- Чего мне бояться?
- Боишься-боишься, я ж вижу. И Коча их боится. И все боятся. А вот брат твой не боялся.
- Да что ты завелся - брат-брат!
- Ладно, не злись, - Травмированный накинул куртку и вернулся к работе. Запустил какую-то машину. Сразу же заложило уши.
- Шура, - крикнул я ему. Он остановился и посмотрел в мою сторону, машину, однако, не выключая. - Я не боюсь. Чего мне бояться? Просто у вас своя жизнь, а у меня - своя.
Травмированный в знак согласия кивнул головой. Возможно, он меня не услышал.
Вечером Шура молча со всеми попрощался и поехал домой. Коча так и сидел на катапульте, покрытый оранжево-синей вечерней пылью, находясь в каком-то странном полусонном состоянии, из которого его не вывел ни отъезд Травмированного, ни регулярные требования водителей фур их заправить. Травмированный показал мне, как работает колонка, и я, как мог, закачал бензин в три грузовика нечеловеческих размеров, похожих на тяжелых, усталых ящериц. Солнце закатывалось где-то с той стороны трассы, и сумерки раскрывались в воздухе, словно подсолнухи. Вместе с сумерками оживал Коча. Где-то около девяти он поднялся, закрыл будку на замок и измученно побрел на задворки. Тяжко вздыхая и сетуя, покрутился возле кабины, в которой я спал прошлой ночью, и, протиснувшись внутрь, разлегся на кресле водителя, выпростав ноги сквозь разбитое стекло. Я залез за ним, сел рядом. Долина внизу погружалась во мрак. На востоке небеса уже брались тусклой мглой, а с запада, прямо над нашими головами по всей долине разливались красные огни, оповещая о быстром приближении ночи. От реки поднимался туман, пряча в себе маленькие фигурки рыбаков и ближайшие домики, вытекая на дорогу и заползая в пригород. За городом в балках тоже стоял белый туман, и вся долина мягко расплывалась перед глазами, словно речное дно, погружаясь в темноту, хотя здесь, на холмах, было еще совсем светло. Коча смотрел на всё это круглыми от удивления глазами, не моргая и не отводя взгляда от надвигающейся ночи.
- Держи, - я протянул Коче свой плеер.
Он надел наушники на свою лысину, пощелкал, регулируя громкость.
- А что тут? - спросил.
- Паркер, - ответил я. - Десять альбомов.
Коча какое-то время слушал, потом отложил наушники в сторону.
- Знаешь, что по-настоящему хорошо? - сказал я ему. - Над вами тут совсем не летают самолеты.
Он посмотрел вверх. Самолетов действительно не было. По небу летали какие-то отблески, зажигались зеленые искры, прокатывались золотистые шары, и тучи резко подсвечивались, отползая на север.
- Спутники летают, - ответил наконец. - Их ночью хорошо видно. Я когда не сплю, всегда их вижу.
- А чего ты ночью не спишь, старик?
- Да ты понимаешь, - начал Коча, поскрипывая согласными, - какая беда. У меня проблемы со сном. Еще с армии, Гер. Ну, ты знаешь - десант, парашюты, адреналин - это на всю жизнь.
- Угу.
- Ну и купил я снотворное. Попросил что-нибудь, чтобы с ног валило. Взял какой-то химии. Начал пить. И ты понимаешь - не берет. Я специально дозу увеличил, а всё равно не могу уснуть. Зато, заметь, начал спать днем. Парадокс…
- А что ты пьешь? Покажи.
Коча покопался в карманах комбинезона, достал флакон с ядовитого цвета этикеткой. Я взял флакон в руки, попробовал прочитать. Какой-то неизвестный язык.
- Может, это что-то от тараканов? Кто это вообще производит?
- Мне сказали, Франция.
- По-твоему, это французский? Эти вот иероглифы? Ладно, давай я тоже попробую.
Открутил крышечку, достал сиреневую таблетку, бросил в рот.
- Да нет, Гер, дружище, - Коча забрал флакон, - ты что, с одной не вставит. Я меньше пяти и не пью.
И, словно подтверждая свои слова, Коча высыпал в горло прямо из флакона несколько таблеток.
- Дай сюда, - я забрал флакон назад, высыпал себе на ладонь несколько таблеток, быстрым движением забросил в рот.
Сидел и прислушивался к своим ощущениям.
- Коч, по ходу, не действует.
- Я тебе говорил.
- Может, нужно запивать?
- Я пробовал. Вином.
- И что?
- Ничего. Моча потом красная.
Сумерки становились всё плотнее, затекая между ветвей на деревьях и загустевая в теплой запыленной траве, которая нас обступала. В долине горели апельсиновые огни, прожигая туман вокруг себя. Небо делалось черным и высоким, созвездия проступали на нем, словно лица на фотопленке. Главное, что совсем не хотелось спать. Коча снова надел наушники и начал легко раскачиваться в такт неслышной музыке.
Неожиданно я заметил внизу, на склоне, какое-то движение. Кто-то поднимался от реки, тащился вверх по крутому подъему, утопая в тумане. Трудно было понять, кто именно там шел, но слышно было эти шаги, словно кто-то гнал от воды испуганных животных.
- Ты это видишь? - настороженно спросил я Кочу.
- Да-да, - Коча довольно болтал головой.
- Кто это?
- Да-да, - продолжал мотать головой Коча, разглядывая ночь, которая неожиданно на нас опустилась.
Я замер, прислушиваясь к голосам, которые раздавались всё четче, надвигаясь в терпкой влажной мгле. Туман, подсвеченный снизу, из долины, казался наполненным движением и тенями. Поверх тумана воздух был прозрачен, в нем время от времени пролетали летучие мыши, описывая круги над нашими головами и резко ныряя назад, в мокрое месиво. Голоса усилились, шаги стали совсем отчетливыми, и тут, прямо перед нами, из тумана начали вываливаться фигуры, быстро приближаясь по горячей густой траве. Они легко двигались, поднимаясь вверх, и становилось их больше и больше. Я уже видел лица передних, а из тумана слышались всё новые и новые голоса, и звучали они сладко и пронзительно, уносясь в небо, словно дымы из труб. Когда первые из них подошли, я хотел их позвать, сказать что-то такое, что могло бы их остановить, но не нашелся со словами и лишь молча наблюдал, как они подходят совсем близко и, не замечая нас, движутся дальше, вперед, не останавливаясь и исчезая в ночном мареве. Было непонятно, кто это, какие-то странные существа, почти бестелесные, мужчины, прячущие в легких сгустки тумана. Были они высокого роста, с длинными нечесаными волосами, завязанными в хвосты или собранными в ирокезы, с темными лицами, покрытыми шрамами, кое у кого на лбу были нарисованы странные знаки и буквы, у кого-то сережки в ушах и носах, у некоторых лица закрыты платками. На шеях болтались медальоны и бинокли, за плечами удочки и ружья, кто-то держал флаг, кто-то - длинную сухую палку с песьей головой на конце, кто-то нес крест, кто-то - мешки с зерном, у многих были барабаны, в которые они, однако, не били, закинув их за спины. Одеты были небрежно и цветасто, одни - в офицерские френчи, другие натянули на плечи кожухи, многие в простых длинных белых одеждах, густо помеченных куриной кровью. Кто-то шел без рубашки, и пышные татуировки сине поблескивали под ночными звездами. Кое у кого на ногах были армейские ботинки, а у кого-то - веревочные сандалии, но большинство шло босиком, давя ногами жуков и полевых мышей, наступая на колючки и совсем не выказывая боли. За мужчинами шли женщины, тихо переговариваясь в темноте и время от времени брызгая коротким смехом. С высокими прическами, дредами, хотя попадались и совсем лысые, правда, с раскрашенными в красное и синее черепами. На шеях несли иконки и пентаграммы, на спинах сидели дети, голодные, с большими пустыми глазами, впитывающими в себя окружающую тьму. Платья у женщин были длинные и яркие, будто они были закутаны во флаги каких-то республик. На ногах браслеты и фенечки, а у кого-то на пальцах ног небольшие серебряные перстни. Когда и они прошли, из тумана начали выныривать темные фигуры, вообще ни на что не похожие. У одних на голове были бараньи рога, обмотанные лентами и золотой фольгой, у других тело покрывала густая шерсть, еще у кого-то за спиной шуршали индюшачьи крылья, а у последних, самых темных и молчаливых, были уродливые тела, они словно срослись между собой, так и двигаясь - с двумя головами на плечах, с двумя сердцами в груди и с двумя смертями про запас. А за ними из тумана тянулись разморенные коровьи головы, неизвестно, как их сюда загнали, как затащили на эти высокие склоны. Коровы шли, волоча за собой бороны, на которых лежали змеи и мертвые бойцовские псы. И боронами этими заметались следы неимоверной колонны, которая только что прошла мимо нас. Коров подгоняли пастухи, одетые в черные пальто и серые шинели, они гнали животных сквозь ночь, внимательно следя, чтобы не оставить за собою следов, по которым их можно было бы найти. Лица некоторых пастухов показались мне знакомыми, вот только я не мог вспомнить, кто они. И они тоже заметили меня и смотрели мне прямо в глаза, отчего я совсем потерял разум и покой. Они двинулись дальше, оставляя раскаленный запах железа и горелой кожи. А там, за ним, уже белело небо, и как только они исчезли, воздух наполнился ровным серым светом. Небо рассекла красная трещина, и утро начало заливать собой долину.
Коча сидел рядом и, казалось, спал. Но спал с открытыми глазами. Я резко втянул ноздрями воздух. Утро горчило и оставляло привкус голосов, которые только что здесь раздавались. Такое впечатление, будто мимо меня прошла смерть. Или проехал товарный состав.
3
С утра мы выпили заваренного Кочей чаю, он объяснил мне, как найти Ольгу, и посадил в фуру, которую перед этим заправил.
- Дай мне свою отраву, - сказал я. - Спрошу хоть, что ты пьешь. Где ты это покупал?
- На площади, - ответил Коча. - В аптеке.
Внизу, сразу за мостом, начиналась липовая аллея, деревья тянулись вдоль трассы, солнце пробивалось сквозь листву и ослепляло. Водитель надел солнцезащитные очки, я закрыл глаза. Слева от дороги отходила дамба, построенная на случай половодья. Весной, когда река разливалась, вокруг образовывались большие озера, иногда они прорывали дамбу и заливали городские дворы. Мы вкатились в город, миновали первые дома и остановились на пустом перекрестке.
- Ну всё, друг, мне направо, - сказал водитель.
- Давай, - ответил я и спрыгнул на песок.
На улицах было пусто. Солнце медленно относило на запад. Оно двигалось над кварталами, отчего воздух становился густым и теплым, и свет оседал на нем, как речной ил. Здесь, в старой части города, дома стояли одно- или двухэтажные, из красного потрескавшегося кирпича. Тротуары были сплошь засыпаны песком, во дворах пробивалась зелень, словно город опустел и зарастал теперь травой и деревьями. Зелень забивала собою все щели и тянулась в воздух легко и настойчиво. Я прошел несколько мелких магазинов с открытыми дверями. Изнутри пахло хлебом и мылом. Непонятно только, где покупатели. Возле одного магазина, прислонившись к двери, стояла разморенная солнцем продавщица в красном коротком платье: тяжелые смоляные волосы, большая грудь и загорелая кожа, и на этой теплой коже выступал пот, похожий на капли свежего меда. На шее у нее висели ожерелья и цепочки с несколькими золотыми крестиками. На обеих запястьях золотые часы, впрочем, это мне могло показаться. Проходя, я поздоровался. Она кивнула в ответ, глядя на меня изучающе, однако не узнавая. Какая она внимательная, - подумал я. - Будто ждет кого-то. Миновав пару кварталов, зашел в телефонную контору. Внутри было влажно, словно в аквариуме, из посетителей возле окошечка кассы стояли два местных ковбоя, в майках, которые открывали плечи, густо покрытые татуировками. Дождавшись, когда ковбои отвалят, заплатил за телефон и вышел на улицу. Повернул за угол, прошел по улочке с закрытыми киосками и очутился на площади. Площадь напоминала бассейн, из которого спустили воду. Сквозь выщербленные дождями каменные плиты прорастала трава, всё это становилось похожим на футбольное поле. На той стороне площади находилось здание администрации. Я зашел в аптеку. За прилавком стояла светлоокрашенная девочка в белом халате на голое тело. Увидев меня, незаметно обула сандалии, что стояли рядом с ней на каменном прохладном полу.
- Привет, - сказал я. - Тут мой дедушка у вас лекарство купил. Можешь сказать, от чего оно?
- А что с вашим дедушкой? - недоверчиво спросила девочка.
- Проблемы.
- С чем?
- С головой.
Она взяла у меня из рук флакончик, придирчиво посмотрела.
- Это не от головы.
- Серьезно?
- Это от желудка.
- Крепит или слабит? - спросил я на всякий случай.
- Крепит, - сказала она. - А потом слабит. Но они просроченные. Как он себя чувствует?
- Крепится, - ответил я. - Дай каких-нибудь витаминов.
Офис находился рядом, в тихом тенистом переулке. Возле двери росла раскидистая шелковица, под ней стоял битый скутер. Раньше, в моем детстве, здесь был книжный магазин. Дверь, тяжелая, обитая железом и покрашенная в оранжевое, осталась с тех времен. Я открыл ее и зашел.
Ольга сидела возле окна, на бумагах, сложенных кучей. Была где-то одного возраста с моим братом, но выглядела довольно хорошо: у нее были кудрявые рыжие волосы и меловая, словно подсвеченная изнутри лампами дневного света, кожа. Почти не пользовалась косметикой, возможно, это и делало ее моложе. Длинное тканое платье и фирменные белые кроссовки дополняли картину. Сидела на документах и курила.
- Привет, - поздоровался я.
- Добрый день, - она разогнала рукой дым и оглядела меня с головы до ног. - Герман?
- Ты меня знаешь?
- Мне Шура сказал, что ты зайдешь.
- Травмированный?
- Да. Садись, - она встала с бумаг, показывая на стул возле стола.
Бумаги тут же завалились. Я было наклонился собрать, но Ольга остановила:
- Брось, - сказала, - пусть лежат. Их давно выкинуть надо.
Она села в старое кресло, обтянутое дерматином, и положила ноги на стол, как копы в кинофильмах, придавив кроссовками какие-то отчеты и формуляры. Платье на миг задралось. У нее были красивые ноги - длинные, худые икры и высокие бедра.
- Куда ты смотришь? - спросила она.
- На формуляры, - ответил я и сел напротив. - Оль, я хотел поговорить. У тебя есть несколько минут?
- Есть час, - ответила она. - Хочешь поговорить о своем брате?
- Точно.
- Ясно. Знаешь что? - она резко убрала ноги, икры снова промелькнули перед моими глазами. - Пошли в парк. Тут нечем дышать. Ты на машине?
- На попутке, - ответил я.
- Не страшно. У меня скутер.
Мы вышли, она замкнула за собой дверь на навесной замок, села на скутер, тот с третьей попытки завелся. Кивнула мне, я сел, легко взяв ее за плечи.
- Герман, - повернулась она, перекрикивая скутер, - ты когда-нибудь ездил на скутере?
- Ездил, - крикнул я в ответ.
- Знаешь, как руки держать нужно?
Я, смешавшись, убрал руки с ее плеч и положил на талию, чувствуя под платьем ее белье.
- Не увлекайся, - посоветовала она, и мы поехали.
Парк был напротив, всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчала по улице, выехала на тротуар и пронырнула сквозь густые кусты на территорию парка. Вскоре мы выскочили на асфальтовую аллею. За деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, из песочниц которой рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты и в которых тепло ворковали сонные голуби и прятались уличные псы. Ольга обогнула фонтан, свернула на боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, которые выгуливали такс, и остановилась возле бара, стоявшего над речкой. Бар был старый, в конце восьмидесятых, помню, в одном из его помещений открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Пионером, я записывал там хеви-метал. Бар, как оказалось, до сих пор работал. Мы зашли внутрь. Довольно просторное помещение насквозь пропахло никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и запачканными губной помадой. За барной стойкой стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской внешности, я имею в виду - в белой сорочке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.
- Не знал, что этот бар еще работает, - сказал я.
- Я сама тут сто лет не была, - пояснила Ольга. - Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.
Подошел цыган.
- У вас есть джин-тоник? - спросила Ольга.
- Нет, - уверенно ответил тот.
- Ну, а что у вас есть? - растерялась она. - Герман, что ты будешь? - обратилась ко мне. - Джин-тоника у них нет.
- А портвейн у вас есть? - спросил я цыгана.
- Белый, - сказал цыган.
- Давай, - согласился я. - Оль?
- Ну, хорошо, - уступила она, - будем пить портвейн. Давно виделся с братом?
- Полгода назад. Знаешь, где он?
- Нет, не знаю. А ты?
- И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?
- Да. Я его бухгалтер, - сказала Ольга, достала сигарету и закурила. - Можно назвать это отношениями.
- Не обижайся.
- Да ничего.
Пришел цыган с портвейном. Портвейн разлит был в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.
- И что собираешься делать дальше? - спросила Ольга, сделав осторожный глоток.
- Не знаю, - ответил я. - Всего на пару дней приехал.
- Ясно. Чем занимаешься?
- Да так, ничем. Держи, - достал из джинсов визитку, протянул ей.
- Эксперт?
- Точно, - сказал я и выпил свой портвейн. - Оль, ты знаешь, что всё это хозяйство записано на меня?
- Знаю.
- И что мне делать?
- Не знаю.
- Ну не могу же я оставить всё просто так?
- Наверное, не можешь.
- У меня же будут проблемы?
- Могут быть.
- Так что мне делать?
- Ты не пытался связаться с братом? - спросила Ольга, помолчав.
- Пытался. Но трубку он не берет. Где он, я не знаю. Коча говорит, что в Амстердаме.
- Снова этот Коча, - сказала Ольга и помахала цыгану, чтобы тот принес еще.
Цыган недовольно вывалился из-за стойки, поставил перед нами недопитую бутылку портвейна и вышел на улицу, очевидно, чтобы его больше не беспокоили.
- Эта заправка, она вообще прибыльная?
- Как тебе сказать, - ответила Ольга. Я разлил и мы снова выпили. - Денег, которые зарабатывал твой брат, хватало, чтобы работать дальше. Но не хватало, чтобы открыть еще одну заправку.
- Ага. Брат не хотел ее продать?
- Не хотел.
- А ему предлагали?
- Предлагали, - сказала Ольга.
- Кто?
- Да есть тут одна команда.
- И кто это?
- Пастушок, Марлен Владленович. Он кукурузой занимается.
- А наверное, я знаю, о ком ты.
- А еще он депутат от компартии.
- Коммунист?
- Точно. У него сеть заправок на Донбассе. Вот теперь тут всё скупает. Где он живет, я даже не знаю. Он предлагал Юре пятьдесят тысяч, если я не ошибаюсь.
- Пятьдесят тысяч? За что?
- За место, - пояснила Ольга.
- И почему он не согласился?