясь к бару и бросив на ходу пальто в кресло.
Фоторепортеры после мгновенного колебания решились все же не упускать эффектный кадр. Ален и глазом не моргнул, когда щелкнули аппараты.
- Всем виски?
Только один попросил фруктового сока. Мокрые ноги оставляли темные следы на бледно-голубом ковре, покрывавшем пол. Высокий костлявый парень в мокром дождевике уселся в кресло, обитое белым атласом.
Зазвонил телефон. Ален медленно подошел и снял трубку. В другой руке у него был стакан, и перед тем как ответить, он отпил половину.
- Да, я… Конечно, дома, раз отвечаю… Узнал ли я тебя? Разумеется, узнал… Надеюсь, тебя не шокирует, что я продолжаю говорить тебе "ты".
И, повернувшись к журналистам, пояснил:
- Это мой зять… Муж…
Затем в трубку:
- Ты ко мне приезжал?.. Когда?.. А, так мы разминулись… Я отвозил белье Мур-Мур… Не понимаю, как мы не встретились в сыскной полиции. Ты был в одном кабинете, я в другом… Что, что?.. Я шучу?.. Ну, знаешь ли… Мне очень жаль, что я вынужден повторить это тебе в такую минуту, но ты всегда был, есть и будешь образцовым кретином. Будь спокоен, я потрясен не меньше твоего, если не больше… Потрясен не то слово… Раздавлен… Что?.. Что спрашивали? Спрашивали, конечно, известно ли мне что-нибудь о мотивах… Ответил, что ничего… Нет, это правда… А ты что-нибудь знаешь?.. Подозреваешь, может быть?
Репортеры на ходу делали записи, щелкали затворы фотокамер, комната стала наполняться запахом виски.
- Наливайте себе, кролики, наливайте…
- Что ты там говоришь? - встревоженно спросил Бланше. - Разве ты не один?
- Нас здесь… Подожди, я посчитаю… Вместе со мной девятнадцать человек… Нет, нет, не волнуйся, это не оргия… Восемь фоторепортеров… Остальные - журналисты….. Только что вошла молодая дама, тоже журналистка… Налей себе сама, крольчишка.
- Сколько они у тебя еще пробудут?
- Могу у них спросить, если хочешь. Сколько времени вы собираетесь здесь пробыть, ребята?
Затем в трубку:
- Говорят, что около получаса… Хотят задать мне несколько вопросов…
- Что ты им скажешь?
- А ты?
- Я их уже выставил за дверь.
- Ну и зря!
- А я ведь хотел с тобой поговорить.
- Поздно уже.
- Ты не смог бы потом ко мне заехать?
- Боюсь, что буду не в состоянии вести машину.
- Ты пил?
- Как всегда!
- Тебе не кажется, что в подобную минуту…
- Именно в такую минуту и полезно отвлечься.
- Тогда я сам к тебе заеду.
- Домой? Сегодня?
- Нам необходимо поговорить.
- Необходимо? Для кого?
- Для нас всех.
- Особенно для тебя, конечно?
- Я буду через час. Постарайся хоть теперь не распускаться. Неужели у тебя нет ни капли выдержки и достоинства?
- К чему мне это? У тебя хватит на нас обоих.
Хоть бы нотка живого чувства в голосе. Ну и тип! И ни слова об Адриене, которую сейчас, вероятно, потрошат в институте судебной медицины. Или о Мур-Мур - будто ее и не было.
- Итак, крольчишки… после того, что вы слышали, мне вам, собственно, нечего добавить… Я приехал домой, чтобы переодеться и отправиться ужинать с друзьями… Я рассчитывал застать дома жену… В парадном меня поджидал инспектор полиции…
- Значит, это он сообщил вам о том, что случилось? Он вам здесь сказал?
- Нет… Он приехал выяснить, есть ли у меня пистолет… Я ответил, что есть… стал искать в ящике, но не нашел. Тогда он отвез меня к своему шефу на набережную Орфевр…
- К комиссару Руманю?
- Да, к нему.
- Сколько времени длился допрос?
- Около часа… Точно не скажу…
- Ваше первое чувство, когда вам сообщили, что ваша жена убила свою сестру?
- Я был ошеломлен… Ничего не понимал…
- Какие отношения существовали между сестрами?
- Хорошие. Это естественно…
- Вы полагаете, что это убийство из ревности?
- При убийстве из ревности обычно фигурирует третье лицо.
- Вы правы…
- Стало быть, вы отдаете себе отчет в том, что означает подобное предположение? - спросил другой журналист.
Наступило молчание.
- Если этот человек и существует, я его не знаю.
Некоторые многозначительно переглянулись.
- Да у вас пустые стаканы…
Он налил себе и передал бутылку одному из фоторепортеров.
- Налей-ка своим ребятам, крольчишка…
- Вы помогали вашей жене в работе?
- Ни разу даже не читал ее статей.
- Почему? Вам это было неинтересно?
- Наоборот! Я просто хотел, чтобы она чувствовала себя свободной и писала без оглядки на меня.
- Она никогда не выражала желания работать для журнала "Ты"?
- Нет, она мне об этом не говорила.
- Вы были очень близки?
- Очень.
- Вы полагаете, что преступление было предумышленным?
- Я знаю не больше, чем вы… Есть еще вопросы? Возможно, за ночь я приду в себя и к утру стану нормальным человеком, начну что-то соображать… А теперь у меня в голове сумбур. К тому же сейчас сюда приедет мой зять, а он отнюдь не жаждет с вами встретиться.
- Он служит во Французском банке?
- Совершенно верно. Это человек с большим весом, и ваши главные редакторы несомненно посоветуют вам проявить в отношении него сдержанность.
- Но вы сами не слишком-то сдержанно говорили с ним сейчас по телефону.
- Старая привычка. Я всегда был дурно воспитан.
Наконец они ушли, и Ален с сожалением закрыл за ними дверь. Окинув взглядом бутылки и пустые стаканы, сдвинутые с привычных мест стулья и кресла, разбросанные по ковру обертки фотопленки, он хотел было к приходу Бланше привести все в порядок, даже наклонился, чтобы подобрать мусор, но тут же выпрямился, пожав плечами.
Ален слышал, как остановился лифт, но дверь открывать не пошел: ничего, пусть Бланше возьмет на себя труд позвонить, как все люди. Но тот позвонил не сразу, минуту постоял на площадке, то ли в нерешительности, то ли полагая, что так будет приличнее.
Наконец раздался звонок, и Ален не спеша пошел к двери. Он не протянул руки, его зять - тоже. Пальто Бланше было покрыто капельками дождя, шляпа намокла.
- Ты один?
Похоже, что сомневается. Того и гляди, пойдет проверять, не подслушивает ли кто в спальне, в ванной или на кухне.
- Один - не то слово.
Бланше стоял в пальто со шляпой в руке и оглядывал бутылки и стаканы.
- Что ты им сказал?
- Ничего.
- Но ведь что-то пришлось же тебе отвечать на их вопросы? Раз уж ты согласился принять журналистов…
Все Бланше, отец и три сына, были крупные, широкие в груди и плечах. И упитанные, но лишь настолько, чтобы иметь внушительный вид. Отец дважды был министром. Вероятно, в свое время станут министрами и сыновья. Все они снисходительно посматривали на людей сверху вниз и, судя по всему, одевались у одного портного.
Муж Адриены снял, наконец, пальто, положил его на стул и, видя, что Ален взял бутылку, поторопился отказаться:
- Мне не надо, спасибо.
- Это я себе.
Наступило долгое, неловкое молчание. Поставив стакан на низкий столик возле кресла, Ален подошел к застекленной стене, еще усеянной каплями дождя. В темноте мерцали огни Парижа. Внезапно он обнаружил, что стоит, прижавшись лбом к холодному стеклу, словно для того, чтобы освежиться, - и отпрянул назад. В такой же позе застали Мур-Мур на Университетской улице у тела Адриены.
Бланше, наконец, сел.
- Послушай, что тебя заставило приехать ко мне в такой поздний час?
- Я думаю, нам необходимо договориться.
- О чем?
- Какие мы будем давать показания.
- Но ведь мы уже дали показания.
- Что касается меня, то допрос был весьма формальным. Допрашивал помощник комиссара, который к тому же старается не слишком усложнять себе жизнь. Однако завтра или послезавтра нам предстоит встреча со следователем.
- Это в порядке вещей.
- Что ты будешь говорить?
- Что ничего не понимаю.
Бланше вперил в Алена взгляд, в котором можно было прочесть одновременно и страх, и презрение, и гнев.
- И это все?
- А что я могу сказать еще?
- Жаклин выбрала себе адвоката?
- По-видимому, она предоставила это мне.
- И кого ты пригласил?
- Пока еще не знаю.
- Адвокат будет всячески обелять свою подзащитную.
- Разумеется.
- Всеми доступными средствами.
- Полагаю, что да.
Ален подначивал зятя. Он не выносил Бланше, а сегодня тот буквально выводил Алена из себя.
- Какую же версию он выдвинет для защиты?
- Это уж его дело, но не думаю, чтобы он выбрал версию о необходимой самообороне.
- Что же тогда?
- А что бы ты предложил?
- Кажется, ты забыл, - с пафосом произнес возмущенный Бланше, - что я - муж жертвы.
- А я муж женщины, которой придется добрую часть жизни провести в тюрьме.
- Но кто виноват?
- А тебе это известно?
Снова молчание. Ален закурил сигарету и протянул портсигар зятю, но тот отрицательно покачал головой. Как подойти к деликатному пункту, не уронив своего достоинства? Вот именно, ибо в голове у Бланше все это время вертелась лишь одна мысль, точнее, вопрос, и он искал случая его задать.
- Комиссар спросил у меня, были ли мы дружной парой.
Ален не удержался и с иронией посмотрел на зятя.
- Я сказал, что да.
Ален немного досадовал на себя за то, что, видя, как этот толстый, рыхлый человек беспомощно барахтается, он даже не пытается протянуть руку помощи. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, каких усилий стоило его зятю говорить спокойным тоном.
- Я заверил его, что мы с Адриеной любили друг друга так же, как в первые дни супружества, - произнес он глухо.
- Ты убежден, что не хочешь выпить?
- Нет. Не хочу. Не знаю почему, но комиссар очень интересовался, где и как она проводила вторую половину дня до моего возвращения со службы.
- Кто?
Адриена, конечно. Он расспрашивал, выходила ли она после обеда из дому, встречалась ли с друзьями…
- А она встречалась?
Бланше задумался:
- Не знаю. У нас за ужином часто собирались гости. Мы тоже бывали на ужинах, на официальных приемах, получали приглашения на коктейли. Адриена ходила гулять с детьми. Вместе с няней водила их в Ботанический сад.
- Ты все это рассказал ему?
- Да.
- Он счел твои сведения исчерпывающими?
- Не совсем.
- А ты сам?
И тут Ален услышал первое нерешительное признание.
- Я тоже…
- Почему?
- Потому что сегодня вечером я расспросил Нана.
Это была их няня, уже вторая или третья. Но все няни получали в доме Бланше имя Нана - так было проще для хозяев.
Сначала она упиралась, отнекивалась, но в конце концов заплакала и призналась, что Адриена редко гуляла с детьми в Ботаническом саду. Приведя их, она куда-то уходила и возвращалась за ними, только когда уже надо было идти домой.
- У женщин всегда находятся дела в городе: портниха, магазины.
Глядя в упор на Алена, Бланше вдруг судорожно глотнул, потом опустил глаза.
- Скажи мне правду.
- Какую правду?
- Ты сам прекрасно знаешь, что это необходимо: так или иначе все раскроется. Произошло убийство. И наша личная жизнь будет выставлена напоказ.
Ален еще не решил, как быть.
- Кроме того, признаюсь тебе, что я не могу…
Не докончив, Бланше поднес платок к глазам. Он держался, сколько мог. Но теперь самообладание отказало ему. Ален из деликатности отвернулся, давая зятю время прийти в себя.
Настал момент нанести роковой удар, но прежде Ален выпил свое виски. Он не любил Бланше, никогда не мог бы его полюбить и все же сейчас почувствовал к нему жалость.
- Что ты хочешь узнать, Ролан?
Впервые, именно в этот вечер, он назвал его по имени.
- Ты не догадываешься? Разве ты… Разве вы с Адриеной…
- Ладно! Положи свой платок в карман. И попытайся хоть раз не смешивать свои чувства со столь драгоценным для тебя понятием собственного достоинства. Будем говорить, как мужчина с мужчиной. Согласен?
- Согласен, - прошептал, глубоко вздохнув, тот.
- Прежде всего, постарайся усвоить, что я тебе ничего не собираюсь вкручивать. Все, что ты сейчас услышишь, - чистая правда, хотя мне и самому бывало порой трудно поверить, что это так. После знакомства с Мур-Мур мне понадобились месяцы, чтобы убедиться, что я ее люблю. Она ходила за мной, как собачонка. Я привык видеть ее всегда рядом с собой. Когда мы на несколько часов расставались, потому что мы ведь оба работали, она всегда находила возможность мне позвонить. Мы вместе спали, и когда мне случалось ночью проснуться, я протягивал руку и чувствовал тепло ее тела.
- Я пришел не для того, чтобы говорить с тобой о Мур-Мур.
- Подожди. Сегодня вечером я словно прозрел. Мне кажется, впервые в жизни я вижу вещи в их истинном свете. В тот год Мур-Мур уехала на каникулы к родителям - дочерний долг.
- Адриена жила тогда уже в Париже?
- Да. Но она интересовала меня не больше, чем какая-нибудь канарейка, которую увидишь, зайдя к знакомым. Мур-Мур уехала всего на месяц, но я уже через неделю места себе не находил. Ночью рука моя натыкалась только на одеяло. В барах, в ресторане я инстинктивно поворачивался направо, чтобы поговорить с Мур-Мур. Это был самый длинный месяц в моей жизни. Я уже готов был позвонить ей, умолять, чтобы она все бросила и вернулась.
Отец Жаклин был профессором филологического факультета в Эксе, на юге Франции. Семья владела небольшой виллой в Бандоле, где и проводила каждое лето.
Ален не рискнул тогда поехать в Бандоль. Он боялся скомпрометировать Жаклин.
- Наконец она вернулась, но я еще ничего не решил. И вот как-то ночью в кабачке на Левом берегу мы сидели в компании с друзьями, и я у нее спросил, выйдет ли она за меня замуж. Так мы и поженились.
- Но это ничего не объясняет…
- Наоборот, этим-то все и объясняется. Я не знаю, что люди называют любовью, но у нас дело обстояло именно так. В иные дни нам приходилось класть зубы на полку. Не всегда, разумеется. Бывали у нас и пиршества. Но бывали и посты. Если ей, скажем, не удавалось пристроить статью. Я тогда еще не помышлял о журнале. Что касается Адриены, она жила у себя, в своей комнате и прилежно занималась.
- Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе?
- Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок, и смотреть в одну точку.
- И все-таки…
- Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе говоря, на меня имела право только ее сестра - больше никто.
- Ты ее любил?
- Нет.
- Ты циник, - злобно бросил Бланше.
- Оставь. Я ведь тебя предупредил - разговор будет мужской. Ей так захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради: что скрывается за ее бесстрастным лицом.
- А теперь ты знаешь?
- Нет… Да… Думаю, что она просто скучала…
- Настолько, что в течение почти семи лет…
- Но мы встречались не часто, время от времени.
- Что ты называешь время от времени?
- Примерно раз в неделю.
- Где?
- Какое это имеет значение?
- Для меня имеет.
- Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные меблированные квартиры.
- Но ведь это отвратительное место!
- Не мог же я отправиться с ней на Вандомскую площадь.
На Вандомской площади помещался роскошный особняк Французского банка, где служил Бланше.
- А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой, Ролан. Ты стал за ней ухаживать.
- Значит, она тебе решительно все рассказывала?
- Думаю, что да.
- Может быть, она даже с тобой советовалась?
- Может быть.
- Ну и сволочь же ты!
- Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она вышла за тебя замуж.