* * *
- А от нас вы чего хотите? - У юристки кадрового отдела О-эн-тэ абсолютно не телевизионная внешность. Ее с легкостью можно представить с черпаком в столовой города Малмыги, рядом с Валькой. Или воспитательницей в детском садике, во главе цепочки переминающихся пушистых утят ("Бекешев, подтяни колготы!"). И только взгляд, внимательный и как бы видящий сквозь стены букв, выдает человека, на профессиональной основе работающего с такой непрозрачной субстанцией, как законы, подзаконные акты и постановления.
- Ну, я не знаю. Может, вы поможете как-то. - Яся безнадежно смотрит за окно. Там город уходит под снег.
- Как мы вам поможем, девушка? - удивляется юристка. - Как? Валерьянки, что ли, вам? Или валидола?
Яся вздыхает. Ей кажется, здесь нужно рассказать, не как ей можно помочь - этого не знает никто, даже интернет. Ей нужно объяснять, почему она в принципе пришла сюда.
- Я ведь у вас работаю. Я подумала, вы меня защитите. Телевидение все-таки…
Юристка хмыкает и начинает рыться в сложенных у нее в прозрачном лоточке с логотипом телевидения документах.
- Что вы у нас работаете - это не факт. Вы у нас в каком статусе были? - спрашивает она строго.
- Не знаю, - задумалась о своем статусе Яся. - Микрофон носила. В студии.
- Я про ваш трудовой статус, - перебивает ее юристка. - Трудовой статус у вас - испытательный срок. В три месяца. Контракт вы подписывали?
Яся неуверенно качает головой.
- Вот именно, не подписывали. Работаете по договору найма. Микрофон носите, как сами сказали. Микрофон носите, а обстоятельства, имеющие критическое значение для решения о вашем трудоустройстве, от нас тщательно скрыли.
- Какие обстоятельства? - удивляется Яся.
- Наличие неисполненных обязательств по государственному распределению. В книжке ж у вас в трудовой это написано не было. И как мы это угадать должны были? Что, телепатически? Что у меня, миелофон должен быть, мозги вам всем, молодым да лихим, просвечивать?
Для нее Яся - трудовая книжка, пенсионный фонд, карточка страхования, личное дело, характеристика с места учебы, наличие медосмотра, печать о флюорографии (раз в два года).
- Я просто по-человечески… - лепечет девушка. - Мне же не к кому больше пойти.
- По-человечески! - передразнивает ее юристка. - По-человечески нужно было головой думать перед тем как от распределения уклоняться! Но я хочу вас предупредить: если решите оспорить решение об увольнении в суде, мы вам выкатим встречный иск о намеренном сокрытии обстоятельств, имеющих критическое значение для решения о трудоустройстве!
- Об увольнении? - удивляется Яся. Через пятнадцать минут у нее запись прямого эфира. Фраза, которая поставила бы в тупик любого специалиста по вещанию: запись прямого эфира.
- А что вы думаете, мы вас с такой историей в штат возьмем? Увольняем с понедельника! Трудовой договор аннулируем, испытательный срок не прошли. Могли бы и по статье турнуть за такую петрушку.
Яся чувствует себя обманутой: за помощью она пришла в статусе помощницы звукорежиссера с зарплатой в двести пятьдесят долларов, вышла же безработной с неисполненными обязательствами по государственному распределению. Она возвращается в студию и шесть часов скачет между рядами, передавая микрофон поднимающим руку тупикам. Сдав пропуск и закрывая за собой дверь в большом белом здании с колоннами, Яся чувствует ничем не объяснимое облегчение. Ее отношения со временем выровняются.
* * *
С раннего утра в доме сумятица: на коммутатор системы безопасности поступил внешний вызов из-за охранного периметра. Одетый в черную униформу садовник Валентин Григорьевич, про которого никто кроме хозяина не знает, в каком звании и на какой службе он на самом деле состоит (кобура на поясе имеется), обнаруживает на мониторах камер внешнего наблюдения человека в буром тяжелом плаще и в сопровождении милиционера. Пара неуверенно переминается у входа. Человек в гражданском выглядит молодо. Он неуловимо похож на изображение саранчи из школьного учебника. Такие же нитевидные усики, такой же слегка загнутый кверху придаток брюшка, под хитином плаща угадывается зеленый пиджак с искрой и веерообразно сложенные целлофановые крылышки. Его ботинки запачканы смесью глины, грязи и снега. Он всматривается в документы, которые извлек из пластиковой папки и по третьему разу сличает адрес, указанный на высокой ограде. Он испуган. Он мерзнет.
Валентин Михайлович строго разговаривает с милиционером и человеком в плаще и костюме через коммутатор, снова и снова переспрашивая цель визита. По всей видимости, Валентин Григорьевич не может поверить в то, что парочка действительно явилась по нужному им адресу. Затем, раздраженный тем, что ему пришлось отвлечься от партии в пасьянс на компьютере, он снисходит вниз, требует от визитеров предъявить документы и уведомляет о том, что документы вынужден забрать с собой для проверки. Гости обескуражены, но, с учетом размеров особняка, угадывающегося за оградой, а также фамилии, фигурирующей в документах, не возражают.
Валентин Михайлович заносит документы визитеров в дом и стучится в массивную белую дверь, которой венчается лестница. Он находится за дверями около десяти минут. Выйдя из кабинета, он озадаченно протягивает: "Мг-м…" После чего поднимается на третий этаж. На лестницу оттуда он возвращается с тетей Таней. Она заспана и не накрашена. Она безостановочно поправляет волосы, пользуясь крохотным зеркальцем. Она переживает, что вынуждена общаться с кем-то, не завершив мейкапа. Без косметики ее черты выглядят проще. Фарфор превратился в тесто.
Валентин Михайлович, напевая песню группы "Любэ" "Комбат" на оперный манер, ведет тетю в гардероб. Он открывает встречающиеся на их пути двери резкими рывками, так что со стороны можно предположить, что это телохранитель сопровождает разбитую после тяжелой ночи поп-звезду. В гардеробе тетя Таня набрасывает шубку поверх халата и долго, слишком долго выбирает сапожки, в конце концов остановившись на белых, с заячьей опушкой и на высоком каблуке.
Валентин Михайлович с тетей Таней у ворот. Он пропускает замерзшую парочку, вперив в них тяжелый взгляд из-под насупленных бровей. Когда те проходят на контролируемую Валентином Михайловичем территорию, тот возвращает милиционеру и плащу изъятые для проверки документы. Потом распоряжается в профессионально-безличной манере:
- Следуем за мной.
Тетя Таня некоторое время размышляет, присоединяться ли ей к троице, но затем соображает, что фраза касалась и ее. Группка подходит ко входу в небольшую пристройку в левом крыле здания и замирает у скромного белого крыльца, ведущего к деревянной двери. По центру двери - вставка из дымчатого темного стекла, привет из давно закончившейся эпохи, когда входные двери домов не напоминали бронированные локеры банковских хранилищ. Снег у крыльца не убран, к нему от ворот ведет подмокшая тропинка. На дне тропинки, под сантиметровым слоем воды, - лед. Тетя Таня поскальзывается на высоких каблуках и говорит вполголоса: "Снег бы тут убрали, что ли". Но ее слова не адресованы ни к кому конкретно и не обращены в форму распоряжения. Хорошо видно, что она редко бывает в этой части двора. У пристройки садовник распоряжается:
- Вот тут - место жительства, тут и шебуршите. С хозяином согласовано. За пределы флигеля в дом не углубляемся, там прописаны другие физические лица, к делу отношения не имеющие.
Деревянная дверь открывается и на пороге оказывается Яся. У нее мокрые волосы, в руках - полотенце. Валентин Михайлович не обращает на девушку внимания. Он рубленым движением тычет совком ладони в тетю Таню.
- Вот - понятая. Внесете в протокол как соседку, во флигеле не проживает, в родственных отношениях не состоит, все чистяк.
- Что тут происходит? - спрашивает побледневшая Яся.
Садовник не отвечает на ее вопрос и даже не оборачивается в ее сторону. Он продолжает инструктировать милиционера и саранчеватого юношу:
- Если второй понятой потребуется, внесете меня, паспортные данные потом впишу сам. Закончив, выходим через этот вход, дверь в дом не трогаем. Я на камерах увижу, что вышли, - провожу за ворота. Работайте!
Валентин Михайлович энергичной походкой удаляется по снегу к основному входу. Пожалуй, его имиджу критически не хватает белого плаща с кровавым подбоем. Без садовника гости заметно смелеют. Молодой человек в плаще закладывает руки за спину и интересуется:
- Янина Сергеевна?
- Да, - выдавливает Яся.
- Мы к вам в гости по делу двадцать два тридцать три двадцать три один Ка эр, - приветливо улыбается он. Если бы саранча могла улыбаться, улыбка получалась бы именно такой: зеленоватой и физиологически неприятной, как раздавленное насекомое в пятнышке вытекших внутренностей. - Я - Корзун, судебный исполнитель Фрунзенского межрегионального отдела Государственной службы судебных исполнителей. Разрешите пройти?
Яся отступает назад в комнату, и они поднимаются - сначала бурый плащ, за ним милиционер и наконец замыкающей это шествие горя - цокающая каблучками тетя Таня. Последняя опять достает зеркальце и поправляет волосы. Она жалеет, что не взяла с собой тушь и кисточку - можно было бы завершить мейкап на месте.
Гражданский по-хозяйски снимает набухшую хламиду, превращаясь из человека в буром плаще в человека в зеленом с искрой костюме.
- Вещи в данном помещении находятся в вашей собственности? - уточняет он и потягивается.
Яся кивает. Вошедшие осматривают обстановку: кровать, прикроватная тумба, ночник, письменный столик, венский стул с протертым гобеленовым сидением, еще советская пятирожковая люстра.
- Хм, скромненько, - выдавливает Корзун.
Милиционер крутит головой по сторонам и кивает: действительно, скромненько.
Тете Тане хочется сказать, что за дверью флигеля у них - миланский дуб, каррарский мрамор, неаполитанская мозаика и голландские витражи, но ей кажется, что эта новость будет не вполне к месту. Судебный исполнитель устраивается на Ясином стуле и начинает заполнять опись в протоколе осмотра места прописки.
- По закону, Янина Сергеевна, - приговаривает он, иногда делая паузы, чтобы четче сформулировать мысль. - Я не могу описать… У вас… Ни единственную кровать… Ни письменный стол со стулом… Тем более что вы можете возразить, что письменный стол является у вас орудием производства, вы ведь, кажется, журналист… Я включу в опись прикроватную тумбу… Тумба… э… орехового, кажется, дерева. - Сказав это, он протягивает милиционеру бумажную полоску ордера. На полоске, рядом с инвентарным номером, значится слово "Описано".
Милиционер ищет, как закрепить полоску на тумбе, и не находит - тумба состоит из ровных отполированных древесных плоскостей и трех ящиков. В конце концов он привязывает полоску к рукоятке одного из ящиков льняным шнурком и сцепляет узел вдавленной в сургуч печатью. Куртка на милиционере на два размера больше, чем надо, его ладони тонут в серо-черных рукавах.
- И - лампа…
Зеленый костюм подходит к волшебному деревцу из брабантского стекла, призрачный свет которого освещал Ясины сумеречные свидания с мамой. Он теребит подушечкой большого пальца крохотную фею, расположившуюся на ветвях, и восхищенно заключает:
- А вот это, кстати, нормальная вещь. Как ее записать? Э… Устройство ночного света из капельного э… стекла… Это ж не хрусталь, да? С встроенными в него… э… латунными, да? Это же латунь? Или медь? Латунными запишу… Фигурками женщин… с крыльями бабочек… Нет, крылья бабочек - это лишнее, будут потом ржать, - он вычеркивает что-то в протоколе.
Он протягивает милиционеру ордер на ночник, тот оборачивает его вокруг выполненного в форме сосновой шишечки навершия и закрепляет шнуром.
- Так, оценочная стоимость будет… - продолжает саранча. - Э… для тумбы… э… Ну, скажем, двести условных… А для лампы этой… Я думаю, на косавелло потянет, это ж антиквариат…
Жаргонное выражение, употребленное судебным исполнителем, внезапно выводит Ясю из ступора: она начинает понимать, что происходит поедание саранчой бесценных предметов ее детства. И она произносит отчетливо и спокойно:
- Так. Руки на хер. От фей убрали. Оба.
- Ядвига! - вскрикивает тетя Таня. - Ты что!
Милиционер удивленно поворачивается к ней. А девушка справляется с собой и произносит, подавляя частыми выдохами напор поднимающейся из легких ярости:
- Вещь. Эту. Не трогайте. Не трогайте эту вещь!
- Ядвига! - снова вскрикивает тетя Таня. - Не морозь!
Яся подходит к ночнику, с некоторым усилием разрывает льняной шнурок, складывает ордер в два, четыре, восемь раз и рвет, рвет на мелкие кусочки - медленно и тщательно.
- Не проблема, - усмехается саранча своей парализующей волю улыбкой, и у Яси мелькает быстрая мысль о том, как странно, что человек может успеть стать таким говном в такие юные годы - обычно для этого требуется некоторая работа возраста. А зеленый с искрой продолжает: - Ордера вы можете рвать сколько угодно, главное опись в протоколе, гражданка.
- Вы не можете! Забрать! Это! У меня! - выдыхает Яся.
Ей хочется добавить, что ни один суд, ни один судебный исполнитель, ни один милиционер не может отнимать у человека детство и просто даже залезать туда, где живет мама.
- В чем дело? Вещь вам не принадлежит? - приподнимает бровь саранча. - Я же уточнил с самого начала, все ли в помещении находится в вашей собственности. С этого начали. Это не ее лампа, да? - он обращается к тете Тане. - Не вашей дочки?
Слово "дочка" запускает в мозгу тети Тани сложную и неочевидную реакцию. Кроме того, у нее, видно, своя история отношений с этими феями и цветными стеклышками. Потому что она сжимает губы в узкую полоску, раздувает ноздри и выдает с нарастающим нажимом:
- Это - вещь исключительно этой девушки. К нашему быту в доме она не имеет никакого отношения. Это ее личный… осветительный предмет… доставшийся ей от мамочки…
- Ага, - удивленно говорит судебный исполнитель. Ему странно, что, имея возможность сохранить в интерьере очевидно дорогую вещь, гражданка, приглашенная в качестве понятой, почему-то от этой вещи избавляется.
- Не трогайте, не трогайте, не трогайте, - как заклинание повторяет Яся.
- Мы и не будем ее трогать, - поднимает руки вверх судебный исполнитель. - Вы что думаете, мы ее сейчас заберем? Я и сержант, да? Нам она не нужна. Наша задача - включить ее в опись. Это значит, что ваше право собственности на предмет приостанавливается, вы не сможете ни продать, ни поменять, ни подарить эту вещь. На нее наложен арест. Только и всего!
Саранча несколькими движениями лапки завершает протокол, получает рассеянный автограф тети Тани и, шелестя целлофановыми крылышками, улетает из флигеля. Яся живет рядом с арестованными феями, вьющимися над арестованной тумбочкой. Она стирает с арестантов пыль.
Через две недели, вернувшись с прогулки по городу, она обнаруживает на их месте прямоугольное пятно в полу. Ковровое покрытие тут не выцвело, навсегда закрепляя память о вещах, отправленных в ссылку за хозяина. Глупо, конечно, было верить саранче.
Оставленный на ее кровати ордер сообщает, что, поскольку ответчица по делу номер 2233-23-1КР не компенсировала установленный судом Фрунзенского района ущерб, ее вещи обращаются в доход государства, а по месту прописки будет направлен исполнительный лист о взыскании одной третьей части ее доходов для компенсации назначенного судом наказания, которое будет производиться до момента полного погашения долга в сто двадцать шесть миллионов рублей с учетом индексации.
* * *
- Нет, ну ты, конечно, можешь подать апелляцию. - Юный Габсбург указательным пальцем размазывает пивную пиво по усам.
Они сидят в "Пене дней" - эльзасском пивном ресторане возле Ратуши. По залу мечутся одетые в рейнском стиле официантки. Местные воспринимают их как немок и убеждены, что Эльзас - это столица Баварии. Слово "Виан", обильно присутствующее на стенах в виде французских цитат, любители пива относят к малоизвестным в Минске разновидностям вина.
За годы, прошедшие с момента их предыдущей встречи, Костик успел стать похожим на Портоса. Только вместо плаща и шпаги - костюм выпускника юрфака, в котором уже начинает поблескивать искра.
- Ты можешь обратиться в суд вышестоящей инстанции, в данном случае - в Минский городской. Только что это изменит? В деле появились новые обстоятельства? Нет. Ты полагаешь определенный судом ущерб завышенным? Нет, он не завышен. Ты, может, считаешь, что с тобой поступили несправедливо? Так опять же - нет. Все строго по закону. Я вообще не понимаю, чем ты думала, когда уезжала с места распределения? Надеялась, что у государства руки не дойдут? Что возиться не будут? Что забудут о тебе?
Костик с видимым удовольствием заливает остатки пива в отверстие в своих ржаных усах. Он экстатично прикрывает глаза, глотая остро пахнущую жидкость. Снова вытерев усы, он продолжает проповедь, извлекая целые фрагменты из заученных когда-то конспектов:
- Но нашу правовую систему характеризует не только гуманизм, но и неотвратимость! Понимаешь, Янка? Не-от-вратимость наказания!
- Слушай, зачем, как ты думаешь, я с тобой встретилась?
Костик выкатывает свои и без того выпученные глаза - по краю они подчеркнуты розоватым ободком, как на портретах кисти Ван Эйка. Он трясет своими свежевымытыми кудрями цвета ржи. Они благоухают, как подмышка Афродиты. Он размышляет. По тому, как его блуждающий глаз несколько раз останавливается на Ясиной фигурке, видно, что он не исключает и такой вариант, что Ясе просто нужен мужик. И он готов еще раз не побрезговать. Его папа успел вырасти с замминистра юстиции до первого замминистра юстиции.
Глядя на него, Яся заключает: иные телята имеют свойство, вырастая, становиться свиньями.
- Я думаю, ты встретилась со мной, - он растягивает губы в пьяноватой улыбке, - потому что мы давно не виделись. А с твоей внешностью…
- Я позвонила тебе, - резко обрывает его Яся, - потому что ты - адвокат. Адвокат - человек, который умеет защищать в суде тех, кого больше некому защитить.
- Ты неверно понимаешь судебный процесс, - цинично щурится он. - У нас - причем не только в Беларуси, но во всем постсоветском регионе, он выполняет не агональные, а кон-вен-циональный функции. Ты фильмов американских насмотрелась, Янка, и думаешь, у нас тут адвокат против прокурора в залупу лезет. - Яся отмечает, что мальчик успел нахвататься не только словечек, но и интонаций у своих старших коллег. - Доказывает там что-то. Следователей на мелочах ловит. "Обыск проведен с нарушениями закона"! Остервенеть! А то, что обыск выявил кровавый топор со следами волос и кожной ткани ничего? У нас так, кстати, было. Еще на моей даже памяти. Пока спецов - нормальных, кстати, спецов! Дорогих! Так вот, пока спецов с ценником в сто бачей за час, которые в зимних процессах участвовали, лицензий не лишили и из коллегий не турнули. Помнишь зимние процессы? Против тех, озабоченных, что против батьки вылезли на выборах? Вот то-то и оно! Посмотри, где их защитники! Они сейчас всей шоблой грузы растаможивают и кошачьим кормом торгуют. Потому что не надо тут Америку устраивать!
Ему приносят новый бокал сладковатого, густого как кисель портера. Он втягивает в себя сразу треть. Усы от портера становятся каштановыми.