- Вы продолжали встречаться?
- Гораздо реже.
- Почему?
- Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела.
- От кого?
- От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности.
- И на том спасибо!
- Дай мне договорить. Мур-Мур я об этом никогда не заикался. А я довольно часто рассказывал ей о своих похождениях.
- Так у тебя одновременно были еще и другие?
- Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не нужно дрожать за безупречную репутацию. Когда мне нравится девушка…
- Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об этом жене.
- А почему бы нет?
- И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите!
- Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что когда Мур-Мур не было рядом, мне ее не хватало.
- Моей жены тебе тоже не хватало?
- Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около года назад, за два дня до Рождества, двадцать третьего декабря.
- Благодарю за точность!
- Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы только распили бутылку шампанского.
- И больше вы не встречались?
- У вас или у нас, в театре…
- А наедине?
- Нет.
- Поклянись!
- Если ты настаиваешь - пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова.
Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше скрывали свою рыхлость под хорошо сшитой одеждой.
- Как ты объясняешь…
- Ты уверен, что не хочешь выпить?
- Теперь - да, налей мне немного.
Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение.
- Возьми.
- Все это откроется, не так ли?
- Боюсь, что да.
- Ты расскажешь обо всем следователю?
- Я буду вынужден отвечать на его вопросы.
- Журналисты ни о чем не подозревают?
- Прямых намеков они не делали.
- Я думаю о детях.
- Нет, ты думаешь не о детях. Если бы ты мог научиться быть искренним с самим собой и смотреть правде в глаза!
- Итак, около года назад…
- Клянусь тебе еще раз, если для тебя это что-то значит.
- Но если это так, не понимаю, почему Мур-Мур вдруг ни с того ни с сего вздумала…
- Убить свою сестру? Что ж, признаюсь тебе: я этого тоже не понимаю. Уходя из дому, она уже знала, что это сделает. Иначе она не взяла бы мой пистолет, к которому не прикасалась ни разу в жизни, по крайней мере, при мне.
- Возможно, - прошептал после минутного молчания Бланше, - тут замешан кто-то другой.
И он бросил на Алена притворно сочувственный взгляд, в котором сквозило явное злорадство.
- Ты думал о таком варианте? - напрямик спросил Бланше.
- Насколько я способен в настоящее время думать.
- Если у Адриены был кто-то еще…
Ален отрицательно покачал головой. По сравнению с Бланше черты его лица казались более резкими, более решительными.
- Ты заблуждаешься. Ты видишь все в превратном свете. Не забывай, в глазах Адриены я обладал главным образом тем достоинством, что принадлежал ее сестре. Иначе я был бы ей не нужен.
- Выходит, что…
Ого, этот надутый индюк, кажется, ожил. Даже рыхлости вдруг поубавилось - так весь и подобрался.
- Что ж, все очень просто. Волею судеб Мур-Мур и тут оказалась первой. Адриена снова не захотела отстать. Но на этот раз Мур-Мур надоело, и она устранила ее - раз и навсегда.
- Похоже, что тебя это не очень трогает…
Ален не стал спорить, он только пристально, в упор посмотрел на зятя. Бланше почувствовал, что зашел слишком далеко. На мгновение его охватил страх, физический страх, как бы его не ударили, не сделали ему больно…
- Прости.
Ален сидел неподвижно, со стаканом в руке.
- Так-то, - сказал он, чтобы что-то сказать. Потом поднялся и, направляясь к бару, произнес: - У каждого из нас есть к ним свой счет.
- И все это ты выложишь следователю?
- Все - нет…
- Но ведь ты только что говорил…
- Я расскажу лишь о том, что знаю. Все остальное - одни предположения.
- Ты никого не подозреваешь?
- Кто это мог быть? Нет.
- Но ведь ты же проводил со своей женой больше времени, чем я с Адриеной.
Ален пожал плечами. Разве он обращал внимание на то, что делала и чего не делала Мур-Мур. От нее требовалось одно: сидеть с ним рядом, возле его правого локтя, так, чтобы можно было до нее дотянуться и чтобы она слышала его голос.
- Ты думаешь, она будет давать показания?
- На вопросы комиссара она отвечать отказалась.
- Но, может быть, завтра?
- Почем я знаю. Лично мне на все наплевать.
Им нечего было больше сказать друг другу, и они молча бродили по просторной комнате. Несмотря на все выпитое, Ален не чувствовал опьянения.
- Ты не собираешься домой?
- Конечно, собираюсь. Но не думаю, что мне удастся заснуть.
- А я, наоборот, засну, как сурок.
Бланше надел пальто, отыскал шляпу и помедлил, не зная, следует ли протянуть руку Алену, который стоял довольно далеко от него.
- Как-нибудь на днях встретимся. Может быть, даже завтра. Следователь, вероятно, захочет устроить нам очную ставку.
Ален пожал плечами.
- Попытайся, чтобы… чтобы поменьше было разговоров об Адриене… чтобы о ней не сложилось слишком дурного мнения…
- Доброй ночи.
- Спасибо.
Он ушел, жалкий, неловкий. Закрыв за собой дверь, он даже не стал вызывать лифт, а прямо направился к лестнице.
Лишь тогда Ален дал себе волю - звериный вой вырвался из его груди.
III
Ночь прошла беспокойно. Ален то и дело просыпался, а один раз, проснувшись, с удивлением обнаружил, что лежит не на своем привычном месте, с левой стороны кровати, а на месте Мур-Мур. Его мучила изжога. В конце концов пришлось встать и полусонному тащиться в ванную, чтобы принять соду.
Едва рассвело, как он услышал над собой чей-то голос. Кто-то тряс его за плечо. Это служанка, мадам Мартен, будила его. Она приходила ежедневно в семь утра и уходила в полдень.
Сегодня выражение ее лица было сурово. Она окинула Алена недобрым взглядом.
- Кофе подан, - сообщила она сухо.
Ален никогда не нуждался в людской жалости. Он ненавидел сантименты. Он хотел смотреть на вещи трезво и считал себя циником; однако в это утро ему так не хватало человеческого участия!
Не надевая халата, он вошел в гостиную, где зажженные лампы пытались перебороть сумеречный свет раннего утра. За широкой стеклянной стеной сквозь мутную синь отсвечивали влагой темные крыши; вчерашние, рваные тучи умчались, небо было затянуто густой серой пеленой, плотной и неподвижной.
Обычно из окна открывалась вся панорама города - от собора Парижской богоматери до Эйфелевой башни. Но сегодня видны были только ближайшие крыши да несколько освещенных окон. Свет горел, несмотря на то что было уже восемь часов утра.
Он жадно пил кофе, оглядывая комнату, где стулья и кресла были вновь расставлены по своим местам, а пустые бутылки и стаканы исчезли.
Занятая уборкой мадам Мартен ходила взад и вперед по комнате, шевеля губами, будто говорила сама с собой. Ей было лет пятьдесят. На журнальном столике лежали газеты, которые она обыкновенно приносила утром, забирая их по дороге у привратницы. Но Ален не испытывал желания в них заглянуть.
Его не мутило с похмелья, но он чувствовал себя разбитым, душевно и физически. В голове по-прежнему было пусто.
- Хочу сразу же вас предупредить…
На этот раз губы шевелились уже не беззвучно. Она говорила.
- …что работаю у вас последний день.
Почему, она не объяснила. Впрочем, он и не просил у нее объяснений. Жуя рогалик - тесто вязло в зубах, - он налил себе вторую чашку кофе.
Наконец он решился, подсел к телефону и попросил соединить его с Сен-Вилье-ля-Виль.
- Алло!.. Лулу?
Лулу - Луиза Биран, их кухарка, жена садовника.
- Вы газету сегодня читали?
- Нет еще, но тут приходили соседи…
И у нее тоже голос был совсем не такой, как обычно.
- Вы не всему верьте, что станут говорить люди и что будет в газетах. Точно еще ничего не известно. Как Патрик?
Сыну было пять лет.
- Все в порядке.
- Примите меры, чтобы до него ничего не дошло.
- Сделаю все, что от меня зависит.
- А как вы там вообще?.. - прибавил он из вежливости.
- Вообще - ничего.
- Будьте так любезны, мадам Мартен, приготовьте мне еще чашечку.
- Да, сейчас вам лишняя чашка кофе не помешает.
- Я вчера поздно лег.
- То-то и видно, вся квартира вверх дном.
Он пошел чистить зубы, открыл краны, намереваясь принять ванну, но передумал и встал под холодный душ. Он не знал, чем заняться, куда себя деть. Обычно его утро подчинялось определенному ритму, движения были четкими, целеустремленными. А тут он забыл включить радио, а когда вспомнил, то так и не решился это сделать, боясь услышать свое имя и имена близких.
В его памяти возник похожий на тоннель длинный коридор, в конце которого он вручил полицейскому чемодан для Мур-Мур. Она тоже, должно быть, уже встала. Их, наверно, будят очень рано, часов в шесть?
- Ваш кофе на столе.
- Спасибо.
Он сел за стол прямо в купальном халате и, решившись наконец взять газеты, прочитал на первой странице:
Молодая журналистка - убийца своей сестры
А пониже более мелким шрифтом было напечатано:
Драма на почве ревности?
Тут же была помещена плохая фотография Мур-Мур: прикрыв лицо руками, его жена пересекает двор сыскной полиции.
У Алена не хватило мужества ни прочитать репортаж, ни просмотреть другие утренние газеты. Он не выспался. По утрам он всегда сразу ехал на улицу Мариньян, чтобы прийти в редакцию одним из первых и просмотреть почту.
Сегодня ехать на улицу Мариньян не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он подумал, не лечь ли ему и не поспать ли еще немного. Несмотря на враждебность мадам Мартен, ее присутствие действовало на него успокаивающе.
Он, кажется, что-то забыл? Ален знал, что день предстоит тяжелый, предельно загруженный, но не в силах был стряхнуть с себя оцепенение. В голове был сплошной туман.
Ах да! Вспомнил! Адвокат! Лучше других он знал адвоката, который занимался делами его еженедельника. Он же консультировал Алена, когда тот начал выпускать пластинки. Звали его Эльбиг - Виктор Эльбиг. Кто он по национальности, определить было трудно. Говорил он с акцентом, который можно, было принять в такой же мере за чешский, как и за венгерский или польский.
Занятный человечек маленького роста, неопределенного возраста, толстенький, сияющий, в огромных, похожих на лупы очках, с ярко-рыжими волосами.
Жил он одиноко в квартире на Школьной улице, среди невероятного беспорядка, что не мешало ему быть одним из известнейших адвокатов по гражданским делам.
- Алло! Виктор? Я тебя не разбудил?
- Что ты! Разве ты забыл, что мой день начинается с шести утра? Я уже знаю, о чем ты меня сейчас попросишь.
- Ты видел газеты?
- Во всяком случае, я достаточно осведомлен, чтобы посоветовать тебе обратиться к Рабю.
Филипп Рабю был адвокатом, успешно выступавшим в самых нашумевших процессах последних двадцати лет.
- Тебе не кажется, что тем самым ты заранее признаешь дело трудным?
- Но ведь твоя жена убила свою сестру, так?
- Да.
- Она этого не отрицает?
- Она созналась.
- Как она мотивирует свой поступок?
- Никак.
- Это уже лучше.
- Почему?
- Потому что Рабю продиктует ей линию поведения. А как это отзовется на тебе?
- Что ты имеешь в виду?
- Быть может, читателям твоего еженедельника не очень придется по душе роль, которую ты в этом деле играл.
- Никакой роли я не играл.
- Это правда?
- Я думаю, что правда. Вот уже скоро год, как я не прикасался к ее сестре.
- Тогда звони Рабю. Ты с ним знаком?
- Довольно хорошо.
- Желаю удачи!
Филипп Рабю живет на бульваре Сен-Жермен. Ален часто встречался с ним на премьерах, ужинах и коктейлях. Итак, номер его телефона.
Четкий, даже резкий женский голос:
- Кабинет адвоката Рабю.
- Говорит Ален Пуато.
- Подождите, пожалуйста, минутку. Я сейчас посмотрю.
Он терпеливо ждал. Квартира на бульваре Сен - Жермен была огромной. Однажды он по какому-то торжественному случаю попал туда на прием. Видимо, адвокат сегодня еще не заходил к себе в кабинет.
- Рабю слушает. Я в общем-то ждал вашего звонка.
- Я сразу подумал о вас, чуть было даже не позвонил вчера вечером, но не осмелился вас побеспокоить.
- Я выступал вчера с защитой в Бордо и вернулся очень поздно. Ваше дело представляется мне не слишком сложным. Я только удивлен, каким образом мог такой человек, как вы, влипнуть в подобную историю. Она наделает шуму, и тут уж ничего не попишешь. Вы не знаете, дала ваша жена уже какие-нибудь показания?
- Судя по словам комиссара Руманя, она только призналась в убийстве, но на другие вопросы отвечать отказалась.
- Для начала неплохо. А муж?
- Вы его знаете?
- Я с ним встречался.
- Бланше утверждает, что для него это полная неожиданность. Он провел часть минувшей ночи у меня.
- Он питает к вам неприязнь?
- Если и питал, то забыл об этом. Бланше сам не знает, на каком он свете. Я тоже.
- В таком деле, старина, нелегко будет затушевать неблаговидность вашей роли.
- Но ведь не из-за меня же это произошло.
- Разве вы не были любовником вашей свояченицы?
- Последнее время уже не был.
- С каких пор?
- Около года.
- Вы рассказали эту историю комиссару?
- Рассказал.
- И он поверил?
- Но это же правда.
- Правда или нет, но публику это будет шокировать.
- Но ведь речь идет не обо мне, а о моей жене. Сегодня ее снова будут допрашивать.
- Конечно…
- Я хотел бы, чтобы вы согласились ее повидать.
- Я завален делами, но вам я отказать не могу. Кто из следователей ведет дело?
- Не знаю.
- Вы говорите из дому?
- Да.
- Не уходите, пока я вам не позвоню. Постараюсь разузнать подробности во Дворце правосудия.
Ален набрал номер телефона редакции:
- Это вы, Мод?
Одна из телефонисток, с которой он любил иногда уединиться на часок.
- Как вы себя чувствуете, патрон?
- Сами понимаете как, крольчишка. Борис уже пришел?
- Просматривает почту. Соединяю.
- Алло! Борис?
- Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в редакцию, и занялся почтой…
Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным редактором. Жил он в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с женой и четырьмя или пятью детьми. Борис был одним из немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании с Аленом и его приятелями, а сразу после работы уезжал домой.
- Журнал вышел?
- Уже поступил в продажу.
- Телефоны пока молчат?
- Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне прорвался.
- Чего им надо?
- Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это.
- Что именно?
- Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты.
- Ничего похожего я репортерам не говорил.
- Да. Но это не мешает им строить догадки.
- Что вы им отвечаете?
- Что расследование только началось и пока ничего не известно.
- Как будет со следующим номером? - спросил Ален, выдавая этим вопросом свою растерянность.
- Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так: никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как намечали.
- Да, ты, конечно, прав.
- Тебя здорово выбило из колеи?
- Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня. Сидеть здесь в одиночестве - выше сил.
Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать. Вчера вечером ему казалось, что день будет плотно заполнен и не останется ни минуты о чем-нибудь подумать. И вот он торчит в своей застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале.
У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко навещал мать и отца.
Он уже направился было к двери, но спохватился, что ему должен звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не волновало то, что мадам Мартен слышит все его разговоры. Отныне у него нет секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь.
- Алло! Мама? Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома… Нет. Мадам Мартен еще здесь. Она только что потребовала расчет… Почему? А ты не читала газеты? А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете?
Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми часов утра до восьми вечера, а то и позже.
Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами. От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что больные стыдились показывать перед ним свой страх.
- Что, что? А… Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу. Целую, мама. Передай привет отцу.
Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как это у такого чудовища могут быть отец и мать.
Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр, виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании.
А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в часы, свободные от допросов?
В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.
- Алло! Я слушаю…
- Соединяю вас с мэтром Рабю.
- Алло! Алло! Это Рабю?
- Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что вам о нем сказать… Довольно молод, лет тридцать пять - тридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать часов он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.
- Значит, полиция передает ее судебным властям?
- Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.
- А меня допрашивать будут?
- Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить?