* * *
Субботний вечер, Валькин крик через дверь: "Я-ни-на! Я покурить вышла, а там к тебе такие гости! Спустись, челюсть только рукой держи, а то отвалится и по ступенькам в Аддис-Абебу ускачет, будешь ходить красивая, как Фредди Крюгер!" И неизменный раскатистый хохот. Всем бы такую уверенность в собственном чувстве юмора, как этой любительнице салата оливье.
Яся недоумевает: какие гости? Кто может знать ее в этом городе? И сердце, пустившееся в пляс при мысли о том, что это отец, или дворецкий отца, или арамеец с верительной грамотой от отца: "Доча, папу отпустило, жду домой". Она сбегает вниз и приходит в оторопь.
В белой выглаженной рубашке с коротким рукавом, в брюках асфальтного черного цвета и мокасинах оттенка дорожной разметки, там стоит Виктор Павлович Чечуха, председатель районного исполкома, царь Малмыг. Его Величество гордо облокотился на служебную "Волгу" цвета своих мокасин и вид имеет подчеркнуто непринужденный. Человеку нужно приложить много усилий, чтобы принять настолько непринужденный вид.
- А, вот вы где, Янина Сергеевна! - энергично произносит он, как будто Янина Сергеевна в это время могла быть в термах, в колизее, в храме Диониса, и все эти места он обежал, прежде чем непринужденно прислониться локтем к крыше своей "Волги" у подъезда общежития.
- Что я натворила? - удивляется Яся. - Не каталогизировала номер "Советской Белоруссии" и вам пришел выговор? Или хотите меня порадовать тем, что вам разрешили отпустить меня в Минск?
- Напротив! - радостно переминается он.
- Ну а если "напротив", то я, пожалуй, вернусь к себе в башню, - пожимает плечами Яся.
Виктор Павлович смущен, он машет рукой и не знает, как продолжить разговор. Он трогательно неумел в обращении со всеми, кроме подчиненных.
- Ну что вы сразу, так сказать, в атаку! - просит он пощады. - Я же к вам с самыми, так сказать, служебными намерениями. Хотел прокатить по вверенной территории с целью формирования благоприятного отношения к Малмыжскому району и его героическому прошлому.
- Поедем смотреть мумии ветеранов? - криво усмехается Яся. Ей непонятна цель визита этого человека, она не может отделаться от подозрения, что он докопался до ее родословной и сейчас будет просить оказать через папу содействие в обновлении парка картофелеуборочной техники.
- Яся, - наконец говорит он предельно человеческой интонацией - она уже слышала ее, когда он объяснял, почему не может отпустить ее в Минск. - Яся, садитесь, я покажу вам кое-что.
- Ладно, - говорит она прежде всего себе и устраивается в салоне.
Из окон общаги свешиваются головы любопытных: не так часто помазанник божий одаривает джунгли своим вниманием. Еще десять минут, и у крыльца образуется очередь из бьющих челом по поводу текущего крана в блоке номер… Среди выглядывающих есть и Валька. Она демонстрирует Ясе большой палец - молодец, мол! Такого хахеля отхватила!
"Волга" трогается с места, Виктор Павлович включает магнитолу и быстро перегоняет на четвертый трек - из колонок звучит "Lady in red is dancing with me. Nobody’s in, just you and me". Рядом с переключателем скоростей - диск "Romantic Collection. Vol. 3" со свежесодранным ценником. "О-о, вот и долгожданная любовная линия нашего производственного романа", - думает Яся про себя и поджимается еще больше.
Они быстро выруливают из Малмыг (Виктор Павлович успеет проехать мимо пузатого двухэтажного домика и сообщить, гордо, но без явной двусмысленности: "Мое служебное жилье. Один живу") и мчатся через поля. Солнце красит леса оранжевым, особенно стараясь на стволах сосен.
- Вот тут очень большое сражение было в Великую Отечественную войну, Яся, - сообщает председатель, причем сообщает тем самым человечным голосом; по его мнению, рассказ должен ее тронуть. - На холмике немецкий дот стоял и, значит, по нашим ребятам, которые на него в атаку шли, крупнокалиберным пулеметом. А дот - это, знаешь…
Яся зевает, хотя ей не хочется зевать. Оказывается, симулировать зевок также хлопотно, как и симулировать непринужденность.
Председатель прерывается на полуслове. Они едут молча, играет диск "Romantic Collection. Vol. 3". Машина замирает на обрыве, внизу течет виляющая Вилия, слева утомленное солнце нежно с полем прощается. Расчет по времени верен.
- Давай тут постоим немножко. На закат посмотрим, - предлагает председатель.
Яся соглашается - а что делать? До общаги - 36 километров, она следила по спидометру. Они смотрят на закат, и когда признаки нетерпения, проявляемые девушкой, становятся слишком явными, Виктор Павлович предлагает вернуться в машину. Он управляет, не роняя больше ни слова и непонятно: он обижен, он раздражен, он злится на себя (по всем раскладам, ему - надо бы). Наконец он поворачивается к ней и, залитый последними лучами так и недосмотренного из-за Ясиного нетерпения заката, спрашивает:
- Эх, Яся, Яся… Что ты себе думаешь? Сколько лет тебе? Двадцать два скоро будет? А добилась ты чего? Диплом непонятный да специальность, которая в жизни нормальному человеку ни к чему. Ни семьи, ни детей, ни будущего… А нормальная ведь девка! Тебе жить да жить!
Яся не находит, что ответить - в каком-то глобальном смысле он, конечно, прав, но то, что он называет жизнью - жизнью в стиле "Romantic Collection. Vol. 3", с телевизором и простым человеческим счастьем в белой рубашке с коротким рукавом, не интересует ее ни с какой вообще стороны. Ободренный Ясиным молчанием в ощущении собственной правоты, Виктор Павлович поддает газу, и они подлетают к паркингу у деревянной беседки.
Есть места, которые хорошо выглядят в ярком солнечном свете. Есть места, созданные для туманного утра (к таковым относятся большие деревья, растущие у реки). Есть горные вершины, на которые нужно смотреть только на закате - иначе возненавидишь их за открыточность. Существуют и места, которым к лицу тонуть в сумерках. Они - в одном из них. Беседку обступает лес. Лес обступает вечер. Вечер обступает ночь, подкрадывающаяся с востока. На западе небо алеет.
На столике - два хрустальных фужера и бутылка шампанского Минского завода игристых вин "Шелест бального платья". Рядом, в тарелке, - крупно нарезанные помидоры, огурец и ломанная руками шоколадка "Алеся" с розовой начинкой. В фужерах шевелятся залезшие в них муравьи. Яся молчит. Председатель, у которого от стеснения особенно сильно покраснели уши, возится с шампанским - разрывает фольгу, расплетает проволочное крепление пробки, аккуратно вытягивает ее из горлышка (пробка, в отличие от всего остального в этой бутылке, настоящая). Наконец шампанское выстреливает и проливается на стол кисло пахнущей белой струей. Он подставляет фужеры, и муравьи гибнут в густой пене, похожей на ту, что исторгается огнетушителем в фильмах.
- Ну давай, Яся, выпьем за подвиг нашего народа в Великой Отечественной войне, - поднимает Виктор Павлович свой бокал.
- Может лучше за рост показателей по надоям? - спрашивает Яся и опрокидывает в себя отдающую мылом суспензию из фужера. Она пьет не потому, что ей хочется белорусского шампанского. Она пьет, так как хочет подыграть ему, чтобы посмотреть, как далеко и в какую сторону зайдет дело.
Виктор Павлович хочет что-то ответить, наверняка это реплика "Ну что ты сразу, так сказать, в атаку?", но его горло занято шампанским, из него исторгается лишь бульканье. Высосав фужер, он закусывает, как и полагается, помидорчиком с огурцом, и галантно протягивает блюдо даме. Дама отказывается.
- Возьми хоть шоколадку! - настаивает кавалер, но Яся пытается удалить трупы утопших муравьев из своего грааля. Трупы прилипли к хрусталю, и их приходится сковыривать веточкой.
- Мне это место предыдущий председатель показал, - оживленно рассказывает хозяин Малмыг. - Он с Машеровым, как вот я сейчас с тобой рядом, стоял. Петр Миронович приехал плотину открывать, подошел к нему, говорит: "Дай закурить". Он курил много, Машеров-то, а председатель наш…
Яся снова зевает, обнаруживая, что когда долго держишь рот распахнутым, зевок вдыхается в него как-то сам собой.
- Ладно, давай по второй! - предлагает Виктор Павлович Чечуха, снабжает фужеры пеной и уже без тоста опрокидывает пену в себя.
Яся поощрительно молчит. Ей интересно, куда свернет разговор без подвига народа в Великой Отечественной войне и Петра Мироновича Машерова. Собеседник не знает, куда деть руки, достает из кармана выглаженной белой рубашки с коротким рукавом расческу и начинает старательно зачесывать волосы назад. Становится объяснимым, зачем рубашке нужен этот карман. Когда молчание затягивается, он разливает остатки пены по бокалам и выпивает свой в абсолютном молчании. Затем вдруг решительно берет ее руку и смотрит на летящих по коже чаек. Он пытается подобрать нужные слова и спросить в стиле "Romantic Collection. Vol. 3", но ему это не удается. И он выдает короткое:
- Собака тебя, что ли, в детстве покусала?
- Не собака, - вздыхает Яся. - Немецко-фашистские захватчики. Хотели расстрелять за пренебрежение к подвигу советской народа в Великой Отечественной войне. Но в сердце не попали, только руку испортили.
Она все ждет, когда председатель начнет злиться, но он проглатывает ее издевки с невозмутимым выражением на чернявом лице. Руку при этом не отпускает. Затем тянет за собой по тропинке в сторону от беседки. Яся испытывает острый антропологический интерес. Ей не страшно, она уверена, что сможет остановить его на любом из этапов этой брачной игры одной-единственной фразой, верней - фамилией. Они пробираются сквозь орешник, даму едят комары, она отмахивается от них единственной свободной ладонью. Наконец пара оказывается на полянке, которую сумерки красят не меньше, чем красили они беседку с шампанским. Полянка упирается в два дерева, переплетенные друг с другом, как две пряди волос в косе.
- Смотри, Ясенька, - говорит кавалер интимным голосом, - это сосна и береза. Они росли рядом и поняли, что им никак друг без друга. И тогда ствол сосны стал склоняться к стволу березы (председатель, видимо следуя своей тщательно продуманной фантазии, начинает склоняться свежепричесанной шевелюрой в стиле Кайла Маклахлена к ее плечу), и они обнялись (он обнимает ее, тщательно минуя те части Яси, за прикосновение к которым теоретически может последовать пощечина). И когда их тела сплелись и затанцевали, их вершины начали целоваться.
Его губы ползут в сторону Ясиного лица, и тут внутри у нее происходит вспышка.
Вместо того чтобы вежливо выскользнуть из объятий и тихо объяснить, что такой мужчина, как Виктор Павлович Чечуха, при всей его внешней привлекательности и перспективности, при всей его должности и "Волге", при всей его выглаженной рубашке и диске "Romantic Collection. Vol. 3", не может интересовать Ясю ни сейчас, ни в будущем ввиду несовпадения интересов, жизненных устремлений и набора прочитанных книг; и что она желает ему счастья, пухлых детей и жены получше, так вот, вместо этой уже даже произнесенной про себя спокойной и взвешенной отповеди, она вдруг отталкивает представителя районной администрации и кричит ему в лицо:
- Как же вы мне все дороги! Дубоголовые некрофилы! Зомби из прошлого! Живущая в вечном "Артеке" армия Урфина Джюса! Юнцы, говорящие языком пленумов ЦК! Комиссии по распределению! Трудовые книжки! План по инвестициям! "Властелин села"! Молодой специалист! Подвиг народа! Немецко-фашистские захватчики!
Ясю колотит от злости. Она предъявляет ему больше, чем он заслужил своими наивными ухаживаниями. Но из девушки изливается, кажется, все накопленное за последние месяцы:
- Шашлычок под коньячок! Шампанское с помидорами! Кредит на телевизор! Стеклопакет на кухне! Программа развития села! Агрогородки! "Самые богатые и влиятельные"! Социальное молоко! Контрольная закупка!
Виктор Павлович испуганно молчит. Он не может понять ни услышанных слов, ни проявленных Ясей эмоций. Он пытается взять ее за руку и выдавливает:
- Ясенька, что на тебя нашло? Я ж по-хорошему…
- Ты диоровского "Фаренгейта" на себя больше налей! Нафталином будет меньше нести! - отрезает она и решительно марширует прочь с поляны и дальше - к дороге.
По пути она вспоминает, что до общаги - 36 километров по спидометру, а потому вариант эффектного ухода в лесную чащу чреват ночным автостопом, который окажется наверняка не более эффективен, чем дневной автостоп из Вилейки. А это значит, что топать придется до самого рассвета, под уханье сов и при обильном сопровождении окрыленного кровососущего гнуса. А потому она по плавной глиссаде возвращается к "Волге", решительно распахивает дверцу - но не ту, что расположена рядом с водителем, а правую заднюю дверцу, в которую обычно прыгает пассажир такси. И, низведя таким образом своего высокопоставленного ухажера до статуса шоферюги, сцепляет руки на груди и упрямо сверлит глазами приборную панель. Виктор Павлович Чечуха неуверенно переминается какое-то время у беседки, не в силах угадать, что он сделал не так. Затем заторможенно сметает овощи с тарелки в мусорный бак, аккуратно, чтобы не разбилась, помещает туда же бутылку из-под шампанского. Затем садится за руль и молчит некоторое время.
- Ну ты даешь! - говорит он, прежде чем запустить двигатель.
Больше они не разговаривают до самых Малмыг.
Когда "Волга" трогается, включается запущенный магнитолой диск Romantic Collection Vol. 3. Дрожащий от напряжения голос Фредди Меркьюри выводит: "Love of my life, you’ve hurt me. You’ve broken my heart and now you leave me…"
* * *
На вторую неделю работы она убеждается в том, как много всего интересного пишут в газете "Жизнь". Можно ведь не читать глупости про жабры Леонтьева, а вот перенос свадьбы Андрея Малахова - совсем другое дело.
* * *
Первая в жизни Яси зарплата украшена финтифлюшкой премии. "За внедрение инноваций в работу с населением", - значится в пояснительной графе жировки. Она озадачена: единственной инновацией является то, что ей не всегда удается проснуться в восемь, чтобы открыть библиотеку в девять, как это полагается по графику. Яся звонит в бухгалтерию райисполкома и узнает, что решение о премии принял лично председатель. Тот факт, что он не обиделся на эпизод возле танцующих деревьев, она находит несколько обидным для себя.
Планируя бал по поводу получки, она думает купить себе чипсов "Онега" и полторашку пива - с тем, чтобы тихо потребить это у себя в комнате. Однако уже на пути в магазин она строго-настрого запрещает себе об этом даже думать. "Никакого алкоголя до конца отсидки. Иначе сбухаюсь в сиську и до конца жизни буду в Малмыгах газету "Жизнь" читать". И тем не менее через полчаса она обнаруживает себя в парке с пакетом чипсов "Онега" в руках, рядом на лавке стоит вскрытая полтораха "Оболони". Подавляя пивную отрыжку, Яся начинает понимать механизмы, по которым работает провинциальный алкоголизм. Когда, закончив полторашку, она чувствует непреодолимое желание взять еще одну, маленькую, чтобы не так скучно было сидеть одной в комнате, - осознает, что даже самое явное понимание механизмов алкоголизма не спасает от их к тебе применения.
Стоя в очереди, явственно слышит реплику за спиной: "Смари, фифа наша косая!" В номере она вскрывает пиво о край стола, некоторое время слушает передачу Малахова, которую смотрит Валька за тонкой стенкой (ну и зачем кредит на телевизор?). Потом вспоминает: у нее ведь есть свой Малахов, Малахов с ней в главной роли! Мстительно усмехаясь, она выковыривает из-под стопки одежды в шкафу журнал с папой, плюхает его на кровать и раскрывает на странице, посвященной человеку, благодаря которому она появилась на свет.
Тут сообщается, что герой, возглавивший рейтинг "Самых богатых и влиятельных" в этом году, от интервью "со смехом" отказался, а поэтому для реконструкции образа пришлось собирать его высказывания "по всему интернету". Яся скользит глазами по папиным афоризмам. Некоторые из них журнал посчитал особенно удачными и выделил полужирным, например:
Я не знаю, сколько у меня денег. И ни один миллиардер не знает. Управлением активами занимается специальная компания в Лондоне, активы разбиты на несколько частей в разных валютах и ценных бумагах. Курсы и котировки постоянно плавают; когда евро стоил полтора доллара, я был значительно бедней в евро и значительно богаче в долларах - вы видите, как все относительно. И это мы еще не коснулись Dow Jones.
Или:
Мы, белорусы, привыкли бояться русских, а бояться нам сообща нужно китайцев. Посмотрите, что они сделали с нашими тракторами - половина фермеров покупает их, будучи уверенными, что, покупая мини-тягач "Зубр" фирменного синего цвета, они берут белорусскую технику.
Или:
Я не женат и никогда не женюсь, так как я - за свободную конкуренцию и равные возможности для всех участников рынка.
Или:
Мое утро начинается с доклада секретаря, распечатавшего мэйлы, пришедшие мне на электронную почту. После этого я надиктовываю ему ответы. Я консервативен и у меня нет времени читать почту самостоятельно. Тем более отвечать на нее.
Или:
В 1998 году степень серьезности человека измерялась наличием сотового телефона. Сейчас - его отсутствием. Мне невозможно позвонить напрямую, я абсолютно недоступен.
Или:
У меня в спальне нет будильника. Будильник - примета рабства.
Или:
Все, что я имею, заработал с нуля. Поэтому все, что после меня останется, уйдет детским домам, спортивным клубам и трудным подросткам, завещание уже составлено и нотариально заверено. Я не понимаю слова "наследство".
Утомленная папиным самолюбованием, Яся собирается закрыть журнал, но в последнюю секунду замечает на странице, снабженной фотографиями мужчины, царственно восседающего в роскошных интерьерах (все снято внутри хорошо знакомого Ясе дома), выделенный италиком аппендикс. Слово - одно-единственное словечко, выцепленное глазами помимо ее воли, заставляет ее вздрогнуть и вчитаться. И чем дальше она вчитывается, тем сильней трясутся руки, так что в конце приходится уложить журнал рядом с собой на кровать, но буквы продолжают прочитываться только с третьего раза, они расплываются и тонут:
Как удалось узнать нашей редакции, Сергей Юрьевич несколько покривил душой, когда скептично высказался насчет "уз Гименея". Он все же был когда-то женат и даже расписан. Его семейная жизнь, сначала, так сказать, в молодые годы, имевшая шанс на счастье, была прервана жестокой и совершенно необъяснимой трагедией. Супруга, ни имени, ни отчества которой восстановить не удалось, как мы ни искали по паспортным столам и отделам регистрации гражданского состояния, решила свести счеты с жизнью. Однажды утром ее нашли безжизненно висящей в петле, которая была вдета в потолочную балку в старой спальне южного крыла.