Лицей послушных жен (сборник) - Ирэн Роздобудько 16 стр.


– Потому что сейчас я для него слишком маленькая… – грустно улыбнулась я и поворошила ее волосы. – А потом, когда вырасту, он будет для меня слишком взрослым…

– Разве это мешает любить? – удивилась она.

Этим вопросом она загнала меня в угол.

Я молчала. Она прижалась ко мне и прошептала в самое ухо:

– Я тебе тоже скажу кое-что… Ярик, глупый, думает, что женится на мне, когда вырастет. Он вчера сам об этом сказал. Но я открою тебе секрет: когда я вырасту, то выйду замуж только за Богдана Игоревича!

"Опять этот Богдан Игоревич", – с ужасом подумала я, но попробовала не выдать ни одним движением своего отвращения или удивления, хотя такое сообщение меня неприятно кольнуло, даже холод подступил к желудку. Как можно спокойнее я сказала:

– Но ведь он слишком взрослый. Когда ты вырастешь, он, наверное, уже… Ну, понимаешь? Его уже может не быть на свете…

Она вмиг сильно схватила меня за обе щеки, сжала так, чтобы я не могла больше вымолвить ни слова.

– Нет! Нет, – сказала она, – не говори так!

Я испугалась, что расстроила ее, и поторопилась отступить:

– Это я сказала, не подумав. А Богдан Игоревич знает о твоих планах?

– Конечно нет, – вздохнула она.

Мне хотелось узнать как можно больше.

Один вопрос нестерпимо мучил меня: если допустить, что этот клоун в черной шляпе действительно не имеет к моему дефекту никакого отношения, то кто тогда? Ведь я помню эту черную тень и свой ужас, отчаяние, отвращение, истерику – целый букет чувств, которые вылились в душевную разруху. Вспоминаю даже липкую кровь на своем лице и ладонях…

Но сейчас, когда Ника так спокойно и с такой нежностью говорила о виновнике всего этого, я ничего не могла понять.

Неужели он мог быть таким коварным – рассказывал байки, пудрил беззащитному ребенку мозги, пока не достиг своей цели?

– Ну вот видишь, – сказала я, – если бы он знал о твоих планах, он бы посмеялся.

– Наверное, да, – серьезно ответила она и снова добавила то же самое: – Но разве это мешает любить?

– Ладно, может быть, я чего-то не понимаю, – вздохнула я. – Позволь, я завтра сама познакомлюсь с твоим другом поближе. Можно?

– Можно.

– А где он живет? Ты была у него? – Об этом я спросила с некоторой опаской, боясь услышать утвердительный ответ, ведь в голове вопреки моей воле рисовались мерзкие и ужасные картины совращения ребенка в логове одинокого извращенца.

Ника назвала адрес – это был дом в квартале от нашего – и добавила:

– У него на окне стоит пустая клетка – в ней жила канарейка. Потом умерла. А клетка до сих пор стоит…

По крайней мере, теперь я знала, где его искать, куда вызывать милицию.

Но сейчас никаких оснований для этого у меня не было.

Что ж, подождем…

Съеденный впопыхах бутерброд делал свое дело – меня начало клонить в сон, голос девочки доносился как будто сквозь вату, ее фигурка расплывалась перед глазами, утончалась, превращалась в дым. Вместо этого я видела лицо Ивана, потом – полные печали глаза Томочки, отстраненную улыбку Миросика, потом снова чувствовала на своем горячем лбу детскую руку: "Ты такая горячая. У тебя температура?.." Голоса…

Это голос мамы: "Ты такая горячая…", нет: "Выпьете со мной?"…

ЕГО голос: "Я знал, что ты когда-нибудь придешь…"

Голоса звенели в ушах, наползая один на другой.

…есть такая штука, в которую не верят… Она называется душа…

…вы когда-нибудь разговаривали с Богом?

…мы спали в гамаке!

…разве это мешает любить?..

Я погрузилась с головой в море горячей ртути, каждая капля которой отскакивала от пальцев, превращаясь во множество мелких плотных шариков.

В каждом издевательски улыбалось отражение моего искривленного лица.

Ника! Хочешь, я расскажу, что будет с тобой? Совсем скоро, если я сейчас не помогу тебе? Не будет никаких фей, бабочек и добрых гномов! Так что закаляйся уже сейчас. Уже через пару лет… дай-ка вспомню дату… ты будешь лежать на полу общей спальни на двенадцать коек, побитая и накрытая мокрой простыней.

И никому об этом не расскажешь, ведь рассказать – значит расписаться в собственной слабости, лучше – по очереди убить противников. Постепенно и по очереди. Но тебе это не удастся, так как тебя переведут в другой интернат, потом – в школу. Интернат – это фронт, где все понятно сразу, школа – "мирная жизнь", в которой трудно определить своих врагов.

Еще?

Будет множество отношений. Ты всегда будешь лезть на эти ржавые перекладины и прыгать с них вниз головой. Потом получишь все, по крайней мере, так тебе будет казаться, возьмешь свой реванш у жизни. И для тебя наступит сплошное "настоящее", без всяких сантиментов. И тебе станет тесно, ведь никто не доволен тем, что происходит в "настоящем времени". В том сегодня, которое почти всегда кажется сплошным хаосом, беспорядком и целым рядом нерешенных вопросов.

Все настоящее – темное и мигает перед глазами, как испорченный экран телевизора. Ежедневно мы пытаемся упорядочить в своей голове все, что происходит, истолковать так, как можем и умеем, так, как нас учили, разложить все по полочкам. Но по полочкам раскладывается только прошлое и будущее. Прошлое потому, что в нем уже все известно. Его можно приукрасить, как хочется. Поскольку кто проверит, так ли оно было на самом деле? Свидетелей нет…

Будущее раскладывать приятнее, ведь оно из области мечтаний, фантазий и перспектив. В нем ты всегда на коне и всегда принимаешь верные решения. Неважно, что никогда их не исполнишь. Ведь будущее в определенный момент становится настоящим – тем же хаосом и тем же рядом вопросов.

А как быть, когда прошлое становится настоящим, но все равно ты не можешь использовать в нем приобретенный опыт?

Пока не станешь перед выбором: убить эту маленькую дуру и остаться здесь – с тем, кого так давно ждала, – или исчезнуть самой?

Другого выбора нет: "Боливар не выдержит двоих…"

И это уже совершенно ясно: тебе дан один шанс на несколько дней.

И один выбор: должен остаться кто-то один. Ощущаешь это кожей, хотя никто тебя об этом не предупреждал…

Что же мне делать, Ника?

Посадить тебя в ту машину 13 июня – и гуд бай, а самой перескочить через твое взросление? Начать все – отсюда? С той комнаты на улице Октябрьской, где осталась моя душа.

Если я решу именно так, никто не запретит мне распорядиться своей жизнью!

…Ника, может, тебе лучше умереть?..

10 июня

…Я проснулась от собственного стона.

Подушка мокрая. Я плавилась в горячей постели, как свеча. В окно светило солнце. Комната была выбелена его немилосердными лучами.

В глазах прыгали мушки и интегралы, голова тяжелая, как арбуз.

Дверь комнаты чуть слышно открылась.

Вошла женщина-Весна.

Я с удивлением обнаружила, что у нее в руках поднос, на котором бутылка с уксусом, кусочек марли, стакан воды и тарелка с манной кашей. Что это такое?!

Я хотела подняться, но сил не было даже пошевелиться.

Женщина успокаивающе махнула рукой: мол, лежите, лежите – и присела на край кровати. Намочила марлю в уксусе и начала обтирать мое лицо и плечи. Сразу стало прохладнее. Потом она протянула мне несколько таблеток и помогла запить их глотком воды.

– Вы нас напугали, – сказала она. – Позавчера Вера сказала, что у вас жар. Вы кричали… Мы хотели вызвать "скорую", но, сами понимаете, нужны документы…

Мысль о "скорой" и документах сразу поставила меня на ноги, я испуганно замахала руками – нет, только не врача! Но потрясло другое.

– Что значит "позавчера"?! – вскрикнула я. – Какое сегодня число?

– Десятое июня, – улыбнулась женщина. – Вы проспали около полутора суток. К тому же у вас температура. Теперь вам надо поесть.

Она взяла тарелку и ложку. Неужели собирается меня кормить?

Каша была немного подгорелой…

Совсем немного. Но я хорошо помнила этот запах – запах подгорелой каши.

Она всегда забывала вовремя снять ее с огня.

Я послушно открыла рот и…

И слезы покатились по моим щекам.

Она испугалась, отстранилась.

– Что с вами?

– Н-н-ничего, и-и-извините. Такое со мной случается… – едва смогла сказать я. – Наверное, переработалась…

Она сунула мне в рот ложку с кашей и привычным движением провела ею по губам, убирая с губ невидимые крошки, – совсем как в детстве.

Со стороны все выглядело так: молодая женщина кормит свою старшую подругу или сестру. Но передо мной не было зеркала, чтобы увидеть это со стороны. Я чувствовала все изнутри.

Видела ее нежные тонкие руки, склоненное взволнованное лицо, волну светлых волос, светящихся на солнце, несколько трогательных веснушек (оказывается, у нее были веснушки!) на носу. Я послушно открывала рот, вместе с кашей глотая еще что-то – горячее, невыразимое.

Сейчас ей двадцать семь. Значит, меньше чем через полгода жизнь круто изменится.

И закончится через двадцать три…

Наши пути разойдутся через год, ведь для меня начнется интернат, потом ненавистная школа, общежития. Она потеряет со мной всякий контакт, начнет пить, до тех пор пока ее сожитель, которого я старалась избегать, так как между нами была стойкая ненависть, найдет ее мертвой в ванной. Он вытащит ее в общий коридор – на большее у него не хватит ни сил, ни здравого смысла, поскольку он будет вдрызг пьяным. Я в это время буду находиться за границей и узнаю обо всем только через пару недель. И никогда уже ее не увижу.

Но сейчас, в этот момент, она была со мной, такая, какой я ее не знала, – юная и красивая, с веснушками на носу…

Горячий клубок в горле уже не давал мне дышать.

Я взяла ее руку за запястье, вынула из нее ложку, положила назад в тарелку, притянула руку к себе, погладила и припала губами, вкладывая в этот поцелуй все свои извинения, принести которые не успела.

Ее глаза расширились. Она выдернула руку.

Тарелка перевернулась, ложка зазвенела по полу, а ее голос – в моей голове:

– Вы! Вы… И не думайте!

Она задыхалась, хватаясь за воротник своего халатика.

Вскочила с кровати, бросилась к двери.

Уже на пороге повернула ко мне пылающее от гнева лицо:

– Имейте в виду – я не по ЭТИМ делам!

И, немного отдышавшись, добавила официальным тоном:

– И еще. Вы просились до середины июня – уже почти середина!

Она с грохотом закрыла дверь.

Я притихла.

Меня парализовало от стыда. Если бы могла, бросилась бы в конец двора, ЗА пределы всего этого абсурда, и никогда бы не возвращалась!

Но я лежала голая и окаменевшая под влажной простыней, и кровь стучала в моих висках – я слышала только шум в голове.

Конечно, что еще она могла подумать?!

Наверное, я бы подумала так же…

Мне пора убираться отсюда – это она достаточно ясно дала понять. Поэтому нужно взять себя в руки еще на несколько дней. Как говорится, стыд не дым – глаза не выест, надо продержаться до конца.

Слух начал постепенно возвращаться, кровь уже не так бурлила, раскалывая голову пополам.

Я прислушалась к разговору, доносящемуся из кухни. За завтраком обсуждали меня, голоса были недобрыми и резкими.

– Мне это не понравилось с самого начала! – говорила она. – Мало того что взяли ее как квартирантку, так она еще хочет в постель затащить! Извращенка какая-то! Я такое в первый раз вижу. И честно говоря, растерялась.

– А ты не преувеличиваешь? – прозвучал его голос. – Ты у нас девочка с фантазией…

– Да куда преувеличивать! Я же говорю: схватила мою руку и давай… Если бы не вырвалась – точно говорю: затащила бы в постель!

– А ты и рада!

– Кретин! Какой же ты кретин! Я пока что нормальный человек! Это, может, ты был бы рад… Имей в виду, я вижу, как ты на нее смотришь!

– Опять начинаешь?

– Ты первый начал.

– Я скоро с ума сойду от твоих истерик!

– А что я такого сказала?! Что?

– Повторить?..

– Все, что ты можешь повторить, я уже слышала. Брось. Сейчас не об этом речь.

– А о чем?

– О том, что мне эта квартирантка не нравится. Какое такое будущее она планирует? Ты слышал о такой науке?! И кстати, не хотела тебе говорить, но Верка бегает к ней в комнату! Чему она ее учит?! По-моему, надо в милицию заявить. Отдадим ей джинсы и кассеты – пусть подавится! – и напишем заявление. Пускай проверят, кто она такая!

Подобная перспектива меня совсем не устраивала.

Откуда силы взялись – я решительно встала, натянула джинсы и уже довольно грязный топ, расчесалась, сделала на лице боевую раскраску. Резко распахнула дверь и вошла в кухню с серьезным деловым видом. Они притихли, как дети.

– Доброе утро, – сказала я. – Спасибо за заботу. У меня сегодня и завтра важное заседание. Наверное, опять останусь в институте. Надеюсь, потерпите еще несколько дней?

Я строго улыбнулась, и они смутились, напряженно гадая, слышала я их разговор или нет. Растянули губы в принужденных ответных улыбках.

– Живите… – произнесла она, не глядя мне в глаза. – Но скоро мы уезжаем в отпуск, так что сами понимаете…

– Да, конечно! Я вас не задержу. Мне осталось три дня.

Я махнула рукой и пошла к выходу.

Они смотрели мне в спину и молчали.

Видимо, не сегодня-завтра придется отвечать, кто я такая и какими делами занимаюсь. И тут уже джинсами и кассетами не откупишься!

Я вышла во двор с тем же ощущением, с каким каждый день убегала из дома Ника. Почувствовала облегчение и то, что принадлежу только самой себе.

Наплывами вставали передо мной картины, которые я еще не могла соединить в одно целое.

…Вот нас семеро. Семь девочек, которые сидят на скамейке неподалеку от арки и щелкают семечки, пересказывая – каждая по-своему – какой-то индийский фильм про любовь. Говорят о том, откуда берутся дети и как надо целоваться, чтобы не попадать носом в нос, потому что это выглядит смешно. О том, как хорошо было бы вырасти и выйти замуж за индийца, имеющего слонов и живущего во дворце.

Точно так оно и было!

Я вспомнила, как мы громко обсуждали эти темы, болтая ногами и загребая ими пыль вперемешку с кучей черно-белых скорлупок.

Незнакомца мы увидели сразу, как только он появился в тени арки, ведущей в наш двор. Он был одет в длинный черный плащ и шляпу с широкими полями, из-под которых ветер выдергивал длинные седые волосы. Незнакомец шел, внимательно рассматривая нас. И улыбался.

Мы сильнее заболтали грязными пятками, с интересом поглядывая на прохожего. После просмотра индийского фильма каждый незнакомец казался нам романтичным и таинственным пришельцем из другого – большого! – мира. Каждый нес за плечами шлейф приключений.

Когда он приблизился, мы захихикали. Нам хотелось, чтобы он скорее прошел, тогда мы смогли бы дать волю своим фантазиям, выдвинуть версии насчет его жизни, посоревноваться в наблюдательности, обсудить его одежду и прическу. Но незнакомец остановился напротив скамейки и начал разглядывать нас так же, как мы разглядывали его.

Мы смутились. Перестали болтать ногами и выплевывать скорлупки. Я даже проглотила одну…

Он прошел вдоль нашего ряда, как вдоль овощного прилавка. Как будто товар выбирал – вот помидор, вот арбуз, вот лимон.

Скользнул таким взглядом по Марине, Соне, Гале, Светке, Ольке, Павлине…

Остановился передо мной и начал раскачиваться на пятках взад-вперед, с усмешкой наблюдая, как я давлюсь скорлупками, чтобы не сплюнуть их ему под ноги.

– Жаль… – наконец произнес он тихо.

Так тихо, что его могла слышать только я, и то – прислушиваясь. Я знала, что общаться с незнакомцами – плохо и опасно, но все-таки напрягла слух, потому что от него хорошо пахло и голос у него был вовсе не такой старый, как его волосы…

– Жаль… – снова произнес он.

В этот момент птицы с шумом взлетели с дерева, а я даже подскочила на скамейке – настолько интересно было услышать, о чем он жалеет, чтобы потом рассказать подругам.

А он пробормотал что-то тревожное и непонятное.

– Парочку веков назад за тебя сражались бы лучшие рыцари мира, отдавая за один твой взгляд все свое богатство, – сказал он. – А теперь ты сама будешь зарабатывать на жизнь в поте лица своего, не понимая, насколько богата. Ведь ты не похожа на других. Что за несправедливость?! Но тебе воздастся. За эти синие огни, которыми ты сверкаешь, останавливая корабли… Я бы украл тебя, но слишком стар для приключений. Никогда ничего не бойся. И – ищи своих.

Он быстрым движением положил руку на мою голову, потрепал по макушке и пошел дальше, покачивая головой, словно продолжал говорить сам с собой.

Я не знала, что делать, как себя вести, и выплюнула целую кучу семечек себе под ноги. И помчалась домой, чтобы избежать расспросов замерших от любопытства девочек.

Я чувствовала, как во мне что-то изменилось, и не могла понять, что именно. Взрослый незнакомый мужчина говорил со мной, и каждое слово было похоже на прикосновение, которым он мастерски перебрал все мои внутренности, оставив их светиться сквозь тело, как будто я стала прозрачным морским светляком.

С тех пор я начала следить за собой, словно во мне действительно поселился другой человек – наблюдатель и летописец моей "непохожести".

Сначала я тщательно исследовала, не ошибаюсь ли, осторожно расспрашивая подруг о том, чувствуют ли они то же, что и я.

С удивлением, которое вскоре прошло, я узнавала, что никто из них…

…не видит карту мира на коре старых деревьев,

…не слышит музыку, когда долго лежит навзничь, глядя в небо (собственно, никто из моих подруг так и не делал),

…не разговаривает с водой,

…не ищет среди опавших веток волшебную палочку,

…не нанизывает спелые вишни на нитку перед тем, как их съесть, держа высоко над собой, чтобы видеть, как от них исходит красное сияние,

…не пьет росу с листьев лилии,

…не здоровается с дождем,

…не обмазывает белой глиной ноги, изображая, что это – волшебные сапоги,

…не рассматривает свои пальцы на ноге, которые (если долго смотреть!) напоминают отдельное существо,

…не чувствует бешеной непрерывной дрожи внутри, когда ходит по краю моря,

и – приступов счастья, которое пронизывает тебя горячими лучами даже тогда, когда на улице идет дождь…

Вырасти и выйти замуж – вот две цели, которые были у моих подруг: Марины, Сони, Гали, Светки, Ольки, Павлины…

"Зачем?" – спрашивала я, и они отвечали: "Чтобы надевать нарядные платья на праздники, идти по улице рядом с мужем, готовить ужин и каждый год находить на огороде младенцев".

А потом?

Потом сидеть на немецкой тахте перед телевизором, потом умереть. Как все…

Я прислушивалась к себе – первым слоем у меня тоже шла такая картинка: я иду по улице в новом кримпленовом платье, готовлю ужин и нахожу малыша под раскидистыми листьями капусты.

Но сквозь эту картинку, как сквозь молочный туман, таявший с каждым днем моей жизни, виделось другое: моря и океаны, верхушки гор, извилистые тропки, впадающие, как маленькие ручейки, в реки дорог, а потом – в трассы, по которым мчатся машины в незнакомые большие города. Я сто раз представляла, как сажусь с этим седым незнакомцем на корабль и передо мной открывается другой мир.

Назад Дальше