Это были странные дни - я оказался среди давно знакомых и совсем неизвестных мне людей, которые смотрели на меня с опаской, чего-то требуя, ожидая каких-то поступков с моей стороны. Они все будто замерли, слушая, что же я теперь скажу и как именно начну действовать. Меня это откровенно напрягало. Я привык отвечать за себя и свои поступки. Но тут был несколько иной случай, иная ответственность. Она свалилась на меня, как родственники с вокзала, и избавиться от нее было не то что бы невозможно, а просто как-то неудобно. Я жил своей жизнью, сам решал свои проблемы и пытался не давать незнакомым лишний раз номер своего телефона. И вот вдруг очутился среди этой толпы, ощущая, что так просто они меня не отпустят, что придется выяснять отношения и как-то выходить из сложившейся ситуации. Не нравилось мне всё это. Главное - очень хотелось горячей пиццы.
На следующий день, то есть в пятницу, ближе к вечеру, к нам заехал странный персонаж, который сразу же обратил на меня внимание, да и я тоже его заметил. Приехал он на старом уазе, на таких машинах раньше передвигались агрономы и прапорщики, прибыл с севера, возвращался в город, одет был, как я, в армейские штаны и камуфляжную майку. На голове у него была какая-то эсэсовская фуражка. Смотрел на всех подозрительно и испытующе. Молча поздоровался с Кочей, отдал честь Травмированному, прошел с ним в гараж. Увидев мою бундесверовскую куртку, подошел, поздоровался.
- Хорошая куртка, - сказал.
- Нормальная, - согласился я.
- Это хорошее сукно. Ты Герман?
- Герман, - ответил я.
- Королев? Юрика брат?
- Ну.
- Ты меня, наверное, не помнишь, я делал с твоим братом бизнес.
- Тут все делали с моим братом бизнес, - слегка раздраженно сказал я.
- У нас с ним были особые отношения, - он постарался выделить слово "особые". - Он брал у меня самолетное топливо и продавал куда-то в Польшу. Фермерам.
- У тебя - это где?
- На аэродроме.
- Ты работаешь на аэродроме?
- На том, что от него осталось. Эрнст, - назвался он и протянул руку.
- Что это у тебя за имя?
- Это не имя, это погонялово.
- Ну а звать тебя как?
- Да так и зови - Эрнст. Я уже привык. Ты кто по образованию?
- Историк.
Он изменился в лице. Внимательно осмотрел меня с головы до ног, осторожно взял под локоть и, выведя из гаража, потащил в сторону от удивленных Кочи с Травмированным.
- Знаешь, Герман, - он всё держал меня под локоть, оттаскивая подальше от заправки. - Я тоже историк. Эта работа, на аэродроме, просто так вышло. Ты что заканчивал?
- Харьковский университет.
- Истфак?
- Истфак.
- Где практику проходил?
- Да под Харьковом и проходил.
- Копал?
- Копал.
- А что можешь сказать по поводу Мертвой головы?
- Какой головы?
- Мертвой. Дивизия такая была.
- Ну, - заколебался я, - ничего хорошего.
- Вот что, Герман, - он больно стиснул мне локоть. - Ты обязательно должен приехать ко мне на аэродром. Я открою тебе глаза.
- На что? - не понял я.
- На всё. Ты ж ничего не понимаешь.
- А ты понимаешь?
- А я понимаю. Я, Герман, перекопал тут всё до самого Донбасса. Одним словом, так - жду тебя в понедельник. Приедешь?
- Приеду, - согласился я.
- Найдешь?
- Найду.
- Вот и хорошо.
Он решительно повернулся и двинулся к уазу. Подошел к Коче, сунул ему бабки за бензин и запрыгнул в кабину.
- В понедельник! - крикнул на прощание.
Когда пыль за ним развеялась, я подошел к Коче.
- Кто это? - спросил.
- Эрнст Тельман, - ответил с удовольствием Коча, - лучший друг немецких пионеров.
- Что за имя?
- Нормальное имя, - засмеялся Коча. - Механик с аэродрома.
- Наверное, я его знаю.
- Тут все всех знают, - словно повторил за кем-то Коча.
- Он нам спирт сливал из каких-то авиационных запасов. Лет двадцать назад, - начал припоминать я.
- Вот видишь, - согласился Коча.
- А почему Эрнст?
- Он перекопал здесь полдолины. Ищет немецкие танки.
- Танки?
- Угу.
- Зачем ему танки?
- Не знаю, - признался Коча. - Для самоутверждения. Он говорит, что где-то тут в наших местах осталось несколько танков. Ну, вот и ищет теперь. У него дома целый фашистский арсенал - автоматы, снаряды, ордена. Но при этом он не фашист, - предупредил Коча. - Поэтому и Эрнст Тельман.
- Ясно, - понял я.
- Немецкий танк, - добавил, подойдя, Травмированный, - больших денег стоит. Только хуй он что откопает.
- Почему? - не понял я.
- Гера, - раздраженно сказал Травмированный, - это же не мешок картошки, это шестьдесят тонн железа. Чем он его, саперной лопаткой копать будет? Ладно, давай работать.
Травмированный недовольно развернулся и исчез в гараже. Я побрел за ним. Шестьдесят тонн, думал, действительно не мешок картошки.
Для себя я обнаружил, что работа может приносить если не удовольствие, то по крайней мере чувство честно выполненного долга. Последний раз нечто подобное я ощущал в третьем классе местной школы, когда нас вывозили собирать яблоки в совхозных садах, и мы старательно искали тяжелые опавшие фрукты в холодной сентябрьской траве. Так или иначе, в субботу машин было больше, чем обычно. Они двигались на север, в сторону Харькова. Коча радостно считал бабло, переживая, хватит ли на всех запасов топлива, поскольку бензовоз должен был приехать только на следующей неделе.
Днем, когда очередь рассеялась, а солнце выкатилось на высшую точку, я сбросил тяжелые рукавицы, предупредил Кочу, что отойду на час, и двинулся вдоль холма, подальше от трассы. Даже не знаю, куда именно я собирался идти, скорее всего, просто нужно было от всего этого отдохнуть, пройтись по живописным окрестностям, так сказать. Спустившись с холма в неглубокую балку и выбравшись наверх, я вышел на бесконечные кукурузные поля, которые тянулись до горизонта, да и за горизонтом, скорее всего, они тоже тянулись. Никакой дороги тут не было, так что я просто пошел вперед, стараясь, чтобы солнце светило в спину и не слепило глаза. Ландшафт был салатовым от молодой кукурузы и черным от сухой земли, то тут, то там попадались мелкие впадины, местность напоминала поле для гольфа, на котором зачем-то высеяли кукурузу. Вдруг впереди, метров за двести, я заметил какую-то фигуру, кто-то замер, прислушиваясь к окружающей тишине. Я не мог разглядеть, кто именно это был, и подумал, что мы странно, наверное, здесь выглядим - посреди кукурузы, посреди бесконечных черноземных массивов, странно и подозрительно. А подойдя, узнал Катю. В джинсовом комбинезоне, ей, наверное, тяжело было двигаться по такой жаре. Под комбинезоном у нее была ярко-желтая майка. На ногах - те самые сандалии, что и в прошлый раз. Она меня тоже заметила, стояла и ждала, пока я подойду.
- Что ты тут делаешь? - спросил я вместо приветствия.
- А ты? - она, похоже, совсем не удивилась, увидев меня.
- Тебя искал.
- Ага, рассказывай, - она смотрела холодно и недоверчиво.
- Привет, - протянул ей руку.
Она какое-то мгновение подумала, потом протянула свою. Даже улыбнулась, хотя скорее пренебрежительно, чем дружески.
- Так что ты тут делаешь?
- Пахмутову ищу.
- Кого? - не понял я.
- Пахмутову. Овчарку. Она постоянно сюда забегает, в поля.
- Вернется. Собаки, они мудрые.
- Да она старая совсем, - обеспокоенно сказала Катя. - У нее склероз. Она пару раз выбегала на трассу, я ее потом едва находила. Хорошо, что ее тут все знают, поэтому никто не трогает.
- Так привяжи ее. Чтобы не убегала.
- Давай я тебя привяжу, - разозлилась Катя. - Чтобы ты не убегал.
- Ну всё, всё, - примирительно сказал я.
Но Катя уже не слушала. Отвернулась и принялась звать свою овчарку.
- Пахмутова! - кричала она в пустые поля. - Пахмутова-а-а-а!
И тут появился странный звук. Он нарастал, распадаясь на дребезжащие ноты и разламывая собой тишину, словно ледокол речные льды. Катя тотчас напряглась и посмотрела вверх. По небу плыл странный предмет. Двигался он в нашу сторону, и вскоре я понял, что это кукурузник, Ан-2. Неожиданно Катя бросилась ко мне и, потянув за рукав, упала на землю. Я упал на нее. Ничего себе - подумал. А Катя сразу зашептала:
- Лежи тихо и не двигайся. И прикрой меня. У меня майка яркая, могут заметить.
- Кто? - не понял я.
- Кукурузники.
- Это что - их авиация?
- Да. Лучше им на глаза не попадаться. Они не любят, когда кто-то заходит на их территорию. Могут быть проблемы.
- Да ладно, - я попытался подняться.
Но Катя жестко потянула меня на себя и крикнула с неподдельным испугом в голосе:
- Лежи, я сказала!
Я уткнулся лицом ей в плечо. Земля под ее волосами была сухой и потрескавшейся, по кукурузным стеблям бегали муравьи, и пыль забивалась Кате в черные волосы. Глаза у нее были цвета пыли, она словно пыталась слиться с местностью и остаться незамеченной. Самолет тем временем подлетал, гудел отчаянно и угрожающе, и в какой-то момент я прикрыл Катю собой, втиснувшись в нее, как в траву. Она настороженно дышала и вдруг скользнула рукой мне под футболку.
- Ты совсем мокрый, - сказала удивленно.
- Это от солнца.
- Лежи тихо, - повторила она.
- Какой у тебя неудобный комбинезон, - я пытался расстегнуть пуговицы на лямках и просунуть руку ей под майку, но они не поддавались, я напрасно их дергал и тянул на себя, нервничал и злился, а она как-то отстраненно и невесомо касалась моей кожи, даже не глядя на меня. Она вся сосредоточилась на этом самолете, который вдруг тяжелой тенью мелькнул по нашим телам, оглушил ревом и быстро начал отдаляться, оставляя за собой дым, чад и опустошенность. Мне даже удалось расстегнуть одну из ее пуговиц, но тут она, похоже, почувствовала, что опасность миновала, и, вытащив свою руку из-под моей футболки, легко меня оттолкнула.
- Ну всё, хватит, - сказала, поднимаясь.
- Погоди, - не понял я. - Куда ты?
- Вставай.
- Да куда ты? Подожди.
- Хватит, - спокойно повторила она и застегнула пуговицу, над которой я так долго бился.
Черт, - подумал я.
И вдруг услышал над головой тяжелое дыхание. Поднявшись, увидел возле себя овчарку. Я даже не заметил, как она подошла. Теперь бабушка Пахмутова стояла рядом и смотрела на меня с каким-то неподдельным удивлением - мол, что ты от нас хочешь? И я не знал, что ей ответить.
- Всё, пошли, - сказала Катя и двинулась в сторону телевышки, которая торчала из-за горизонта. Пахмутова охотно побежала за ней. Я поднялся, отряхнул пыль и обломанно потащился за ними. Суки, - подумал.
По дороге Катя молчала, на мои попытки завязать разговор не обращала внимания, что-то бормотала себе под нос и разговаривала в основном с Пахмутовой. Возле ворот вышки остановилась и протянула мне руку.
- Спасибо, - сказал я. - Прости, если что не так.
- Да ладно, - ответила она спокойно. - Всё хорошо. Не забредай в кукурузу.
- Чего ты их так боишься?
- Я их не боюсь, - ответила Катя. - Я их знаю. Всё, я пошла.
- Погоди, - остановил я ее. - Что ты вечером делаешь?
- Вечером? Уроки учу. И утром тоже, - добавила.
Овчарка на прощание обнюхала мою обувь и тоже отправилась домой. Вечер трудного дня, - подумал я.
Травмированный посмотрел на меня с подозрением, словно всё зная. Однако промолчал. А уже собираясь домой, подошел и сказал:
- Короче, Герман, - голос его звучал глухо, но доверительно. - Ты нам завтра будешь нужен.
- Кому это вам? - напрягся я.
- Увидишь, - уклонился от ответа Травмированный. - Мы заедем часов в одиннадцать. Будь готов. Дело серьезное. На тебя можно рассчитывать?
- Ну конечно, Шур, что за разговор?
- Я так и думал, - сказал на это Травмированный, сел в свою легковушку и покатил к трассе.
Ну вот, - подумал я, - началось. И не говори, что ты был к этому не готов.
5
Я долго размышлял над этой историей. Как так случилось, что они меня втянули в свои разборки? Что я тут делаю? Почему до сих пор не уехал отсюда? Главное - что задумал Травмированный? Зная его характер и сложные отношения с реальностью, можно было ожидать любого поступка с его стороны. Но как далеко он мог зайти? Ведь дело, думал я, касается бизнеса, так насколько готов он этот бизнес защищать? И какую роль в этой комбинации он приготовил для меня? Я пытался понять, что ждет меня завтра днем, доживу ли я до следующего вечера и не стоит ли мне свалить отсюда прямо сейчас. Никто не мог гарантировать, что всё закончится спокойно и бескровно, они все готовы идти на принцип - и Травмированный, и эти пилоты на кукурузнике, у них у всех слишком много амбиций, чтобы решать вопросы организационного характера без трупов. Так, будто всё вернулось назад - школьные годы, взрослый мир, который находится совсем рядом, словно кто-то открыл дверь в соседнюю комнату, и ты видишь всё, что там происходит, а главное - видишь, что ничего хорошего на самом деле там нет, но теперь, поскольку дверь открыта, ты тоже каким-то образом становишься к этому причастным. С такими мыслями плохо ждать, они требуют решения. И зависит это решение не только от тебя. Всё определится тогда, когда рядом с тобой будут стоять братья по оружию. Но где они, эти братья, и кто они? Я стоял в темноте, ощущая настороженное дыхание и горячий стук решительных сердец. Ночь дышала жаром, как свежий асфальт, до утра не оставалось ни времени, ни терпения. Возможно, это и был тот момент, когда нужно решать - оставаться или убираться прочь. И этот момент я проспал.
Проснулся я рано, понимая, что время для отступления потеряно и отступать просто некуда. Выйти вот так просто на солнечный свет, уверенно заливавший комнату, и оставить эту территорию казалось мне невозможным. Ночью я бы еще мог это сделать, но не теперь. Сразу стало проще думаться, я поднялся и, стараясь не разбудить Кочу, начал собираться. Надел свои танкистские штаны, нашел под кроватью тяжелые армейские ботинки, битые, но вполне надежные. Подумал, что лучше сегодня быть в них, на случай кровавых столкновений. Натянул на плечи футболку, вышел на улицу. Среди металлолома нашел удобную арматурину. Взвесил на ладони. Именно то, что нужно, - подумал я и пошел навстречу неизвестности.
Однако неизвестность задерживалась. После двухчасового загорания на креслах хотелось спать и есть, но я понимал, что перед боевыми походами о еде лучше не думать. И в каком-то таком настроении провалился в сладкий утренний сон.
Совсем рядом со мной, на расстоянии нескольких шагов, вдруг раскрылся воздух и появился непонятный сквозняк. Тянуло оттуда горячим ветром и тяжким утробным жаром. Жар этот въедался в сон, так что мне на мгновенье показалось, что я все-таки удрал, собрался с силами и выскочил назад, к обычной жизни. И даже проснувшись, некоторое время чувствовал, как длится это солнечно-укачивающее ощущение дороги, как пылают передо мной огонь и пепел, от которых становится сладко и тревожно. Даже не открывая глаз, я догадывался, в чем тут дело и что именно стояло сейчас передо мной, дыша адским жаром. А стоял передо мной, прямо возле моего кресла, тяжелый и горячий, словно августовский воздух, икарус. Этот запах ни с чем не спутаешь, так пахнут трупы после воскрешения. Стоял он с выключенным двигателем и темными окнами, так что совсем не видно было, что у него внутри, хотя там, безусловно, что-то было, я слышал приглушенные голоса и настороженное дыхание, поэтому резко поднялся и попытался заглянуть в салон. Вдруг двери открылись. На ступеньках стоял Травмированный. Был в бело-голубой футболке сборной Аргентины и удивленно рассматривал мои армейские ботинки.
- Ты что, - спросил, - так и поедешь?
- Ну, - ответил я, пряча арматурину за спиной.
- А арматура зачем? - продолжал удивляться Травмированный. - Собак отгонять?
- Просто так, - растерялся я и забросил свое оружие в заросли.
- Ну-ну, - только и сказал Травмированный и, отступив в сторону, кивнул головой: давай, мол, заходи.
Я ступил внутрь. Поздоровался с водителем - тот равнодушно кивнул в ответ, - поднялся еще на одну ступеньку и осмотрел салон. Было полутемно, я сначала даже не разглядел, кто там. Потоптался на месте, оглянулся на Травмированного, снова всмотрелся в автобусные сумерки и неуверенно помахал рукой, приветствуя пассажиров. И автобус тут же взорвался, по салону прокатились радостный свист и шум, и кто-то первый закричал:
- Здоров, Герыч, здоров, сучара!
- Здоров, - включились сразу крепкие глотки, - здоров, сучара!
Я настороженно, но на всякий случай приветливо, улыбался в ответ, не совсем понимая, что происходит. И тут Травмированный легко подтолкнул меня в плечо, и я сразу же завалился в дружеские объятия, только теперь рассмотрев все эти лица.
Были тут все - и Саша Питон с одним глазом, и Андрюха Майкл Джексон с синими церковными куполами на груди, и Семен Черный Хуй с откушенным ухом и пришитыми пальцами на правой руке, и Димыч Кондуктор с наколками на веках, и братья Балалаешниковы - все трое, с одной на всех мобилой, и Коля Полторы Ноги с крашеной в белое залысиной и гитлеровскими усиками, и Иван Петрович Комбикорм с угловатой от нескольких переломов головой, и Карп С Болгаркой с болгаркой в руках, и Вася Отрицало с перебинтованными кулаками; а еще дальше сидели Геша Баян, и Сирёжа Насильник, и Жора Лошара, и Гоги Православный - одним словом, весь золотой состав "Мелиоратора-91" - команды мечты, которая рвала на куски спортивные общества отсюда и до самого Донбасса и даже выиграла Кубок области; заслуженные мастера спорта в отдельно взятой солнечной долине. Они сидели все тут, передо мной, весело хлопали по плечам, дружно трепали мне волосы и радостно смеялись из темноты салона всеми своими золотыми и железными фиксами.
- Что вы тут делаете? - спросил я, когда первая волна радости схлынула.
На какой-то миг воцарилась тишина. И тут же громкий рев прокатился надо мной - друзья, переглянувшись, весело хохотали и откровенно радовались, глядя на мою растерянную морду.
- Герыч! - кричал Гоги Православный. - Дарагой! Ну ты даешь!
- Ну ты и даешь, Гера! - поддерживали его братья Балалаешниковы, заваливаясь на расшатанные кресла. - Ну ты и даешь, брат!
И все прочие тоже орали, хлопая меня по спине, и Саша Питон даже подавился своим кемелом, а Сирёжа Насильник рыдал от смеха, уткнувшись в грудь Васе Отрицало, которому это, впрочем, не слишком нравилось. И Жора Лошара, показывая на меня пальцем, смеялся, и Карп С Болгаркой, ухмыляясь, размахивал в воздухе болгаркой, демонстрируя весь свой боевой запал. Но тут Травмированный подошел сзади и спокойно положил мне руку на плечо. Все притихли.
- Какой сегодня день, Герман? - спросил он. Кто-то прыснул смехом, но получил подзатыльник и сразу замолчал.
- Воскресенье, - ответил я, не понимая, куда он клонит.
- Точно, Герман, - сказал на это Травмированный, - точно. А значит сегодня что? - спросил он, озирая друзей.