- Кон-вен-циональный характер, Янка! Судья совместно с исполкомом, администрацией, следственным комитетом, если нужно - силовыми структурами, устанавливает меру вины преступника и определяет ему наказание. Ну вот, залез сюда какой-нибудь москаль. Или чурбан. Что, кстати, часто одно и то же. Вложил пару ярдов. И начал пальцы расправлять. Ему звонят из исполкома, говорят: дай деньги вокзал достроить. Не для себя, заметь просят. Для людей. Мы тебе дали тут потоптаться по нашей земле. Будь готов к этой. Как ее. Корпоративной социальной ответственности. Вот звонят ему. Просят. Немного. Например сто килов. Он: "Пошли на хер. Я крутой". Ну что? Тогда приходит проверка. Находит нарушения. Передает в суд. Суд определяет: выплатить в бюджет сто килов. Справедливость торжествует. И вот скажи, Янка, нахер в этой схеме адвокат? Где его роль тут? Все ж красиво работает.
Костик делает еще глоток черного горького киселя и набивает в дыру за усы сухариков. Они щелкают так, будто рот у Габсбурга - микроволновка, нафаршированная поп-корном. Алкоголь делает свое дело: язык развязан, поток мудрости плывет, как пивные бутылки на конвейере, - только успевай снимать.
- Раньше было как? Когда кто-то приподнимался нормально, к нему приходили свои. И бизнес отжимали с концами. Все! Бандиты, наезды - какие-то мутные схемы. Все это носило… - он морщится, - неправовой характер. Эпоха первоначального накопления. Сейчас хочешь работать - работай! Сам работай, никто не отожмет! Только не забывай про народ! Которому ты, сука, обязан! Все, как везде в мире. Только без цирка в судах. Не надо нам этих "ваша честь", "господа присяжные заседатели", "обвинение не приняло во внимание". У пациента от этих запрягов в глазах рябит и под седлом чешется. Ему начинает казаться, что по отношению к нему поступили не по совести. Слишком жестоко там. Не так, в общем! Раз "обвинение не приняло во внимание"! Поэтому у нас адвокат не спорит, а соглашается. Поэтому защитник еще до начала процесса знает приговор и пла-а-а-вненько так, знаешь, ориентирует клиента. Чтоб шока на вынесении не было.
Яся вдруг теряет терпение.
- Слушай, нахер ты тогда вообще нужен? - спрашивает она, отставляя свое нетронутое пиво. - В чем твоя роль? В системе? И по жизни? Прокурору подпевать?
Костик хмурит брови и становится серьезен.
- Ну, я скажу. Ты ж только не трепани нигде. Ты ж это… типа… журналистка, да?
- Я - безработная, - поправляет Яся.
- Ну вот смотри. Строго между нами. Роль адвоката в этом новом раскладе состоит в том, чтобы потерпевший мог договориться о передаче компенсации до момента вынесения приговора. Пока его окончательно не оформили на пятёху или в десярь. Маринуют его, допустим, в СИЗО КГБ, а там режим представляешь какой. И ему нужно сообщить истцу, что он поумнел. Передать, что был неправ и готов нести. Кэшем или со счета. Ну вот, тут появляюсь я. Некоторые процент берут с передаваемых или перечисляемых сумм, я работаю исключительно гонораром. Денег меньше, но зато все в рамках закона.
Видно, что он действительно считает схему полностью законной и глубоко справедливой.
Яся молчит. Не то чтобы она сильно надеялась, что штраф удастся снизить. Просто ей казалось, что встреча с человеком из системы намекнет на существование в стене правосудия каких-то потайных желобков или щелочек, через которые можно протиснуться. Адвокат Костя же, напротив, забетонировал эту стену тремя метрами армированного цемента, пустив по ней провода под напряжением и выстроив пулеметные вышки с прожекторами.
Приняв ее молчание за согласие с ситуацией, Костя дает ей совет, о котором она не просила:
- Вот что скажу, Янка. Дуй ты в Москву. Все отказники так делают. Тут ты с исполнительным листом из суда все равно никуда не воткнешься. Ну, то есть вообще никак! Как только документы до кадровика на новом месте работы дойдут, он - на измену и по статье на выход. Доколебку ведь всегда найти можно. Тут любой осужденный, что по гражданке, что по уголовке, - человек с черной меткой. А в Москве всем плевать. Там и трудовые скоро отменят, если еще не отменили. Да и зарплаты больше. Легче будет ущерб выплатить. Положат тебе два косаря. Будешь половину откладывать, через полтора года - свободна!
Яся думает о том, что ей нужен адвокат очень редкого толка. Ей не поможет человек, умеющий передавать взятки от находящегося под стражей подозреваемого подавшему в суд истцу. Ее мог бы спасти тот, что способен шепнуть пару слов ответчице в прошлом от ответчицы в настоящем.
* * *
Город страшно переливается новогодними гирляндами. Синий, розовый, зеленый с красным, белый, желтый, много желтого. Они - специальные светофоры для инопланетян, сигнализирующие о том, что вторжение готово, и указывающие направления оптимального разворачивания атаки. Над проспектами образовались световые трассы, все это вспыхивает, движется и переливается. Инопланетяне не прилетают. И уж который год.
Под фонарями, напротив, жизни почти нет: выпавший снег смыло серым дождем, люди прячутся от затопившей город темноты по квартирам, переживают праздники, страдают от похмелья. Яся видит их жизнь через окна домов, мимо которых проходят ее маршруты: комнаты, освещенные телевизорами, одинаковые елки с одинаковыми шариками, тьма и блеск фужеров на неубранных столах. Она не жалеет о том, что у нее нет Нового года. Она жалеет о том, что у нее нет теплой обуви.
В маршрутке на Тарасово появилась китайская диодная гирлянда. От двери меньше дуть при этом не стало.
Пройдя кинотеатр "Москва", она видит за витриной невозможное: крону сказочного дерева, сработанного из брабантского разноцветного стекла в изящную эпоху art nouveau. Маленькие детали, например то, с каким тщанием решены лица у фей, сидящих на ветвях, выдают вещь скорей из музея, чем с немецкого блошиного рынка. Внизу - этикетка, но прочитать ее можно только изнутри. Яся ищет объяснение тому, что ее личная вещь оказалась в гулком полутемном интерьере, угадывающемся за стеклом, и видит лишь табличку у входа, красные буквы на белом фоне: "ООО Спецмаркет". Выше - загадочная вывеска: "Товары белорусского и зарубежного производства", то есть тут торгуют вообще всем, ибо иных товаров, кроме исчерпывающе описанных этой фразой, не существует. Она заходит в этот магазин всего и видит висящий на стенке водолазный костюм, видит под ним подводное ружье с набором гарпунов - так, будто, перед тем, как быть выловленным и вывешенным, костюм изо всех сил отстреливался. Рядом она видит тяжелый телескоп, через который можно, кажется, не только рассматривать другие галактики, но и управлять оными. Видит допотопный ноутбук, видит чучело аиста, видит пятьдесят зарядных устройств для разных телефонов, соломенного коня, масляный пейзаж девятнадцатого века, стилизация под Куинджи, но не Куинджи. Набор косметики для рук, три оправы для очков, одна из них - золотая. Она смотрит на это все и не может понять, что объединяет эти вещи, и маленькое объявление у кассы помогает ей: "Торговля товарами, обращенными в доход Республики Беларусь. Весь ассортимент - без гарантии, обмену и возврату не подлежат". Тут есть набор ванн, акриловых и чугунных. Тут есть бонсай, уже слегка подвявший из-за недостатка света и ухода. Тут есть подарочный рейсфедер, пять одинаковых автомагнитол, туфли рыжего цвета из верблюжьей кожи сорок шестого размера, запонки с бриллиантами и гранатовый браслет. Тут есть все, до чего дотянулась рука правосудия, что было изъято на границе в связи с ненадлежащим оформлением документов, как сообщает нам специальное уведомление на бансае и на аисте, или отторгнутое для выплаты компенсации морального вреда, как значится рядом с телескопом, владелец которого кого-то явно мощно морально уел. Или - изъятое для погашения нанесенного государству ущерба. Наш случай.
Это выставка человеческого горя, за каждым предметом - трагедия, банкротство и слезы. Часто - тюрьма. Между рядами с витринами ходят люди, их немного, но они есть. На лицах - ни тени особенного желания поживиться, обычный интерес шоперов. Тут - дешевле. Их можно понять. Наверное. "Смотри, какая мыльница", - златозубо улыбаясь говорит своему спутнику надутая изнутри воздухом тетя. Она вся переливается при ходьбе, как Michelin man. Мыльница сделана из янтаря, в центре - застывшая ящерица. Всего триста долларов.
Яся долго блуждает по магазину, обходя приведший ее сюда предмет по большому кругу и все не решаясь приблизиться и даже посмотреть в его сторону. Ведь может быть так, что его оценили недорого. У нее еще есть сбережения, целых триста долларов, ведь это немало для какого-то ночничка. Она подходит к витрине и всматривается в этикетку.
"Устройство ночного света. Стекло. Латунь. Произв. Бельгия", - написано на бумажке от руки. И рядом цена. Требуется усилие, чтобы считать нули в правильном количестве: "12 000 000 руб.". Двенадцать миллионов. В десять раз меньше, чем ее вина перед государством. В пять раз больше, чем есть у Яси.
Она ходит в магазин каждый день. Товар иногда уценивают. Товар ведь иногда уценивают. В два, в три раза. В ее снах ночник накрывает ее кровать узором разноцветных пятнышек. На вторую неделю мамина лампа из витрины пропадает. "Купил кто-то утром", - равнодушно сообщает продавщица. Видно, что она привыкла к таким горячечным вопросам и отчаянию в глазах бывших владельцев. И слезами ее не проймешь. Купил кто-то утром. Все. Весь разговор. У нас обед с тринадцати до четырнадцати.
На дворе почерневший от зимы город кутается в промозглые туманы. Если хорошо вслушаться, в них можно различить пароходные гудки кораблей, которые никогда не ходили по Свислочи.
Ну и где ты теперь, Царица Неба и Земли? Ну и где теперь все твои чудеса? Где твоя забота? И где твоя милость?
* * *
В кафе "Лондон" редизайн. Убраны: пузырьки, баночки, жестянки с чаем - все то, что напоминало о тенниеловском измерении слов "Лондон" и "Англия". Оставлены: такси со стеклышками на месте фар, воздушные шары и Вестминстерский дворец из папье-маше. У Яси ощущение, что кафе повзрослело вместе с ней. И точно так же, как Яся, избавилось от наивных иллюзий.
Такова минская традиция: как только место становится важной частью чьих-то жизней (например, самым теплым воспоминанием о юности), его переделывают. Возможно, за этим следит специальный бюрократ из Вселенского Исполкома.
На месте полочки с книгами, на которой когда-то жили муми-тролли, - стопка журналов. В стопке роются два гика. Пока не отрубилась сеть, они были загипнотизированы экранами своих девайсов. А теперь они перекладывают журналы, просматривая заголовки точно так же, как четверть часа назад скользили глазами по сообщениям в лентах. Они натыкаются на два номера летнего глянца с рейтингом "самых богатых и влиятельных".
- Во, гляди! - показывает один другому фотку Ясиного отца на обложке.
Они берут журнал с собой и садятся за столик шэрить его друг с другом.
- "Я занимаюсь спортом не менее двух часов в день", - дразнясь, зачитывает первый фразу из интервью, которое однажды уже пробегала глазами Яся. - Отвечаю, чел хочет жить вечно. Думает, что он, типа, сверх-бобёр и лаванда его удержит от старости и смерти. Будет бесконечно руф коптить. - А я думаю, он конкретный пёрд, - говорит второй.
- Жрет, небось, только органику, бегает, прыгает, сука, приседает. Чтобы выщелачивалось! Во! Ты это послушай! "Мое утро начинается с доклада секретаря, распечатавшего мэйлы, пришедшие мне в электронную почту". Ты прикинь, ну! Ему распечатывает мэйлы! Олд-пёрд! Стоунэйдж-фаг!
- Не, и все-таки он мужик. Олд-пёрд, но мужик.
- Чего это мужик? Где он мужик? - захлопывает журнал первый гик. Он достает из кармана штанов ручку и начинает самозабвенно дорисовывать Ясиному отцу на обложке рога. На запястье у гика - часы "Электроника" 80-х годов прошлого века. Рога получаются состоящими из множества телескопических сегментов. Такие рога, наверное, можно даже втягивать.
- Ну. Давай объективно. Он же как Джобс. Или как Шварц. Тут под ним всё. И все. Прикинь в такой стране десять в девятой наколотить.
- Так а что тут такого? - Первый гик рисует Ясиному отцу кустистые брови. Ему явно нравится уродовать это лицо.
- Ну, иди гиг сам заработай, потом поговорим.
- Во-первых, не два в девятой, а даже больше, - задумавшись, говорит первый гик, не прекращая раскрашивать портрет синими чернилами. - У него миллиард еще пять лет назад был, писали еще, помнишь?
- Ну вот! Олд-пёрд, но качает!
- Качает! Но не по смарту! Канал хороший. И файрвол снесен. У всей страны. Специально под него.
- Ну, тут какой бы канал ни был - ты давай попробуй сам отгрузи себе два в девятой, и поедем на Сулавеси грибы жрать. В коопе.
Первого гика почему-то сильно раздражает демонстрируемое приятелем уважение к Ясиному отцу. Он начинает зарисовывать фотографии глаза:
- Знаешь, вот когда в девяностых Ходор русский "Апатит", "Норникель" и "Сургут" себе тэгнул, тут нужны были и яйца, и смарт. Потому что теоретически любой мог. А тэгнул он. Респект. Вот к нему - вопросов нет. И к любому, кто в девяностых проапгрейдился. А эти все, из нулевых… У них же ни яиц, ни смарта. Они страну качают, а специальный червь антивирус в дауне держит.
- То есть нечестно? Так давай, Рэм! Сам так читни!
- Да не в том дело! Это чмошно! Чмошники они все! Эти крутари на тонированных "Бентли" с тремя нулями в госномере! Они ж наверху потому, что менты, прокурва и следаки других никуда не пускают. Потому что эти по проспекту с мигалками, а все остальные на красном за гайцами, очереди в дело войти ждут. Что, это по Джобсу? - Гик протыкает острием своей ручки сначала один глаз Ясиному папе, потом принимается за другой.
- Ну теоретически и ты, Рэм, мог бы в пул воткнуться. Он же не бог.
- Не бог! - передразнивает его первый гик. - Тут уже с властью синхронайз - непонятно, где что начинается. И это фарэва: бабло мажет власть, власть мажет бабло. И детки у него в шэре будут, поверь. А сейчас детки в Калифорнии, на папину лаванду стэнфордский master of business administration в себя заливают. И потом будут у нас стартапы покупать и свои юзерпики кривить.
Выколов портрету глаза, гик начинает покрывать лицо крупными язвами. Некоторые из них кровоточат. У него получается так быстро и хорошо, как будто он занимается уродованием портретов на постоянной основе и получил специальное профессионально-техническое образование в этой области. Яся выбегает из кафе, захватив второй журнал с рейтингом "самых богатых и влиятельных". Она не хочет, чтобы и этому ее отцу выкололи глаза.
В обледенелой маршрутке девушка пытается доказать себе, что живет в доме человека, который не является чмошником и не качает страну, держа антивирус в дауне специальным червем. Но, перебрав несколько неуверенных аргументов, она приходит к выводу, что не знает абсолютно ничего о том, как ее отец попал на вершину рейтинга богатых и влиятельных. Яся запирается у себя во флигеле и половину ночи читает, что пишут про белорусский бизнес и его основных игроков по ссылкам в "Гугле". Журнал лежит рядом на столе. Время от времени она бросает на него быстрый взгляд - боковым зрением ей кажется, что глаза у отца выколоты.
Проснувшись, она снова натыкается на журнал, мнет его в руках, то скручивая в тугую трубочку, то расправляя, то пытаясь сложить пополам, преодолев сопротивление толстой плотной бумаги (по портрету проходит складка). Она прячет журнал в ящик стола, ходит в задумчивости по комнате, достает журнал из ящика, выбрасывает его в урну для бумаг. За окном солнце рисует белилами по облакам волшебные замки. В такое утро хорошо катиться на лыжах по сосновому лесу и выискивать глазами снегирей. Еще хорошо смотреть на брильянтовые всполохи узоров инея на стеклах и знать, что ничего никому не должен. Это утро для светлых мыслей, розовых щек, аппетитного хруста снега под ногами. Это утро для Фета, а не для Достоевского.
Яся достает папу из урны и снова кладет на стол. Рядом оказывается еще один бумажный прямоугольник - резолютивная часть решения суда по ее гражданскому делу, та самая, с суммой. Она смотрит на них некоторое время, затем быстро помещает приговор внутрь журнала, берет все это подмышку и решительно идет к лестнице.
Ее шаги становятся медленней по мере того, как она приближается к площадке на втором этаже и белой массивной двери, венчающей эту площадку. Дверь приоткрыта, а потому последние несколько движений вверх она делает уже на цыпочках, боясь потревожить хозяина двери, дома, флигеля и половины Беларуси. За дверью - разговор.
- И он, короче, советует входить в девелопинг и жилстрой. Потому что с нефтянкой, продакшеном, сервисом и ритейлом - перекорм. Наши гиперы засыпаны нашей же хавкой, это потолочек, - говорит певучий тенорок, скоростью и интонацией выдающий в его хозяине прилипалу. - Нужно тиснуть целок, понимаете, Сергей Юрьевич? Жилстрой - целка, там пока три лося пасутся, два араба и один москаль. Им хлопнуть в ладошки над ухом - побегут через хмызняк и роги свои на сувениры нам побросают.
- Погоди, Геннадий. Ты ж меня знаешь. У меня по поводу любой твоей светлой идеи один вопрос: где в этом я?
- Да, Сергей Юрьевич, вопрос этот я слышал, так сказать, многоразственно! - лебезит тенорок. - Я с Рафатом Олеговичем поговорил, он мне все по дружбе расписал на салфетке. Вход - семьсот тысяч за девятиэтажку, узбеков Рафат подкинет - их главное из вагончиков не выпускать до того, как территорию под охрану собаками поставим. У них там - рабство…
- Где в этом я? - повышает голос Сергей Юрьевич.
- Клепаем панельный советский шалман, красим в салатовый, продаем как элитное жилье в комплексе "Буанаротти", полтора-два за квадрат. Рентабельность - пять раз, даже с учетом двух стопарей, которые решало должен по исполкому и министерствам разбросать. Условия - долевка, отбивка уже по первому взносу. На офисах, конечно, можно больше КПД получить - но! Тут важен социальный аспект. Со стороны государства - благодарность. Они еще и спрос прокредитуют, ведь все эти метры в ВВП пойдут, план по вводу жилья за пятилетку и т. п.
Яся скребется в дверь. Но ее не слышат. Они слишком заняты рентабельностью, решалой и спросом. Спрос для них теперь существо более явное, чем неуверенные поскребывания с лестничного пролета.
- А кто решало? - интересуется хозяин дома. - Это ж главное.
- Я на бумажке напишу, - торопится тенорок. - Там железно все, сделает весь центр, уплотняй-сноси. Коммуникации есть, дорог строить не надо, втыкай новые трубы в старые и вперед! Дома под снос за обветшанием. Там где девятнадцатый век, где сталинки. Жильцов - за кольцо! Но нужно спешить. Потому что и Димина пацанва мастерки точит. Скоро тесно станет.
Яся скребется громче, и разговор замолкает.
- Ну чё там? - недовольно выкрикивает ее отец.
Какие-то мыши мешают ему работать. Они пищат, они шуршат, они скребутся в двери. Нужно поставить мышеловки в доме. Чтобы ничто не отвлекало от дел. Чтобы в кабинете за белой массивной дверью работалось нормально. Яся будет быстрой, воспитанной мышью. Ей не привыкать. Она просовывает голову в щель и издает жалобный писк: "Извините, извините пожалуйста". Далее, стараясь избегать прямых обращений ("Сергей Юрьевич" настроит отца на деловой тон, в котором он, взвесив соотношение затрат и выгод, отфутболит ее не задумываясь, "папа" говорить нельзя потому, что для лебезящего Геннадия может стать большой новостью известие, что у Сергея Юрьевича, оказывается, есть дочь):